В конце сентября со мной произошли довольно драматические событие. Я попал в больницу с сотрясением мозга.
Улицу между двумя Волоцкими домами мы называли проездом. Этот проезд соединял Козихинский переулок и Трёхпрудный. С Козихенского въехать на машине в наш проезд было невозможно. Там был решётчатый забор, в котором были две калитки для пешеходов. Отец рассказывал, что до войны и эти калитки и каждый подъезд на ночь запирались. Со стороны же Трёхпрудного переулка можно было проехать на машине. Чтобы в наш проезд не заезжали чужие машины, как раз в это время был сооружён шлагбаум. Мы такого заморского слова не знали и называли это сооружение трубой, так как стрела этого шлагбаума была сделаны из металлической трубы.
Мы, ребята, часто ходили к этому сооружению И использовали его в качестве физкультурного снаряда. – подтягивались, кто больше, повисали на руках, на ногах, головой вниз, пытались ходит по трубе как по канату, но как раз это никому не удавалось. Я тоже однажды, повис на этой трубе головой вниз. И тут, какой-то парень не из нашего дома попытался стряхнуть меня. Он поднимал шлагбаум довольно высоко и потом резко опускал стрелу вниз, стрела ударялась о фиксатор, и надо было очень постараться, чтобы не сорваться. На третий раз я не удержался и упал головой вниз на асфальт. Удар был страшный, у меня буквально потемнело в глазах. Голова невыносимо болела. Меня шатало, я не мог самостоятельно идти. Меня с двух сторон подхватили ребята, и повели домой. Дома я лёг на диван и тут же впал в какое-то забытьё. Мама очень удивилась, увидев меня спящим. Она посадила меня на колени и спрашивала: «Что это с тобой?». Она погладила меня по голове и вдруг почувствовала огромную шишку. «Откуда это у тебя? Что это такое?» Я ответил, что упал.
Потом с работы пришёл отец. Мать рассказала ему о случившемся. Тут меня начало тошнить. Все перепугались и вызвали скорую помощь. Отвезли меня в Детскую Филатовскую больницу (ещё она называлась больница No 13) на Садово- Кудринской. Сделали рентген и установили , что трещины черепа нет. Положили меня в коридоре, в палате мест не было, видно начался учебный год и количество травмированных ребят резко увеличилось.
Голова по прежнему болела, но уже не так сильно – мне сделали несколько каких-то уколов. По огромному тёмному коридору ходили какие-то люди в коричневых развевающихся халатах, головы обвязаны как чалмами белыми косынками, они о чём-то тихо переговаривались. Я как раз накануне посмотрел фильм «Багдадский вор» и эти люди напоминали мне слуг зловещего волшебника Джафара. Я, то просыпался, то опять проваливался в забытьё. Я проснулся утром от того, что у меня всё время с головы сваливалось полотенце, наполненное льдом. Мне приходилось его поправлять.
Пришли врача, стали расспрашивать, как я себя чувствую, болит ли голова, каким образом и откуда я упал. Я стал объяснять, что упал я с трубы, и понимаю, что говорю что-то не то. Я забыл, а может быть и не знал, как называется это сооружение, которое пропускает машины. Я говорю, что я висел на трубе головой вниз. А они видно подумали, ну как это можно висеть головой вниз на водосточной трубе. Да, видно парень здорово шарахнулся головой, что не может даже объяснить, как он упал. Они неопределённо махнули рукой, и пошли дальше. Принесли обед – яйцо и рисовую кашу. Я съел яйцо, несколько ложек каши и вдруг почувствовал, что меня сейчас вырвет. Мне было страшно неудобно. Я кое-как перетерпел, но больше есть уже не мог.
Потихоньку стал осваиваться. Напротив лежала девочка, постарше меня. У неё вырезали аппендицит. Она говорила : «У меня был аппендикокс». Потом мы рассказывали друг другу анекдоты. После обеда принесли передачу от родителей. Это был целый пакет винограда и большая плитка шоколада «Дорожный». Виноград нам покупали только по большим праздникам, а такой шоколад вообще не покупали. Виноград я ел два дня, а плитку шоколада хранил до самой выписки и принёс домой. Мне дали листок бумаги: «Можешь написать родителям записку».
В таких условиях, совершенно для меня не знакомых и чуждых, я оказался впервые. У меня не было опыта ни яслей, ни детского сада, ни пионерских лагерей. Поэтому в своей записке я умолял маму взять меня немедленно отсюда, я лучше буду болеть дома.
Вечером меня перевели в палату. Утром я осмотрелся. В палате лежало шесть человек. Все примерно моего возраста. Один только парень у окна был был старше года на три. Лежал он уже в больнице месяца три. Что у него было я так и не понял. Мне каждый день раза два делали уколы, и давали какие-то лекарства. Потом привезли какого-то парня. У него были сломаны две ноги. Причём одна нога была высоко поднята на вытяжке. Его кровать отгородили от нас высокой стеклянной перегородкой. Он не разговаривал и лишь иногда постанывал. Его даже кормили с ложечки. Через день его от нас увезли. Оставшиеся вскоре все освоились и нам уже не было так страшно и одиноко.
Однажды к нам вечером пришла врач и сказала, что она с нами будет заниматься, чтобы мы не отстали в учёбе. Я даже напрягся – думал, что мы начнём писать диктанты и решать задачи. Но она приходила и просто читала нам интересные книжки. Помню начала она с «Как закаляется сталь» Островского. Никто из ребят этой книжки не читал, и всем было интересно слушать. Но эти занятия как внезапно начались, так и внезапно кончились.
Один вечер что-то очень долго тянулся. Никто нас не развлекал, и мы стали сами себя развлекать. На второй кровати от окна лежал мальчик. Его звали то-ли Зяма, то-ли Изя. Был он еврей. И вот старший парень решил его окрестить. Он взял настольную лампу, зажёг её и стал крестообразно махать ею над кроватью этого Зямы, что-то нараспев приговаривая. Тот стал вопить: «Я не хочу креститься!». Но парень не прекращал. Зяма заплакал. Тогда парень сказал; «Ну и оставайся в своей вере». И крещение прекратилось.
Однажды после обеда, когда все спали, пришла медсестра и тихо сказала: «Тебя выписывают. Одевайся» Я был так рад, что быстро кое-как оделся, и мы пошли на первый этаж. Там меня ждала мама. Я должен был ещё одну неделю оставаться дома и не ходить в школу.
Октябрь прошёл в обычных школьных буднях. А в ноябре я снова попал в больницу – заболел скарлатиной. Сначала не могли определить что это. Неделю я болел дома. Но потом врачи сказали, что дома «он всех заразит и его надо отправить в больницу». Мне в больницу очень не хотелось. Но после Октябрьских праздников меня оправили детскую больницу, которая находилась в районе Белорусского вокзала. На удивление, из наших никто не заболел, даже моя младшая сестра Татьяна.
Поместили меня в большую палату. Лежало там человек двенадцать, были даже дошкольники. Я был самый старший. Медсёстры, когда делали уколы маленьким, звали меня, чтобы я держал руку малышам. Мне тоже делали уколы, было больно, но я стоически терпел. При очередном обходе врач сказал: «Что же это у вас больной скарлатиной лежит в общей палате». Ему ответили, что отдельных палат нет. Тогда меня переложили на кровать к окну и отгородили двумя стеклянными перегородками от общей комнаты. Общаться ни с кем я не мог. На подоконнике я нашёл кусок газеты. У меня чуть не брызнули слёзы - так мне захотелось читать. Эту заметку из газеты прочёл несколько раз. Потом я спросил у врача, есть ли у них книги. Мне ответили, что есть и принесли какие-то сказки. Я их прочёл взахлёб. Потом приносили ещё книги, но те были мало интересные. Через несколько дней нашли отдельную палату.
В этой палате находилась ещё одна кровать. Это была кровать для малышей. Принесли совсем маленькую девочку, она еще не умела говорить. Она села на горячий утюг, и теперь не могла сидеть, а только ходила по кровати или лежала на животе, и всё время плакала. Однажды она так ходил, ходила по кровати, а потом перевесилась через перила и с грохотом упала на пол. Я вскочил, поднял её и опять поставил в кровать. Потом позвал нянечку, и та привязала ребёнка простынёй к кровати. Теперь я уже был на чеку и следил за этой несчастной девочкой, чтобы она снова не упала, тем более, что теперь она могла просто повесится на этой простыни. Вечером малышку куда-то забрали и, уже до конца пребывания в больнице, я был один в палате.
На подоконнике лежали несколько журналов «Огонёк» и «Герой нашего времени» Лермонтова. Спешить мне было некуда и я спокойно от корки до корки прочёл все три номера «Огонька». Один из номеров за сентябрь 1954 г. был полностью посвящён Китаю. Это и неудивительно. В то время связи с Китаем были очень тесные. У нас учились десятки, если не сотни тысяч китайских студентов, в магазинах продавались разные китайские товары, запомнились китайские тазы и полотенца.
На демонстрациях использовались для флагов и лозунгов бамбуковые палки. Однажды Нина принесла с демонстрации охапку бамбука. Некоторые палки были длинной метра три. Одна бамбуковая палка прожила у нас лет 30. Мама с её помощью вешала, постиранное бельё сушится на верёвки.
В этом номере привлекли внимание и запомнились две статьи: одна о художнике Цы-Байши, другая о поэте Цюй-Юане. Художнику в это время было уже больше 90 лет. Он нарисовал огромное количество картин. Некоторые были показаны в журнале. Это были акварели и рисунки тушью. Изображали они в основном пейзажи и растения. Были исполнены в необычной манере. В них не было перспективы в обычном европейском понимании, но в тоже время перспектива чувствовалась за счет более контрастного изображения первого плана и как бы расплывчатого второго. У нас дома было много книг по искусству, но таких иллюстраций не было.
О поэте Цюй-Юане современным китайским писателем была написана пьеса. Эта пьеса была поставлена в одном из московских театров. Действие пьесы происходило в 278 году до нашей эры. Родился Цюй_Юань в 340 г, а умер в 278 г. Вот эта датировка и вызвала у меня недоумение. Как может человек родиться в год позже, чем год смерти. И даже если в журнале ошиблись и надо просто переставить эти цифры и всё встанет на место, то возникает ещё один вопрос: если есть 278 год, то есть и 277г., и так далее и мы дойдём, наконец, до года 1, а что за ним - 0, или ничего, но этого просто не может быть. Больше я не мог на эту тему думать и отложил решение этого вопроса до возвращения домой. В школе мы ещё не проходили, что время в истории делится на время до наше эры и на время после Рождества Христова, и за точку отсчета принято это событие.
Приступил к чтению «Героя нашего времени». Конечно для моего возраста это произведение было сложновато. И не то, что я что–то не понимал. В этом возрасте человек ещё не пережил того многообразия чувств, описанных в этой книге. Те главы, в которых описывается действие или жизнь горских народов и их обычаи, читались с интересом. Самая интересная сцена – это дуэль Печёрина с Грушницким. Затем «Тамань" и «Фаталист». Это естественно для десятилетнего мальчика.
Но я впоследствии не жалел, что прочёл всю книгу целиком, ничего не пропуская. Человек взрослея всё равно испытывает аналогичные чувства, как и герой этого произведения, особенно в отношениях с женщинами. Практически все в течение жизни испытывают и любовь, и ревность, и томление, и ярость и ещё массу чувств. А тут всё это выражено словами и описана реакция человека, и как он выходит из этих ситуаций. Читатель, ещё, возможно, не испытав этих чувств, уже знает о них. И его душа становится богаче.
Я уже заканчивал читать «Героя нашего времени», когда ко мне пришла врач и сказала, что завтра меня выпишут. Мне поставили градусник – оказалось, что у меня повышенная температура. Я так расстроился, что заплакал. И, действительно я пролежал в больнице ещё три дня. Эти дни были самые мучительные, мне не хотелось ни есть, ни читать. Наконец, настал радостный день – меня выписали!