Мы, дети, жили своими детскими интересами и с нетерпением ждали окончания учебного года и поездки в деревню. В этот раз в деревню мы ехали на автобусе. Автобус отходил от Курского вокзала. Маршрут его оканчивался в Орле. Остановок он делал мало, но, тем не менее, ехали мы всё равно долго. Встречал в Черни нас Михаил, который приехал раньше. Всю дорогу он гнал лошадь рысью. Все его уговаривали ехать потише, ведь с нами старая бабка - наша бабушка Федосья, которой исполнилось 75 лет. Но мужик, как я уже говорил, он был дурной и упрямый, продолжал гнать лошадь, не смотря ни на какие уговоры. Наша бабушка потом неделю отлёживалась.
В деревне у меня впервые появился товарищ Толька Сальников. Жил он в верхней, южной части деревни с матерью и бабушкой, отец, кажется, погиб в войну. У них был большой яблоневый сад. Вообще у всех, кто жил в этой части деревни были большие сады. Толька был года на четыре старше меня. Ему нравилась моя двоюродная сестра Светка. Конечно, она очень отличалась от деревенских девчонок и поведением, и одеждой, хотя внешне её нельзя было назвать красавицей. Наверное, эта симпатия и явилась причиной нашей дружбы с Толькой. Как-то он мне сказал: «Давай строить шалаш». И мы стали около нашего дома строить шалаш. Ну, естественно, и Светка принимала участие, но вскоре это ей надоело. Но, во всяком случае, Тольке было приятно находится около нашего дома, видеть Светку и разговаривать с ней. Человек он был неординарный- много читал, писал даже стихи. Я помню, мы пошли с ним в аллеи, от которых уже ничего не осталось, мы сели на скошенную траву, он достал тетрадку и стал читать стихи. Я сначала думал, что он просто читает, где-то переписанные стихи. Но, нет, эти стихи я никогда не слышал, помню только, что это была какая-то сказка.
Принес мне книгу о капитане Головине, который много путешествовал, попал к японцам в плен и просидел в плену несколько лет и, наконец, смог вырваться из плена. Он даже не знал, что в России была война с Наполеоном. В конце лета подарил мне «Хаджи-Мурата» Льва Толстого, которую я также запоем прочёл, и, вырезанную из дерева шашку. На выгоне в одном месте, рос огромный татарник с ярким цветком не вершине. Наверное, такой же, что был описан Толстым в «Хаджи-Мурате». Он был необыкновенно красив. В конце лета, перед отъездом, я срубил это красный цветок.
Через Тольку Сальникова я познакомился с другими деревенскими ребятами. Особенно подружился с Женькой Леоновым, мы были одногодки и очень легко нашли общий язык. Однажды, я предложил ребятам построить шалаш или помост на дереве. Эта идея мне пришла на ум, после просмотра английского фильма «Робин Гуд», где славные разбойники нападают на проезжающий мимо отряд солдат сверху, с деревьев. У моста через реку Уготь росла большая ветла. На высоте метров трёх-четырёх она была спилена. И там наверху выросли настолько густые ветки, что если забраться внутрь этих зарослей, то человека просто не видно. Вот мы и решили часть веток в середине спилить и построить внутри настил, чтобы там было наше убежище. Сказано – сделано. Мы принесли топор, ножовку и стали строить. Пила была тупая, там наверху пилить было неудобно. Мы провозились до полудня. Прервались, пошли обедать. Но затем произошло такое событие, которое заставило меня забыть о нашем детском строительстве.
Умерла моя бабушка. Я поднимаюсь по крутой тропинке к дому, и вижу у крыльца стоят бабы, среди них и моя мать. На крыльце, на полу лежит недвижно моя бабушка. Оказывается, произошло следующее: бабушка получила письмо от тёти Фени. Мама начала его читать. В письме сообщалось, что мой отец, Мишка и Толька, тети Фенин сын, поехали в гости в Кусково к Шуре. Изрядно там выпили. Толька недолюбливал Мишку, слово за слово случилась драка. Отец выступил на стороне Мишки и они довольно сильно намяли бока Тольке. Как писала тётя Феня, что у Тольки чуть ли не сотрясение мозга. Потом оказалось, что никакого сотрясения не было. Но это уже потом, а в письме то это прозвучало. И мама видит, что бабушка отложила вязание и стала тихо заваливаться на бок. Больше в сознание она уже не приходила.
Стало темнеть и было решено перенести её в избу. Положили её на топчан. На меня всё это произвело такое сильное впечатление, что я не отходил от бабушки весь вечер. Я впервые видел смерть так близко. Потом пришла женщина-врач или может быть медсестра. Она положила зеркало на губы бабушки. Зеркало не запотело. Пульс не прощупывался. И врач констатировала смерть. Тут все стали суетиться, кто-то побежал договариваться об изготовлении гроба, другие стали готовить обмывать тело. Я сидел в углу избы и смотрел на все как на что-то нереальное. Вот ещё утором бабушка кричала мне вслед, чтобы я не задерживался к обеду, и вот уже её нет и никогда не будет. Правда, этого последнего ощущения не было, ещё долго потом её присутствие как будто ощущалось. В печке нагрели большой чугун воды, бабушку раздели и положили на клеёнку на пол. Помню это страшно худое старческое тело, такое я потом видел только на фотографиях трупов в фашистских концлагерях. Когда её поднимали из её рта послышался какой страшный хрип. Все закричали: «Да она жива!». Но она была уже мертва. На следующий день всё время в избу приходили какие-то старухи, даже из соседних деревень, все те, кто её знали, чтобы попрощаться. Бабушка лежала на лавке ногами к образам, на её скрещенных на груди руках, лежала маленькая икона.
Из Москвы приехал Толька - причина всех бед, живой и здоровый. Они со Светкой принесли из аллей огромный букет полевых цветов. Я помню яркие цветы Иван-чая. Пришли мужики, подняли гроб и понесли его через всю деревню на погост. Периодически процессия останавливалась, гроб ставили на табуретку и отдыхали. Из домов выходили люди и присоединялись к процессии. Собралась довольно внушительная толпа. Пришли на кладбище. Была уже вырыта глубокая могила. После прощания крышку гроба заколотили, на верёвках спустили гроб в могилу и засыпали его землёй. Так закончилась земная жизнь моей бабушки Федосьи Ивановны.
Спустя неделю должен быть приехать отец. Тётя Надя попросила в колхозе лошадь, и мы с ней рано, часов в пять, поехали в Чернь встречать отца. Солнце ещё не встало. В низинах, оврагах и в долинах рек стоял туман. Высоко в небе застыли перистые облака. Они, как небесная дорога тянулись на запад и скрывались за горизонтом. Я лежал в телеге на сене и смотрел в небо. Приехали в Чернь и остановились на обочине шоссе. Вскоре подошёл автобус. Из него вышел только один человек. По шляпе и тёмному плащу узнал – отец.
Из этого периода запомнилось, как мы ремонтировали дверь в погребе и ходили с отцом на охоту. Разбудил он меня очень рано, было совсем темно. Я быстро оделся, на босу ногу надел сандалии, очень спешил, боялся, что отец меня не дождётся. Впечатление осталось огромное. Мы шли сначала по Горячему, потом повернули налево, спускались в какие-то овраги, лезли по крутым склонам, продирались сквозь кусты. Конечно, никого не подстрелили. Как только отец взводил курки ружья, птицы тотчас улетали. Да и жалко их было. Только, под конец, проходя мимо реки, увидели, как внезапно из-под самого берега выпорхнули две дикие утки. Но это было так внезапно, что отец не успел даже снять ружьё с плеча. Так ни с чем и вернулись домой.
Перед отъездом родители решили окрестить сестру Татьяну. В Черни была церковь Покрова Пресвятой Богородицы. Пошли мы туда рано утром пешком. В церкви народу было довольно много. После службы начался обряд крещения, но до этого мне взяли молитву. Я не знаю в чём заключался этот обряд. Помню только, что священник провёл меня в алтарь, там я, приподнявшись на ципочки, поцеловал толстенную книгу – Библию, и на этом обряд закончился. На крещении я не был, да и отец и мать на нём не должны были присутствовать. Кто у Тани были крестными отцом и матерью не помню. Кажется, это были Михаил Самсонов и его сестра Зина (в замужестве Шелкунова).
Вскоре отец уехал. Во второй половине лета я очень сдружился с Женькой Леоновым. Дом его находился в нижней северной части деревни. Жил он с матерью и бабушкой. Отца у него не было. Нет, вообще-то он был, это был солдат, который стоял у них на постоя во время войны. Потом солдаты пошли дальше на запад и больше о нём никто ничего не слышал. То ли он погиб, то ли просто не захотел возвращаться, никто сказать не мог. Женька был очень добрый, весёлый парень, с широким немного татарским лицом. Всё свободное время мы проводили вместе. Приближался конец лета, вскоре мы должны были уезжать. Мы оба переживали, что нам придётся расстаться. И скоро этот день наступил. Накануне вечером мы долго разговаривали. Я ему подарил на память карманный фонарик.