Почему свободные странствия для детей лучше, чем лагеря ?
Пионерский концлагерь
Не романтическое эссе
Предисловие
Не подумайте, что я сошла с ума, или моя жизнь закончилась и мне более не о чем думать, кроме как о прошлых детских травмах. Просто именно сегодня всколыхнулись по непонятной мне причине эти давние детские воспоминания, и я не нашла ничего более лучшего, чем отдать их бумаге, нежели держать в себе как невидимый магнит для подобных событий.
И так, начнем со слова «Пионерский». Для меня этот термин никогда не был чем-то близким, понятным и значимым, с самого начала ощущался чудовищный подлог истинных ценностей, некрасивая шулерская игра кого-то свыше, и всегда были удивительны дети, верящие в этот фейк на полном серьезе. Я же разорвала свой пионерский галстук об коленку в 8 классе, на пороге школы, сразу же, как только меня приняли в комсомол. К слову сказать, цели я преследовала всего две- попасть в ВУЗ и не носить на шее жуткую красную тряпку, как ошейник Ричарда из книги «Правила Волшебника». К любой атрибутике и пометкам, попыткам насильно причислить меня к какой-либо категории, я относилась резко негативно. Поэтому в детском «саду» (концлагере) , когда все девочки приходили «снежинками», я приходила « собачкой», позже приносила в школу ласты в качестве сменной обуви, надевала серьги, когда было «нельзя», красила губы черной помадой и из всех толп и построений всех мастей выделялась то отставленной в сторону ногой, но надвинутой на глаза челкой, всем своим видом показывая, что «я не с вами», я сама по себе. В общем, игра в пионерию никогда меня не штырила, скорее бесила, как любая неволя и навязанные правила.
Перейдем к слову «Лагерь». Правда – очень похоже на Зону? Вся эта ситуация, когда родители сдали тебя в зону, потому что они на работе, а тебе надо «воздухом дышать» была абсурдной в своей вопиющей несправедливости, ведь я кричала криком, что не хочу в лагерь, я неизменно или убегала оттуда или меня забирали всю больную, покрытую корками. Все тело явственно сопротивлялось тюрьме с линейками, маршировками на плацу, выгулом по часам, принудительными патриотическими песнями и прочей зомбиловкой. Хорошо, если где-то был живой уголок и кружок макраме, тогда я хоть как –то могла выживать в этом аду. Звенья, вожатые, построения и рапорты – вся эта военная дрессура вызывала отвращение до рвоты, особенно марш к звеньевому с нелепо поднятой к голове рукой. Сон в одной комнате с чужими людьми, отбой и подъём, когда хотят другие, строевой поход в столовую парами, жуткая еда и запахи, и поэтому голод- ведь «гостинцы» неизменно воровали. Ужаснее всего обезличивало мытье в общем душе с чужими людьми, это очень позже напоминало рассказ Зощенко про больницу и бабушку. Удивительнее всего было то, что большинство детей устраивало и лагерь , и пионерский, и строем … Уже тогда я четко осознавала свою инакость, но не знала как вырваться из этой матрицы.
Мама
Однажды она приехала со стертыми в кровь ногами и плакала от боли. Она прошла пешком 8 км в босоножках по пыльной дороге с сумками. Ко мне. Что-то было не так с автобусом – он не приехал. Острая боль рвала мое сердце, когда я смотрела на кровь, текущую с ее ног и слезы из ее глаз. Мама, зачем ты сделала это с нами – единственный вопрос, который звучал в голове и не давал покоя. Нет, еще второй – почему мы не можем сейчас поехать вместе домой? Но мама была по-своему дитя войны и системы, ведь если все сдавали детей в лагеря, значит это правильно, и раз не хорошо потакать детским капризам, то и она не будет. И она уезжала, окровавленная, уставшая, с тяжелым сердцем. А я съедала сразу около 5кг продуктов, и мама удивлялась- куда лезет это все в это тщедушное тельце. А я и сама не знала- куда оно лезет, но знала , что ведь все равно украдут. А мама несла это мне. В крови. 8 км пешком по жаре по пыльной дороге. И я ела. Я любила маму. Нельзя было допустить, чтобы она теряла кровь и силы, терпела боль ради этих воров, которые съедят мои гостинцы.
Иногда она все же забирала меня. Это когда я или вся покрывалась стрептококковой пиодермией, так что оставались лишь глаза, или если меня избили, ну или в 13 лет чуть не переспала с 23 летним вожатым просто, чтобы иметь хоть какую-то волю на этой территории.
В общем, для мамы эти лагеря были такой же болью, но почему-то она не видела другого выхода, что в прочем характерно для родителей того поколения- ведь свобода выбора не была записана в их чипы.
На ворота
Тогда я носила другую фамилию- папиного биологического отца, которого никто не видел. В прочем, папа с ней как-то сжился, и она даже к лицу ему была, а вот я нет. Совсем она не соответствовала моему характеру, да и стеснялась я ее, и сочетание с именем и отчеством было отвратительное. К тому же, не было поводов хотеть носить фамилию того человека, которого хватило лишь на биологическое зачатие моего отца. Папу я всегда любила очень, и на нем эта фамилия смотрелась, а вот на мне – нет. В лагерях, конечно, всех звали по фамилии. Спасибо, что не по номерочкам, зэки же. Родительские дни были в выходные. В эти дни особая атмосфера царила в палатах, ага, так и называлось – палаты, типа мы в больнице, но уже хорошо, что хоть не камеры. Все наряжались, и сидели такие торжественные – ждали пока войдет дежурный поворотам и объявит счастливчика, кому идти на ворота. Я «колдовала»: Скажи - Смирнова! Очень напоминало спортлото, ну а для кого-то – русскую рулетку. Распахивалась дверь, и все замирали, вытягиваясь по струнке. Тот, кого назвали- вскакивал и бежал с сияющим лицом. Все знали, что его\ее сейчас обнимет мама, а потом он сядет и будет долго жадно есть. Мне очень тягостно было играть роль узника, ожидающего свидания. Мобильных не было, никто не знал- приедет ли мама. Всегда казалось, что, если она приедет – я буду самой счастливой на свете, а если нет- я просто умру. Под любым предлогом я выбиралась из заточения и просачивалась к воротам. Это был мазохистский аттракцион смотреть, как приезжают мамы, им на шеи бросаются дети. А твоей мамы все нет и нет. Сейчас я плачу, когда вижу торчащие мордочки собак из-за решеток приюта- очень напоминает пионерские ворота. Если мама не приезжала, то будто часть меня умирала в этот день. Некоторые из тех, к кому приезжали – делились гостинцами, будто сворованными кусочками чужого счастья, но это не всегда. Ночью раздавалось шуршание фантиков под одеялами, шепот. Многие выпрашивали или «дружили» за конфеты, пока конфеты не кончатся. Я же тихо плакала в подушку, и просила маму прийти ко мне хотя бы во сне.
Если же мама приезжала, и я слышала это : Смирнова! , вообще она старалась приезжать, я бежала на ворота, слыша стук своего сердца набатом на всю вселенную- мне казалось, что все галактики знают : ко мне приехала мама! Сердце стучало так, что трудно было дышать, колени подгибались, в глазах темнело, в горле стоял ком, а в глазах слезы. Я сбивала маму с ног, а потом впитывала ее запах- кожи, пота, духов, пудры, помады и еды…Я пыталась замедлить мгновения, чтобы никогда не кончалось это- я сижу рядом с мамой и что-то ем. Я хотела забыть о предстоящем возврате на звероферму, но это не получалось – такая судьба недопёска. Хуже всего было смотреть на удаляющуюся женскую фигурку, слезы всегда душили меня, и отчаянно хотелось броситься ей вслед и уехать вместе из этого ада. В эти дни я была еще более замкнута и молчалива, чем обычно в лагерях, и долго не могла уснуть, глядя в темноту и вспоминая свидание.
Послесловие.
Мои дети ни разу не были сданы ни в одну детскую тюрьму. Однажды Андрюша уехал сам в платный хороший лагерь в Крым, но я приехала через три дня и поселилась в пансионате рядом. Я не мешала ему жить. Но знала, что в любой момент окажусь рядом или просто заберу его оттуда. Во мне говорила детская боль. Слава богу – ничего такого не понадобилось, современные детские лагеря выглядят совсем иначе, и в такой я бы с радостью поехала сама. По сути – мощный развивающий коворкинг со шведским столом и тьютерами, десятки интереснейших активностей на выбор и свободный режим. Таким образом, карма лагерей была изжита и трансформирована. Более никто из моих детей не пожелал поехать куда – либо самостоятельно, благо – я ас семейных путешествий и скучно нам не было никогда. Это и есть – передать следующим поколениям новую улучшенную ДНК, а из прошлой травматики сделать ресурс, вместо смакования боли и погружения себя снова и снова на дно уже несуществующего прошлого, если не вызывать его к жизни вопиющими воспоминаниями. Поэтому и эссе подошло к концу, тема закрыта.
Это я) Похоже ? Тот самый протестный возраст.