Но вернёмся в 1951 год. Мне исполнилось 7 лет, и я должен был в этом году осенью идти в школу. Все сочувственно говорили: «Вот и кончилась твоя вольная жизнь. Сначала учеба, затем работа, и так до конца жизни заботы и труд». Мне от этих разговоров становилось страшно и тоскливо.
Летом в деревню мы не поехали, дом продали, ехать было не к кому. Практически все лето мы с мамой ходили по детским поликлиникам и собирали различные справки в школу. Все думали, что этот процесс пройдет быстро и легко. Однако случилось непредвиденное: оказалось, что у меня сильная близорукость. Левый глаз имел остроту зрения -3 диоптрии, а правый -8 диоптрий. Меня целый месяц мучили врачи-окулисты, сначала в нашей детской больнице им Филатова, что на Большой Садовой, а потом в Институте им. Гельмгольца. Мои глаза долго изучали то просто под лупой, то в тёмной комнате через какой-то прибор со светящимся окуляром. Потом долго подбирали очки, причём очки были с разными стеклами, и надо было так подобрать линзы чтобы от такой большой разницы не болела голова.
Вопрос даже стоял так – а не поместить ли меня в школу для слепых. Особенно в этом усердствовала старая врач-еврейка из нашей поликлиники. «Ведь там созданы все условия для таких детей, ему будет там очень хорошо» - говорила она. Отец наотрез отказался от таких предложений. «Давайте его лучше убьём» - говорил он. Конечно, если бы меня поместили в такую школу, на моём будущем можно было бы поставить крест. Это детская инвалидность. Подготовка в таких школах была очень убогая. Ни о каком высшем или даже среднем образовании можно было бы и не мечтать. В лучшем случае закончил бы какое-нибудь училище для инвалидов и влачил бы нищенское существование на пособие и мизерную зарплату. В общем, будущее без будущего. Отцу удалось настоять, чтобы в истории болезни была сделана запись, что я могу обучаться в обычной школе.
Врач-окулист из нашей поликлиники, проявившая завидное упорство для того чтобы запихнуть меня в школу для слепых, сделала эту запись с большой неохотой. Наконец, все мытарства закончились и наступило 1 сентября. Меня определили в школу No 122 в Большом Палашёвском пер. д. 3
На этом месте раньше была церковь. В 30-х годах её снесли и выстроили это довольно мрачное здание. Летом 1954 г. вокруг здания построили высокую кирпичный забор, похожий на крепостную стену. Раньше, когда стены не было, мы ходили в школу взбираясь по крутому склону холма. Вероятно, эта стена была специально построена для укрепления холма, на котором стояла школа. Где-то в середине войны произошло разделение школ на мужские и женские. 122 школа была мужской.
Надо сказать, что в школу я пошёл совершенно не подготовленным. Единственно, что сделали родители, это купили мне вельветовый коричневый костюм, портфель, ручку и тетрадки. Кстати такая же подготовка была и у большинства моих сверстников. Может быть один - два ученика знали буквы. Но, главное я не был подготовлен психологически. Рос домашним ребенком, ни в ясли, ни в детский сад не ходил, с ребятами своего возраста, практически не общался.
Атмосфера в семье была очень тяжёлая. Отец был человек деспотичный, эгоистичный, недобрый. Ещё многими отрицательными эпитетами его можно наградить, но я хочу сказать , чего нам не хватало в семье. Вообще, общий стиль жизни семьи во многом зависит от отца семейства. Нам не хватало легкости общения, доброго юмора, искренней заботы. Я никогда не видел чтобы отец просто разговаривал с матерью или с нами. Всегда в разговоре присутствовала назидательность, нагнетался страх или звучала обычная ругань. С ним нельзя было ничего обсудить. Он никогда никого не выслушивал до конца, никогда не соглашался с чужим мнением, даже если оно было явно правильным. Как говорится «есть мнение моё и есть неправильное». Всегда настаивал на своём решении вопроса и, как правило, это приводило к дурным результатам. Вспомнить хотя бы эпизод с поездкой в деревню и перевозкой вещей на изготовленной им платформе, которая по паркету-то еле каталась, и таких примеров более чем достаточно. Только сейчас, по прошествии более чем 25 лет со дня его смерти, появилась возможность разобраться в его характере. Раньше не было времени, да и желания.
Конечно, жизнь отца пришлась на тяжелейший период истории. Революция, ломка крестьянской жизни, переезд в город, с его совершенно отличным от деревенского укладом, бедное, вернее нищенская жизнь в городе, война, гибель сына, послевоенные мытарства, переживания, связанные с неустроенной жизнью старшей сестры – все эти внешние факторы, оказавшие значительное влияние на характер отца. Благодаря своему животному чувству самосохранения он только и выжил в этих ужасных условиях. Другой стороной этого эгоистичного чувства самосохранения стало, наверное, создание отцом для себя какого-то фантастического мира, какой-то мечты. Такой мечтой для него была жизнь в деревне. Вернуться в деревню он хотел всегда. Но если в первые годы жизни в городе, он делал вполне реальные шаги для этого, то в дальнейшем эти мечты становились все менее реальными. Я и Татьяна родились уже после войны. Мы, своим появлением, мешали осуществлению его мечты, были обузой.
В 1952 г. он поступил в лесотехнический техникум, хотел стать лесничим. Я помню, как он, нам детям, рассказывал как мы будем жить в лесу, у нас будет дом, бричка, две лошади и много всего прочего. И какая это будет замечательная, сказочная, сытая жизнь. Уже тогда его охватывали сомнения, он то бросал учиться, то вновь возобновлял занятия. Окончил отец этот техникум только в 1959 году. Мы как раз в это время получили трёхкомнатную квартиру в Черёмушках. Он решил, что в 53 года начинать жизнь заново невозможно. Пришлось расстаться со своей мечтой.
Я думаю, что это была даже не мечта, а блажь. Для осуществления своей мечты нужно огромное желание и воля. Ни того ни другого у отца не было. Была обычная большая лень. Для осуществления своей мечты нужно очень много трудиться. Ему хотелось, чтобы получилось как-то само, как «по щучьему веленью». А так не получалось. Отсюда вечное раздражение, мысли, что кто-то ему мешает, тянет назад, отговаривает. Мешали дети, мешала жена. Всегда уходил от решения всяких семейных проблем. А если брался решать, то получалось так, что лучше бы и не брался, наспех, сгоряча, неумно. Такое складывалось впечатление, что все, что он делает, то делает это начерно, а уж потом все набело перепишет. Но жизнь таких возможностей не даёт.
Вот такой пример, когда мы переехали в новую квартиру, то мебели не хватало. Приходилось что-то мастерить самому. Так, за что бы он не брался, всё потом переделывал, надставлял. Если это была тумбочка, то у неё были всегда разные ножки, если стол, то столешницу надо было или укорачивать, или наоборот удлинять. Такое отношение было ко всему: и когда он что-то делал, и когда решал какие-то семейные проблемы.
Огромным его пороком было пьянство. Тоже один из способов уйти от решения всех проблем. Выпил и вреде все проблемы решены. Но наступает ведь отрезвление. Пьянство было не так заметно, когда мы жили в Волоцких домах. Когда же переехали в Черёмушки, то в отдельной квартире можно было гнать самогонку. Постепенно пьянство перешло в алкоголизм. Настали довольно мрачные времен. Однако, об отце у нас еще будет время поговорить.
Настало утро 1 сентября. На меня надели новый костюм: вельветовые короткие штаны чуть ниже колен и куртка на молнии с белым воротничком. Сидел он, конечно, мешковато так как покупался на несколько лет. И действительно я проходил в нём до третьего класса включительно. Проходил бы и больше, да в четвёртом классе ввели новую форму. В это утро я находился в каком-то оцепенении. Отец говорил, что куда вы торопитесь, занятия начнутся в половине девятого. Спорить с ним было бесполезно, мы и сидели. Конечно, на первое занятие мы опоздали. Пропустили и первую линейку, и как всех разводили по классам, и как рассаживали по партам. Когда мы пришли в школу, во дворе уже никого не было, в коридорах тоже стояла тишина. Мы еле нашла наш класс. Меня посадили на самую последнюю парту, где сидят самые высокие и, естественно, хорошо видящие ученики. Фамилия моего соседа была Волков. Мы с ним как-то сразу нашли общий язык. Оцепенение моё стало постепенно проходить. На следующий день меня, по просьбе матери, пересадили на первую парту.
Началась учеба. Воспоминания о первом классе отрывочные, запомнились отдельные эпизоды. Почему-то запомнилось как мы проходили букву «Ю», очень сложная для меня была буква, никак не мог запомнить как она пишется. Кстати, тогда ведь писали перьями, причем перья были разных размеров, каждый имел свой номер, который был выбит на пере. В школе разрешалось писать только пером с No 11. В первом классе, наверное самым трудным предметом было чистописание. Этот предмет учил каллиграфическому письму. Чистописание нередко превращалось в грязномарание. Наверное, даже отличники хоть раз ставили кляксу в своей тетради. У меня так этих клякс было предостаточно. С появлением шариковых ручек исчез такой предмет как чистописание. Не каждый современный школьник объяснит теперь, что такое клякса. Но зато почерк у современных учащихся такой, что иероглифы древних народов легче разгадать, чем их записи в школьных тетрадях.
Было такое учебное пособие - «касса». Это такой кусок дермантина или картона, на котором были пришиты кармашки с названиями букв, а внизу этого планшета один или два длинных кармана. На маленьких кусках картона рисовались буквы и клались в эти кармашки. Букв в каждом кармашке было несколько штук. У меня была великолепная касса. Мама сшила её из коричневого дермантина, Нина сама написала буквы на кармашках, получилось очень красиво. Занятия с этой кассой происходили следующим образом: учитель называл какое-то слово, и ученики должны были найти соответствующие буквы в кармашках и составить из них целое слово. Такое же задание давали и на дом.
Так вот, когда я мучился дома над составлением такого длинного слова. Татьяна, которая в то время еще не училась в школе, взяла и легко составила это самое слово. Вот так открываются таланты! Вообще нужно отметить, что Татьяна училась лучше меня. В первых классах была круглая отличница, в последних не вытянула на медаль саму малость.
Помню ещё один эпизод. Была вторая половина марта, очень яркий, солнечный день. Наша учительница Нина Дмитриевна сказала: «Четвёртый урок мы проведем на улице». Мы все радостно закричали. Учительница повела нас на Тверской бульвар, это в пяти минутах от школы. Мы вышли на большую аллею бульвара и Нина Дмитриевна сказала: «А теперь снимите свои шапки. Слышите – это весна пришла». И действительно, был слышен гомон птиц, где-то капала капель и главное был такой пьянящий воздух, напоён каким-то особым весенним ароматом. Этот момент я помню до сих пор.
Вот что значит – учитель старой формации. Во- первых, какая педагогическая находка: после этой «встречи весны» не надо дополнительно объяснять, что надо любить природу, нельзя мучить зверей, нужно любить, то место, где родился. Во-вторых, очень удачно и вовремя была сделана пауза в монотонном учебном процессе.
А как нужны паузы в жизни человека. Как важно иногда остановиться и подумать, а туда ли ты идёшь, ни ложные ли цели ты перед собой ставишь. Пауза большое значение имеет так же в прикладном значении. Про талантливого артиста говорят, что он умеет «держать паузу». Произносит он какой-то монолог, и вдруг остановится - и весь зал замер. Потом опять продолжит – и все с облегчением вздохнули. А в музыке! Какой мастер пауз был Рихард Вагнер особенно в произведении «Похороны Викинга» в интерпретации Герберта фон Караяна.
Обычно учителя первых классов ведут своих учеников первые четыре года. Но, к сожалению, Нина Дмитриевна дальше наш класс не вела, летом 1952 г. она умерла.
Теперь о порядках царивших в школе. Директор был мужчина огромного роста и грозного вида. Его все панически боялись. Сидеть в классе можно было только положив руки перед собой, причём правая рука должна была лежать на левой, или заложив руки за спину. Если хочешь что-либо спросить - подними правую руку, но не отнимая локтя от парты. Некоторые ученики в порыве энтузиазма, особенно, когда они знали ответ, поднимали высоко руку, трясли ею. Но учитель просто не замечал их. И дети поднимали руку как положено. Порядок – превыше всего. На переменах учащиеся младших классов выходили в коридор и ходили парами. Бегать по коридору запрещалось. Особым шиком было внезапно перебежать на другую сторону коридора и стать в другой ряд. До пятого класса все ученики обязаны были стричься наголо. К конце учебного года мы могли читать - кто довольно сносно, кто по слогам. Знали таблицу умножения наизусть. Могли совершать все четыре арифметические действия.
Читать в первом классе я не любил, хотя книг в доме было много. Запомнилась одна книга – учебник истории класса для 7-го. Текст был ужасный - сплошные «формации», «производственные отношения» и «орудия производства», понять было ничего невозможно. Но картинки были замечательные. Ледовое побоище с Александром Невским, Иван Грозный, война 1812 года. Врезалась в память одна картинка: крестьянин висит на столбе за крюк, продетый через его рёбра. Было страшно и жалко этого крестьянина.
А читать не любил, потому что заставляли. Педагогические методы отца были по меньшей мере странными – все силком, через крик и ругань. Но понимая, что читать надо, решил сам себя заставлять. Взял какую-то книжку, кажется это были стихи Лебедева-Кумача, и начал её читать. Конечно, тоже ничего не понимал из прочитанного, но вечером, когда отец приходил с работы, я хвалился, что вот прочитал три стихотворения.
Перелом наступил только осенью, когда я стал учиться во втором классе. В школе нам рекомендовали записаться в детскую библиотеку. Для этого нужно было в домоуправлении взять поручительство, в котором родители брали на себя материальную ответственность за порчу книг ребенком. На поручительстве должна была стоять печать домоуправлении. Наконец справка была получена и я самостоятельно пошёл в библиотеку. Она находилась на Большой Бронной на первом этаже небольшого двухэтажного дома.
Теперь этого дома нет, как нет и целого квартала. Ныне здесь т. н. «Новопушкинский сквер». Этот сквер спешно соорудили к Олимпийским играм 1980 года. Есть слухи, что этот квартал хотят восстановить. И задаешь себе вопрос: «А нужно ли было его ломать?».
В библиотеке мне дали всего одну книгу, которую через неделю я должен был вернуть. Это были китайские народные сказки. Называлась книжка – «Волшебная корова». Я был счастлив и горд, во-первых я сам, один сходил в такую даль, и во-вторых у меня такая интересная книга. С этого момента моя жизнь кардинально изменилась, я стал не просто читателем, я стал фанатиком книги. Уже к пятому классу мой формуляр достиг таких размеров, что сотрудники библиотеке показывали его друг другу со словами «вот это библия». (Формуляр – это такая регистрационная карточка, куда подклеиваются листочки, на которые записываются названия книг, взятых читателем на дом). Эта страсть к книгам осталась до сих пор. Я не могу спокойно пройти мимо хорошей книги. С тщеславной гордостью хочется отметить, что у меня собрана хорошая библиотека в несколько тысяч томов. Несколько раз пытался сделать каталог этой библиотеки, но так и не хватило терпения.