В новом интервью Kiki Classic Rock оригинального фронтмена FOREIGNER Лу Грэмма спросили, какие мысли его посетят, когда он снова увидит основателя FOREIGNER Мика Джонса на гипотетическом включении группы в Зал славы рок-н-ролла. 73-летний певец, которому в начале месяца позвонили и сообщили, что группа FOREIGNER, фротнменом которой он был в самые продуктивные годы, номинирована на включение в Зал славы рок-н-ролла в 2024 году, ответил:
«Я знаю, что в Зале славы рок-н-ролла многое зависит от песен, которые мы написали вместе, и, конечно же, от выступления группы и той тяжёлой работы, которую мы проделали, чтобы сделать их популярными.
Топор войны стоит зарыть, но между нами нет никакой вражды. И если бы мы могли это сделать, было бы здорово, но всё будет просто замечательно, даже если топор не будет зарыт. Иногда такие вещи никогда не разрешаются.
Я не испытываю неприязни к нему — он мне нравится — но со мной обращались не лучшим образом. И это не значит, что я примадонна или что-то в этом роде. Просто я не получал должного внимания к конкретным песням до такой степени, что не только мой вклад в сочинение песен, но и мой вокальный вклад не были оценены по достоинству. И подобное случилось не с одной песней... Я даже не буду называть какие это песни, кроме нашумевшего хита FOREIGNER "I Want To Know What Love Is". Честное слово, я не хочу их упоминать. Но их несколько.
Когда мы только начинали работать вместе, почти всё, что мы писали, делилось 50 на 50 или 60 на 40: Мик получал 60, а я — 40. И я думал об этом и говорил себе: "Да, он действительно заслужил эти 60". Но потом он сказал, что за "I Want To Know What Love Is", он возьмёт 95. И я был просто ошеломлён. И я не знал, почему он так поступил, кроме как из жадности. В итоге он получил 100 процентов, а я — ничего. Такая песня, как эта, трижды становилась номером один по всему миру после того, как мы её записали. И я думаю, что ASCAP и издательство просто завалили его дом грузовиками денег. А я ничего этого не видел, и моего имени не было ни на нотах, ни на сингле, ни на чём другом. Я работал над этой песней вместе с ним месяцами. У нас почти получилось, но мы так и не смогли её закончить. Она так и не была доделана. Бывали моменты, когда мы готовы были просто отказаться от неё, но мы этого не сделали. Мы провели долгие часы, пытаясь доделать эту песню, и когда мы наконец завершили над ней работу, с наших плеч упал тяжкий груз, и мы чувствовали себя очень решительно. И мы знали, что у нас получилось что-то хорошее. Я говорю "мы", но, видимо, это не "мы"».
Когда интервьюер предложил Грэмму и Джонсу поужинать вместе за день до гипотетического вступления в Зал славы, чтобы у Лу был шанс высказать свои претензии лично, Грэмм ответил:
«Это хорошая идея, но я не думаю, что сейчас подходящее время для этого. Я думаю, если бы этот разговор закончился грандиозным скандалом перед тем, как мы должны будем принять награду, это была бы настоящая трагедия».
Затем Лу вернулся к песне "I Want To Know What Love Is" и к тому факту, что, по его мнению, его вклад в песню не был должным образом оценён:
«Я слышал истории о том, как авторы и исполнители песен работают с другими авторами и исполнителями, и у одного из них гораздо больше опыта, и они предлагают идеи, думая, что всё будет очень честно, а потом менее опытный оказывается в проигрыше. И это отвратительное ощущение — знать, что твой партнёр по сочинению песен и коллега по группе на протяжении многих лет только что дал тебе понять, что ты не важен... В том, как всё закончилось, есть трагедия... Очень жаль, что всё так получилось, но это так. Я не могу сказать: "Всё в порядке, Мик", зная, что он заработал на этой песне, возможно, 25 или 30 миллионов, а может и больше. И даже если бы я получил 25 процентов от этой суммы, это было бы для меня огромным событием. Но если бы я получил пять процентов, это было бы позором. Я определённо стоил гораздо больше, чем пять процентов.
Мы работали над этой песней неделями. Мы заходили в тупики, когда были готовы забить на эту песню, и, возможно, она попала бы на следующий альбом, если бы мы смогли её закончить. Но потом мы возвращались снова и работали чуть усерднее, немного продвигались вперёд. А когда мы её закончили, то праздновали, только он и я, что мы наконец-то взялись за эту вещь и превратили её в потенциально крутую песню.
В конце работы над альбомом мы брали маленькие листочки и писали, какова, по нашему мнению, должна быть наша доля в сочинении той или иной песни. И мы делали это годами.
И у нас никогда не было никаких проблем. Может быть, кто-то из нас считал, что 10 процентов в ту или иную сторону не годится, и мы шли на компромисс, и всё заканчивалось за две минуты. Но с этой песней я понял уже по его первому предложению, которое было 80 на 20, что он хочет получить всё. И я сказал ему: "Мик, мы оба работали как проклятые. Я был рядом с тобой. Я вносил свой вклад. У меня был вклад в эту песню. Ты сразу же сводишь мой вклад к минимуму, и я возмущён".
Меня бесит то, что после этого в интервью его спрашивали: "Что вдохновило тебя, Мик, на сочинение этой песни?" И он пускался в долгий диалог о том, что он сам написал эту песню».