Рано утром 26 февраля 1907 года надзиратель Козлов, громыхнув железным засовом, втиснулся в изолятор Бутырской тюрьмы. Однако заключённый, вопреки распорядку, не вытянулся во фрунт ему навстречу.
Он лежал на своей продавленной койке, странно вытянувшись. Лицо – в кровоподтёках, на шее зияли резаные раны. 24-летний Николай Шмит был мёртв.
Странная смерть фабриканта-революционера
Николай Павлович Шмит относился к старинному роду Морозовых. Приходился двоюродным внуком знаменитому Савве Морозову. Тому самому, который содержал Московский Художественный театр Станиславского и Немировича-Данченко и в то же время кормил большевиков.
В чём ему активно помогали актриса МХТ, бывшая его любовница Мария Андреева и её следующий любовник, «буревестник революции» Максим Горький. Савва Морозов покончил с собой при таинственных обстоятельствах в 1904 году.
Внук пошёл по стопам деда, унаследовав его пристрастия и раздвоение убеждений. Имел в собственности огромную фабрику по изготовлению мебели, но и всячески содействовал деятельности большевиков. В чём ему опять-таки активно способствовали и Мария Андреева, и писатель с мировым именем Максим Горький.
Во время декабрьского восстания в Москве в 1904 году фабрика Шмита стала настоящей крепостью, вокруг неё велись целые сражения, и сдалась она кромешникам проклятого царизма одним из последних очагов смуты.
Николай Шмит был водворён в Бутырскую тюрьму, подвергался изощрённым допросам. Утверждают, что и пыткам. Совсем молодой ещё человек сломался, выдал всё и всех, кого только мог. После этого впал в жесточайшую депрессию, лечился. Сестре Екатерине, навещавшей его в тюрьме, говорил о скорой смерти, выражал желание передать весь свой огромный капитал делу революции.
Следствие пришло к выводу, что имело место самоубийство – заключённый разбил окно, осколками перерезал себе шею.
Сомнения в данном выводе существовали. И – обоснованные. Уж больно сложно было самоубийце совершить над собой подобное.
После победы октябрьской революции на могиле Шмита был воздвигнут памятник, на котором вырезали надпись: «Зверски зарезан царскими опричниками».
Здесь важен не столько смысл этой туманной фразы (какие опричники? кто приказал?), сколько сам факт того, что спустя много лет Николай Шмит оставался во внимании у новой власти.
В эпоху безумия, обозванную перестройкой, в смерти Шмита винили уже ленинцев. Тогда их обвиняли во всём.
Но, если вдуматься, на кой, извините, ляд кровожадным ленинцам убивать курочку, которая лишь пообещала снести золотое яичко? Ведь его надо ещё снести. Только потом уж курочку можно и того… И никак не раньше.
Однако снова знаменательно то, что Шмита помнили, что вокруг него продолжали вихриться версии.
Следовательно, значима была фигура. Несомненно – значима.
Партийное поручение – обаять наследниц
По получении известия о смерти бутырского узника, большевики заволновались, полагая, что имеют все права на наследство. Оно было сейчас как нельзя более кстати. Партия после поражения революции сидела на мели, вождь её Владимир Ленин в письмах сообщал, что голодает.
Однако на пути к наследству стояли две сестры и брат Николая Шмита, у которых были все официальные права.
Многие бы отступили в подобных обстоятельствах.
Но только не ленинцы. Ибо, как сказано было другим вождём, нет таких крепостей, которых большевики не могли бы взять.
Николай Андриканис
К сёстрам Шмита – Екатерине и Елизавете – были направлены два стойких члена партии: Николай Андриканис и Виктор Таратута. Партийное поручение обязывало их обаять наследниц, жениться на них и передать капиталы в большевицкий штаб революции.
Первые две части задания были с блеском выполнены – Екатерина и Елизавета не устояли перед мощным либидо марксистов-ленинцев. Юного брата Шмита Виктор Таратута шуганул от наследства, изрядно напугав неминуемой расправой, если не отступится.
Виктор Таратута
Таратута и Елизавета свой революционный долг исполнили – деньги ушли в кассу Большевистского центра.
Но вот далее дело пошло наперекосяк. Андриканис с наследством расставаться не спешил. Он и Екатерина поживали в Париже, в котором было и так хорошо, а с деньгами – хорошо вдвойне. И лишаться их – даже во имя революции – очень не хотелось.
Ленин хочет в Париж
Ленин был в ярости. Он уже не голодал, но наверняка ему тоже хотелось в Париж. Для разворачивания борьбы с российским самодержавием, разумеется. Таратута был направлен к ослушнику в Париж, где принялся стращать его кавказскими боевиками, среди которых блистали тогда Сталин и Камо.
В ответ Андриканис заявил, что выходит из партии, но остаётся свободным большевиком.
Это уже не лезло ни в какие ворота. Ленин всегда ратовал за железную дисциплину как основу существования истинно революционной партии. А тут над этой основой брали верх дрянные бумажонки, именуемые деньгами!
Пусть не дрянные, а очень даже солидные, но ведь всё равно бумага.
Был собран третейский суд, на который съехались представители всех революционных течений: меньшевики, эсеры, народные социалисты и прочие, и прочие.
Андриканиса заставили отдать в кассу партии треть полученного наследства. Всего большевики получили около 280 тысяч рублей.
В то время это были весьма и весьма значительные суммы. В переводе на сегодняшние значения – где-то 4-5 миллионов долларов. Этих денег хватило, чтобы партии большевиков и особенно её вождям без особых забот перебиться до начала Первой мировой войны в 1914 году.
…Знаете, вот мы часто слышим: благо народа, для блага народа, справедливость во благо народа и так далее и тому подобное. А ведь стоит задуматься, и вдруг выясняется, что прав был бард: всюду деньги, деньги, деньги, всюду деньги, господа!