Продолжение. Начало -11-27.02.2024 г.
Болезнь.
Так всё и шло совсем хорошо, до тех пор, пока Николай, без всякой казалось бы причины, неожиданно и тяжело заболел. Дело началось с вовсе, как показалось вначале, пустяковых вещей. Как-то в ненастную погоду, обдуло его на аэродроме свежим ветерком. Стало зябко и даже немного бросило в дрожь. Холодов здоровый и крепкий Николай никогда не боялся, зимой, как и все другие военнослужащие делал зарядку и пробежки по пояс раздетым, постоянно обтирался снегом или обливался холодной водой. Он никогда не простуживался и не болел, любой мороз был ему нипочём, и что такое сильно замёрзнуть и дрожать от холода он просто не знал. Если на фронте и в другие времена он и одевался не просто тепло, а иногда и очень тепло, в толстое шерстяное бельё и такой же подшлемник, меховые комбинезон и шлем, унты из собачьей шерсти с шерстяными же подунтниками, и даже лицо закрывал специальной лётной маской, которая сшита была из тонких мышиных шкурок, мехом внутрь, к коже, то делалось это в основном потому, что без такой амуниции можно было обморозиться, а то и вовсе замёрзнуть. Кабины самолётов того типа, на которых ему приходилось летать, были в то время не герметичными, и в них даже летом, при подъёме на большую высоту стоял трескучий мороз, а находиться на ней приходилось иногда по нескольку часов, так что шутки со всем этим были плохи.
Тем не менее случившемуся Николай значения не придал, посчитав, что наверное просто устал немного, и даже улыбнулся в душе, подумав: «Возраст наверное такой подходит, когда уставать начинают. Не рано ли». Но потом вспомнил, что недавно съел в столовой что-то такое, что ему показалось не совсем съедобным, и успокоился вообще, решив, что недомогание его связано с этим, и нужно обо всём этом сказать кому нужно, с тем, чтобы в вопросе этом хорошо разобрались.
Но когда такие случаи стали повторяться, и не только на аэродроме, но и дома, в дни и вовсе свободные от службы, о них стало известно Нине и Анастасии Ивановне. Те сразу же и не на шутку встревожились и не только из-за того, что Николай был для них главной опорой в жизни, но и потому,
что искренне любили его, за него тревожились и хотели ему только хорошего. Николай долго отнекивался, и даже когда они обратились за помощью к Иванычу и тот, позвонив, долго распекал его за беспечность, всё тянул и никак обращаться к врачам не хотел. Вопрос решился после того, как маленькая, но уже подросшая Лариса, которая все эти разговоры внимательно слушала, подошла к нему, когда он сидел на диване, оперлась своими ручонками на его колени, снизу вверх прямо посмотрела на него и твёрдым детским голоском сказала: «Папа, иди лечиться». На следующий же день Николай написал рапорт, сдал дела и лёг в госпиталь на обследование.
В госпитале его долго обследовали, вертели и так и сяк, показывали различным специалистам, консультировались с известными светилами, и так и не придя к окончательному решению, выписали, рекомендовав наблюдаться дальше, а сейчас поехать отдохнуть и полечиться ваннами в санаторий.
В санаторий они с Ниной съездили, оставив дочку с бабушкой дожидаться их возвращения. После санатория Николай какое-то время чувствовал себя хорошо, приступил к службе, но тут болезнь стала быстро развиваться, опухли и сильно болели суставы, временами до высоких цифр поднималась температура. Николай снова лёг в госпиталь, на этот раз сомнений у врачей уже не было, ему сказали, что у него инфекционно-обменный полиартрит, болезнь мало изученная, по непонятным причинам начинающаяся, плохо лечащаяся, и отличающаяся мало предсказуемым и иногда очень тяжёлым течением.
На этот раз Николай лежал в госпитале долго, врачи делали всё, что могли, но вышел он оттуда уже совсем больным человеком, опираясь на палку. Он резко исхудал, и даже немного сгорбился. От прежней его осанки и могучей силы мало что осталось. Ко всему этому у него слегка тряслись руки, и немного подёргивалась голова. Близкие конечно видели его в госпитале, но тогда он лечился, была надежда если не на полное излечение, то, всё-таки, на более или менее хороший исход лечения. Сейчас, увидев Николая с трудом ковыляющего, опираясь на палку, в обвисшем мундире, который раньше так ладно сидел на нём, его постаревшее, измученное лицо, Нина не удержалась и закрыв лицо ладонями навзрыд заплакала. Анастасия Ивановна и Лариса вели себя мужественно. Взявшись за руки, подошли к нему, и Анастасия Ивановна сказав - Здравствуй Коля, вначале подняла Ларису, чтобы она поцеловала отца, затем сама крепко, но бережно его обняла. Затем Лариса взяла отца за руку и повела его к выходу.
С военной службой было покончено. Николаю ещё в госпитале определили инвалидность и, в первые же дни после выписки, надев, подогнанную Анастасией Ивановной для такого случая, насколько это было возможно, парадную военную форму, со всеми своими боевыми наградами, он поехал прощаться с сослуживцами. В последний раз встав перед строем, тяжело опираясь левой рукой на палку, которую ему пришлось, чтобы не упасть, держать прямо перед собой, он с трудом поднял руку к голове, отдал честь, прикоснувшись скрюченными болезнью пальцами к козырьку фуражки, и не очень удачно стараясь говорить громко и отчётливо, сказал несколько слов. Наверное, зрелище это было тяжёлым, потому, что люди стоящие в шеренге смотрели на него невесело и строго, кто, угрюмо насупившись, кто почему-то виновато, кое-кто растерянно, многие отводили глаза в сторону, покусывали губы и совсем не по уставу вертели головами, как будто вдруг тесными стали им воротники.
Начались тяжёлые будни. У Николая постоянно болели суставы и поясница. Болезнь то и дело обострялась, суставы снова и снова опухали, сильно лихорадило, порой целыми днями приходилось находиться в постели. Встать с неё, одеться, даже поесть без посторонней помощи получалось не всегда. Лечение, обезболивающие препараты помогали мало. Нарушился сон, стали сдавать нервы. В голову лезли всякие неприятные мысли. Особенно навязчивыми и тяжелыми были воспоминания о тех бомбёжках, которые во время войны приходилось выполнять ему и его экипажу. Война это война. Бомбят не только позиции врага в чистом поле. Сбрасывают бомбы и на населённые пункты, в которых укрепился противник, на железнодорожные станции, на заводы и другие, имеющие военное значение объекты, расположенные в городах, между улиц, на которых живут обычные, чаще всего ни в чём не повинные люди. Разрушаются и горят жилые дома, больницы и школы. Гибнут старики, женщины и дети. Николай, когда оставался один, сам того не желая, начинал вспоминать все свои бомбёжки, все те случаи, в которых могло гибнуть гражданское население. Непроизвольно пытался вычислить в уме, сколько человек тогда могло погибнуть, сколько среди них могло быть детей, сколько таких девочек, как его дочь и никак не мог остановиться, отвлечься от этого тяжёлого занятия, перестать считать и отдохнуть. Наверное, мысли о детях и особенно девочках тревожили его больше всего потому, что готовился он быть учителем, любил детей, отцом был настоящим, и души в своей дочери не чаял. Всё это было для него ещё одним мучительным испытанием и изматывало иногда больше, чем боли в поражённых суставах. Потом болезнь затронула ещё и сердце. Оно то начинало усиленно и часто сокращаться и тогда стучало в висках, кружилась голова, бросало в пот и подступала тошнота, то замирало и казалось сейчас остановится. При таких замираниях темнело в глазах, за грудиной появлялась острая сжимающая сердце и тянущаяся боль, и казалось что это какой-то злой чёрный человек, схватил его своей большущей костлявой рукой, зажал в кулак и пытается вырвать из груди.
Близкие помогали ему, чем могли. Всё своё свободное время у его постели сидела дочка, ухаживала за ним и рассказывала ему разные истории, некоторые из которых действительно с ней случались, другие она знала из книжек и из тех рассказов, которые рассказывали ей самой, но больше всего было таких, которые она придумывала сама. Их она выделяла из других и называла сказками, говорила - Смотри папа, какую я тебе хорошую сказку придумала. Нина крепилась, но втихомолку всё время плакала и часто ходила с припухшими глазами. Заезжал Иван Иванович и подолгу сидел с Николаем. Говорил о разном, передавал приветы от общих знакомых, но в основном рассказывал о своей жизни, жене, о том, чем его радуют и огорчают дети. Лишь иногда, помня увлечение Николая авиационными и военными теоретическими дисциплинами, позволял себе поговорить о тех новостях в этих науках, которые могли быть ему интересными, обязательно прибавляя в конце – Ты давай выздоравливай, а дело тебе найдётся.
Лучше всех держалась Анастасия Ивановна. Вела она себя так, как будто бы никакой особой беды и не случилось, оставалась бодрой и, казалось даже жизнерадостной и никак не утратившей своей обычной веры в будущее. Так же много возилась с Ларисой и ещё больше с самим Николаем. Заставляла садиться в постели, понемногу двигаться, хорошо есть. Делала растирания, согревания, настаивала на консультациях всё новых специалистов, искала и находила нужные лекарства. Присаживаясь рядом с Николаем, гладила его по руке и говорила – Ты Коля на такой тяжёлой войне был и жив остался, и болезнь эта с тобой ничего не сделает, мы с ней обязательно справимся. От этих слов и от того, с какой обезоруживающей простотой и уверенностью они говорились, ему становилось легче и начинало казаться, что и на самом деле всё не так уж и страшно, нужно как-то достойно переживать лихолетье и с нагрянувшей бедой бороться.
То ли слова и вера Анастасии Ивановны в хороший исход отпугнули болезнь, или помогло лечение, а может быть произошло это само собой, но через какое-то время болезнь немного отступила. Уменьшились боли, Николай стал даже, опираясь на палку, немного прогуливаться по свежему воздуху. Но его сильно угнетала неясность будущего, и то, что он, ещё молодой и совсем недавно здоровый и крепкий мужчина, превратился в немощного инвалида, чуть ли не обузу для своей семьи и своей Родины, которую он любил, защищал и сыном которой всегда себя чувствовал. Кроме того, ему казалось, что он виноват перед своей дочерью, портит своей болезнью её детство и может испортить и всю жизнь, если ей придётся и дальше с ним возиться, потому что, был абсолютно уверен в том, что оставить его в беде она не захочет и может из-за него пойти на такие жертвы, принять которые ему будет трудно. Надо всем этим он постоянно раздумывал, ковыляя со своей палкой неподалеку от дома, напряжённо ища в своих мыслях выход из сложившейся ситуации.
В это время его лечил пожилой врач, знающий и умный. Относился он к Николаю если и не по дружески, то с большим сочувствием и уважением, видя в нём не просто пациента, а хорошего, доброго человека, гражданина, в высоком смысле этого слова, и семейного человека, попавшего теперь в беду. Как раз в то время, когда Николая одолевали его мучительные раздумья, он, во время очередной их встречи, закончив свой врачебный осмотр и выписав нужные лекарства, неожиданно сказал – Вам сейчас лучше, Вы сами это видите, и я тоже вижу и радуюсь этому. Но только вот что. Огорчать Вас не хочется, но боюсь, что улучшение это продлится не долго, а потом снова станет хуже. Обычным лечением, мы особенного успеха не добьёмся. Не исключено, что болезнь Ваша и сама пойдёт на нет, но когда это будет, и что к тому времени случится с Вашими суставами и сердцем, нам с Вами никто не скажет. Нужно пробовать что-то другое. Может быть у Вас тогда и появится какой-то шанс. Такое лечение есть. Называется оно апитерапия, а просто говоря это лечение пчелиным ядом. Нужно чтобы Вас пчёлки кусали. Но тут есть такой сложный вопрос. Оно может помочь, только если они будут кусать Вас сильно. Укусы пары-тройки пчёлок ничего не изменят. Нужно, чтобы в организм сразу же попадало много пчелиного яда, от большого количества пчёл. Не хочу забивать Вашу голову медицинскими терминами, но Вы человек грамотный и поймёте, если я Вам скажу, что нужно будет добиваться интоксикации, то есть по существу отравления пчелиным ядом и балансировать на той грани, когда лечение может начать помогать, и когда будет уже вредным и даже опасным. И таких сеансов должно быть несколько. Трудно сказать, как Вы всё это перенесёте и риск в целом не малый, но, повторю ещё раз, что надежда в таком варианте есть. Подумайте, с семьёй посоветуйтесь. Если решитесь, будем организовывать. Сейчас, Вы немного выправились, и состояние Ваше позволяет попробовать эти процедуры применить. Дальше такой возможности может уже и не представиться, во всяком случае какое-то, вполне возможно и весьма долгое, время. И ещё Вам нужно иметь в виду, что после лечения Вам, почти обязательно на какое то время станет хуже и только потом, бог даст, пойдёте на поправку.
Думал Николай не долго. Взвесив за и против, он понял, что другого выхода у него нет и нужно пробовать лечиться так, как ему советуют. Обо всём этом он рассказал дома и будучи вообще человеком решительным, посчитал, что откладывать всё это в долгий ящик никакого резона нет и на следующее же утро связался со своим врачом и сказал ему о своём согласии. Уже через несколько дней он лежал на кушетке в небольшой палате с сетками на окнах, и старик пчеловод, бородатый, но статный, с выправкой как у бывшего военного, с интеллигентными чертами лица и манерами, «пользовал» его под наблюдением доктора пчёлами. Целый небольшой их рой сидел у него в специальном садке. Старик открывал крышечку, осторожно брал пчёлу пальцами за крылышки, сажал её Николаю на тело и легонько придавливал. Пчела начинала дёргаться, вырываться, и видимо разозлившись, запускала своё жало под кожу. Пчеловод отпускал её, она какое то время дёргалась и отваливалась. Упав на пол и побарахтавшись немного, затихала. Старый пчеловод смотрел на неё, качал головой, и доставал из садка следующую. Так он и сажал пчел одну за другой, а когда пчёл на полу набралось уже изрядно, в очередной раз покачав головой, он поднял голову, серьёзными, то ли светлыми от роду, то ли выцветшими с возрастом глазами посмотрел вначале на Николая, затем на доктора, потом снова на Николая, кивнул ему, и на удивление молодым голосом, мягко, но очень отчётливо и ясно сказал – Жалко пчёлок, но и человека жалко.
Чувствовал себя Николай во время лечения по разному. Самих укусов он не боялся. В жизни, а особенно в детстве, кусали его и пчёлы, и осы, и шершни, и другие насекомые. На фронте не раз бывали ситуации, когда ему и его товарищам крепко доставалось от комаров, которые жалили иногда так, что не всякой пчеле под силу. Никаких особенных последствий после укусов пчёл у него никогда не было. Ужалит пчела, вытащишь жало, слегка припухнет место укуса, чуть посаднит, чуть почешется. иногда покраснеет слегка, подуешь немного, послюнишь, или водичкой промоешь, в самом крайнем случае примочку с водкой, или нашатырным спиртом, если есть аптечка под рукой, сделаешь и всё.
При первых укусах и здесь ничего другого Николай не чувствовал. Но затем, по мере того как в его организме накапливался пчелиный яд, стало понемногу проявляться его общее действие, которое при укусе одной - двух пчёл у человека обычно не наступает. Состояние было в чем-то похоже на то, которое испытывает человек, выпив спиртного. Вначале немного закружилась голова, стало весело, чуть ли не запеть впору. Затем голова стала тяжёлой, запульсировало в висках, появился какой-то безотчётный страх, внутренняя подавленность, беспокойство, внутри всё как будто бы сжалось в комок. Николай хотел спросить о том, что это с ним происходит и всё ли идёт как надо, но сумел только слегка повернуть голову в сторону сидящего рядом с ним на стуле, и внимательно за ним наблюдающего, доктора и что-то нечленораздельное из себя выдавить, ни тело, ни язык его почти не слушались. Опытный доктор, увидев и услышав то, что он сумел сделать и произнести, положил ему руку на голову и ответил так, как будто бы Николай свой вопрос сумел ясно и чётко задать - Ничего плохого не происходит, всё идёт так, как нужно. Процедуру прекратили, но яд ещё некоторое время действовал сильно, плохо соображалось, что-то непонятное происходило с сознанием. Николай, то, как будто бы, оказывался в каких-то абсолютно непонятных местах, то возвращался обратно. Тело его вело себя таким же не понятным образом. Оно то становилось очень лёгким и порой, казалось, совсем терялось, растворялось где то, то вновь становилось вполне реальным. Через некоторое время состояние Николая стало приходить в норму, но сильно тянуло в сон, и его отправили отдохнуть, предупредив, однако, что ещё не всё закончилось, возможны и, скорее всего, обязательно наступят, некоторые неприятные последствия проведённого сеанса лечения. И на самом деле, проснулся он от того, что почувствовал дурноту, его тошнило, несколько раз вырвало. Болела голова, была сильная разбитость, пришлось долго отлёживаться. Какое-то время Николай не мог ни пить, ни есть, хотя во рту всё время сохло, и было ощущение сильной слабости.
Так его и лечили до тех пор, пока доктор не посчитал, что сеансов лечения проведено достаточно, и курс его надо заканчивать. К этому времени Николай был уже окончательно измотан. Через некоторое время, болезнь, как и предупреждали его перед началом лечения, действительно обострилась и он снова слёг в постель. Но такого уныния, как прежде, ни у него, ни у его родных, уже не было. Все воспрянули духом, ждали хорошего исхода событий и верили в него. И в самом деле, скоро ему стало становиться лучше. Чуда не произошло, и полностью и окончательно он не исцелился. Суставы продолжали похрустывать и побаливать, особенно если портилась погода, но уже не припухали, не лихорадило как прежде, куда меньше беспокоило сердце, наладился сон и что самое главное, было уже совсем другое настроение. Беспокоило то, что болезнь сделала своё дело, суставы плохо гнулись, поясница легко уставала и отказывалась служить, оставались деформированными пальцы рук. Надо было что-то делать. И Николай делал. Ездил на грязи, лечился теплом, через силу и через боль разминал суставы, тренировал поясницу. Особенно доставалось рукам. Николай часами мял ими небольшие резиновые мячи, вертел толстую деревянную скалку, которую выделила ему для этих целей Анастасия Ивановна, распрямлял одной скрюченной рукой такие же скрюченные пальцы на другой, клал одну руку вниз ладонью на стол и стучал по ней другой. Было больно, он морщился и прекращал делать это, но тут к нему подходила дочка, заглядывала ему в лицо и твёрдым голоском говорила – Стучи папа, стучи! и он продолжал стучать с новыми силами.
Упорство и вера в то, что болезнь можно если не победить, то заставить отступить, делали своё дело, но Николай не позволял себе расслабляться, продолжал аккуратно лечиться, делал всё новые и новые упражнения. В конце концов, он решил учиться ходить без палки. Вначале получалось плохо. С палкой он ковылял более или менее уверенно. Но стоило ему прекратить на неё опираться, как у него не только подкашивались ноги, потому что были они ещё слабыми, плохо сгибались и ещё натужнее разгибались, но, главное, он ещё и терял, в какой то мере ориентировку в пространстве. Происходило это потому, что ноги свои бывший пилот чувствовал не совсем хорошо, а они, в свою очередь плохо ощущали землю. Палка, на которую он опирался, не только уменьшала нагрузку на ноги, принимая на себя часть веса тела, но через неё и руку, как бы поддерживалась связь с землёй, как с ориентиром. Николай попробовал, хотя бы понемногу, ходить с приподнятой палкой, не опираясь на неё, а балансируя ею, чтобы как то поддерживать равновесие, но чуть было не упал и решил, что ему нужно действовать по другому. Нужно было учить ноги и держать его и чувствовать землю. У него хранилось несколько строп от парашюта, которыми увязывали багаж при переезде из Львова. Связав их вместе, Николай натянул получившуюся крепкую верёвку между двумя деревьями, которые росли рядом с домом. Так у него получился, нужный ему спортивный снаряд, у которого он проводил в изнурительных подчас тренировках всё больше времени. Вначале он просто стоял, опираясь обеими руками на туго натянутую верёвку как на опору. Затем стал в таком же положении переступать с ноги на ногу, понемногу ускоряя темп. Переносил точку опоры с пятки на носок и обратно, делая это то попеременно разными ногами, то обеими сразу. Крепко держась за верёвку, пытался, хотя бы немного присесть и затем выпрямиться. Случалось, что ноги всё-таки не выдерживали, и он садился на землю. Тогда приходилось, немного передохнув, искать лежащую рядом палку, и кое-как подниматься, или опираясь на неё двумя руками и вставая вначале на колени, либо же цепляться её рукояткой за верёвку и изо всех сил подтягиваться, пока удавалось опять за неё ухватиться. Тогда палка летела вниз, и снова ждала там своего часа.
Ноги понемногу крепли и всё больше начинали слушаться. Теперь Николай стал пытаться ходить вдоль верёвки, придерживаясь за неё рукой. Верёвка прогибалась, уходила в сторону. Было некоторое ощущение зыбкости и казалось, что она живёт своей жизнью и не только служит опорой, ориентиром, и помогает поддерживать равновесие, но ещё и капризничает и своевольничает. Но это было и хорошо, потому, что заставляло напрягать своё внимание, силы и к этому приспосабливаться.
Как-то у Николая, при такой ходьбе подкосились таки ноги. Он успел схватиться за свою своенравную помощницу и второй рукой и опустился на землю более или менее благополучно. Но случилось это уже далеко от спасительной палки, и к ней, или к ближайшему дереву, чтобы подняться, придерживаясь за него, нужно было ползти на четвереньках. Николай решил этого не делать, а попытаться дотянуться до верёвки. Он, как и поднимаясь с палкой, встал вначале на колени, затем, помогая себе руками, сел на корточки, и собравшись с силами, привстал. Когда Николай, ухватившись таки за верёвку, всё же сумел подняться на ноги, он, от напряжения и боли в суставах был весь в поту, у него сильно билось сердце, и тряслась голова. Он чуть было не осел вниз снова, но удержался, и немного отдохнув, пошёл дальше. Это была ещё одна победа, и в дальнейшем, он стал проделывать такие подъёмы с земли как нужное упражнение, иногда даже по нескольку раз в день.
Ходил он вдоль верёвки всё свободнее, через какое то время стал её отпускать и проходить несколько шагов без спасительной поддержки, стал выпускать её из рук, поворачиваясь, чтобы идти в другую сторону, долго стоять, ни за что не держась. Потом стал от неё отходить в сторону, поворачиваться и к ней возвращаться, вначале только на один шажок, а затем дальше и дальше, чувствуя себя в таком свободном полёте всё увереннее. Когда он, в конце концов, поднявшись со скамейки, на которой сидел, и оставив там свою палку, пошёл без неё навстречу подходящим к дому и держащимся за руки Нине и Ларисе, реакция их была такой. Нина остановилась и навзрыд заплакала, Лариса заулыбалась и бросилась было к отцу, но мать, сама того не замечая, так вцепилась ей в руку, что сделать этого она сразу не смогла.
Продолжение следует.