«Ни для кого на свете Земля не означает так много, как для солдата. В те минуты, когда он приникает к ней, долго и крепко сжимая ее в своих объятиях, когда под огнем, страх смерти заставляет его глубоко зарываться в нее лицом и всем своим телом, она его единственный друг, его брат, его мать. Ей, безмолвной надежной заступнице, стоном и криком поверяет он свой страх и свою боль, и она принимает их и снова отпускает его на десять секунд, - десять секунд перебежки, еще десять секунд жизни, - и опять подхватывает его, чтобы укрыть, порой навсегда.»
(Э.М.Ремарк)
Герой моего повествования Филатов Александр Фёдорович, ветеран ВОВ, человек сильной воли и несгибаемого характера. Он повидал войну во всех её проявлениях и с разных сторон, на себе испытал буквально всё, что она могла предложить ему. Он прожил долгую насыщенную жизнь, и ушёл от нас в октябре 2021 года, в почтенном возрасте, ему было 103 года. И сегодня, словно отголосок той страшной войны, звучит его история.
* * *
Родился я 11 июня 1918 года в селе Слободка Рязанской (ныне Липецкой) области, и назвали меня Сашей. Детство и юность обычного деревенского мальчугана протекали, ничем особенно не отличаясь от других ребят. Сначала средняя школа, потом в 1936 году поступил в Лебедянский педтехникум, где директором в то время был Холодов Д.Ф. Была тяга к гуманитарным наукам, но и по другим предметам хорошо успевал. В 1939 году я закончил техникум. По окончании учёбы за отличную успеваемость мне дали право выбора места работы, и я отдал предпочтение Рыбновскому району Рязанской области. Бригадиром одной из тракторных бригад там была знаменитая Паша Ангелина. Меня направили в Старолетовскую школу учителем русского языка и литературы. Но поработать там так и не пришлось. От армии у меня была отсрочка, и давалась она мне как будущему преподавателю, но приписку в военкомате я всё равно прошёл. И вот когда проходил приписку в РВК, мне и троим моим товарищам предложили после педтехникума поступить в военное училище, и мы, конечно же, согласились. В то время быть военным было очень престижно. Мои товарищи решили поступать в авиационное училище, а я в морское, потому что мой отец в своё время был моряком, судовым электриком на миноносце сначала на Балтийском флоте, потом на Черноморском. Он даже начинал учиться в морском училище по минно-торпедному делу, но по ряду обстоятельств так и не закончил его. Вот поэтому я тоже решил пойти учиться на морского офицера и подал все необходимые документы в приёмную комиссию. Долгое время из училища не было вызова, и я думал, что мне отказали, но через некоторое время вызов всё же пришёл, я прошёл собеседование и мне было предложено поступить в Рязанское артиллерийское училище, т.к. в морское на тот момент набора не было. В августе 1939 года я стал курсантом артиллерийского училища, и там у меня появился близкий друг, Абрам Гарцман. Это был очень грамотный, коммуникабельный и находчивый человек. Он мне часто говорил, что нельзя жить только сегодняшним днём, нужно не забывать дня прошедшего и внимательно смотреть в будущее. Это мне впоследствии очень помогало на фронте. В начале 1940 года мне было присвоено звание сержанта за отличную успеваемость, и я был назначен командиром отделения. Неоценимым опытом, который я приобрёл будучи курсантом училища, было то, что я подменял своего командира взвода: он часто поручал мне исполнять его работу и оставлял вместо себя. Командиром нашего взвода и преподавателем был лейтенант Анашкин Иван Николаевич, сам в недавнем прошлом курсант этого училища. Мы его очень уважали, это был умнейший мужик, в дальнейшем прошёл войну, был командиром батареи реактивных миномётов БМ-13 – знаменитых "Катюш", имел много боевых наград, закончил войну в звании полковника, а завершил службу в звании генерал-лейтенанта в 1983 году. Он был очень дотошный и скрупулёзный, и, если дело касалось нового образца орудия, или каких-то новейших приспособлений к ним, например, прицелов, сначала сам изучал вопрос вдоль и поперёк и только тогда передавал свои знания нам.
В училище было много боевой техники, также там находились секретные образцы. Нам, курсантам, были доступны все виды артиллерийских орудий, включая крупнокалиберные гаубицы, морскую и береговую артиллерию.
Закончив обучение 10 июня 1941 года, я - молодой лейтенант, офицер РККА, по распределению попал в Западный особый военный округ. Мне 23 года - здоровый и сильный, целая жизнь впереди. Никогда не забуду запах новой кожаной портупеи. А каков её скрип, всякий раз хотелось поправлять и слышать, как она скрипит. Новая форма, фуражка, хромовые сапоги, на боку кобура с личным ТТ. Когда мы с ребятами уходили в увольнение в городской парк или в кино, встречные мальчишки при виде таких бравых молодцов долгим взглядом провожали нас с открытым ртом. Не говоря уж о девушках!
По прибытии в Минск, меня направили в 293 артиллерийский полк резерва главного командования, на должность командира артиллерийского взвода. Так началась моя служба. Я старался внедрить в армейскую жизнь полученные в военном училище знания, и в короткий срок стал пользоваться авторитетом как среди своих товарищей, так и у командования.
22 июня 1941 года началась война и нашу батарею переформировали, к нам попало много новобранцев, людей, которых освободили из мест заключения. В самом начале войны заключённым предлагалось искупить свою вину кровью, и согласившихся сразу направляли на передовую. У меня во взводе таких бойцов было около 50 человек. Не хочу сказать, что это были отъявленные подонки, но люди были разные, каждый со своим тёмным прошлым, себе на уме. И был у меня такой случай, который запомнился надолго. Моему взводу был дан приказ заняться погрузкой боеприпасов для отправки их к месту боёв и к определённому сроку выполнить его, а "зэки" отказывались подчиниться, типа того, что они не грузчики, они солдаты, воевать пришли, а не вагоны разгружать. Расселись, закурили, и никакого внимания на тебя, всем своим видом давая понять, что они до сих пор живут по законам зоны... В начальный период войны существовал приказ, который давал право офицеру без суда и следствия расстрелять каждого не подчинившегося приказу солдата. Тогда я мог бы их там всех положить на месте, и мне ничего бы за это не было. Страшно подумать, пара десятков человек, это не что-то там, а жизни людей. Вот я и задумался тогда, как же быть, как поступить... если бы каждый вот так стал бы стрелять своих подчинённых, кто бы тогда воевать стал? Построил я их, и спокойным тоном, глядя чуть ли не каждому в глаза, говорю, а у самого внутри всё кипит:
- Что ж вы, мужики? Раз уж вызвались на фронт Родину защищать, то в чём же заключается эта ваша защита?! Туфта!!! Тянули бы баланду и дальше, прохлаждались бы себе на нарах! Силком никто не тянул! Какой толк будет от пушек без снарядов, которые нужны именно сейчас! А не завтра или послезавтра. Их ждут на передовой наши товарищи...
Я не знаю, что тогда произошло, видимо, в тот момент я нашёл нужные слова и смог достучаться до каждого. Отношение ко мне с их стороны в корне изменилось, я стал для них "своим", и в дальнейшем все мои приказы исполнялись беспрекословно. Я часто вспоминал потом этот момент, казалось бы, поговорил с подчинёнными, приказ был выполнен, такое потом случалось не раз, но именно тогда для меня это был некий рубеж, который я преодолел, хотя и не ставил для себя такой цели.
Первый мой бой был под Витебском. Мы были в составе 153 стрелковой дивизии, которая впоследствии стала 3-й гвардейской. Командиром дивизии был полковник Газин, впоследствии генерал- лейтенант и командующий армией. Наш полк вёл огонь по противнику с расстояния примерно в 13 км., т.е. до передовых позиций немцев было именно столько. И так как мы были резервным соединением, нас порой перебрасывали то в одно место, то в другое, затыкали образовавшиеся бреши в обороне наших войск. Бои шли без передыху, один за другим. С воздуха нас утюжили "Юнкерсы". Эти пикирующие бомбардировщики устраивали так называемую "адскую карусель", т.е. группа самолётов выстраивалась в небе в широкий круг, и начинали кружить над нашими позициями, а потом по очереди с ужасным воем, который назывался "иерихонская труба", сваливались в крутое пике, сбрасывая на нас бомбы. Пикируя на цель почти под прямым углом, они достигали более точного попадания. Психологический эффект тоже имел место быть. Бывало, что необстрелянные молодые солдатики, не выдержав, поднимались и, обезумев от страха, просто бежали куда-то, вперёд или назад, в сторону, кто-то орал: «В атаку!», всё равно куда, лишь бы не слышать этого рёва и разрывов снарядов. Естественно, таких ждала быстрая неминуемая смерть, их сразу косило осколками или накрывало взрывной волной. Часто бывало так, что, отбомбившись, одна группа "Юнкерсов" уходила, и на её место прибывала следующая, начиная обрабатывать другой квадрат наших позиций. Один раз, вот так при бомбёжке меня будучи в укрытии одним махом засыпало землёй от взрыва так, что я еле-еле смог откопаться и чуть было не задохнулся.
Мы отступали и несли потери по всем фронтам. Официально разъяснялось, что главной причиной наших неудач в начальный период войны являлись внезапность нападения гитлеровцев и их вероломство. О других же причинах отступления наших войск стало известно только после окончания войны: это грубые просчеты руководства страны в определении сроков возможного нападения Германии на СССР; явно недостаточная подготовленность армии и страны к эффективному и быстрому отпору врагу; незавершенность развертывания и перевооружения Красной Армии; необоснованные репрессии в отношении военных командных кадров незадолго до войны и т.д.
Наша часть находилась на острие удара немецких войск, которые наступали с Прибалтики. И когда оборона наших сил была прорвана, немецкий авангард плотной стеной вклинился вглубь нашей территории, развивая успех наступления. Наш полк, неся потери, оказался на фланге, и через некоторое время стало ясно, что мы в окружении.
Тогда произошёл один памятный случай. Нам приходилось несколько раз отправляться в тыл к немцам на свои старые огневые позиции за боеприпасами. Небольшой группой едем на тягаче перелесками по просёлочной дороге. Неожиданно встречаем советскую разведгруппу - взвод автоматчиков на двух лёгких танках, и легковую машину с генералом, который их остановил. Они разговаривали. Я обратился к генералу с разрешением проехать. Он в свою очередь осведомился, куда мы направляемся и с какой целью, и был крайне удивлён информацией о нахождении наших старых позиций там, где я указал, а также и расположением на тот момент нашей батареи. Сначала он даже не поверил, ведь тогда линия фронта была нестабильна, ситуация менялась ежечасно. Через пару минут, разобравшись с положением дел, он велел мне отправить своих людей выполнять полученный ранее приказ, а мне проводить его до позиций нашей батареи. Мы сели в его автомобиль и поехали в батарею. По дороге нас засёк немецкий самолёт-разведчик и начал атаковать, но водитель у генерала был опытный и ловко уходил из-под очередей немецкого пилота, маневрируя автомобилем. Как только мы прибыли в расположение батареи, генерал сразу дал распоряжение нашим командирам сниматься с этих позиций и переходить на другие, т.к. немцы находились в опасной близости от нас и в результате возможного удара мы могли бы потерять все орудия, технику, а также и свои головы.
Как потом выяснилось, это был командующий артиллерией фронта.
Тогда на московском направлении в окружение немцев попало 3 армии, и мы были в этом числе. Выходили из окружения тяжело, небольшими боевыми группами, пути искали сами, зачастую нарываясь на немцев. По пути было множество разбитой военной техники, преимущественно советской, и от увиденного щемило сердце. Через две переправы на Днепре – Соловьёва и Радчинская – люди и гужевые подводы с лошадьми спешили выйти из окружения, а вот с техникой было сложнее, и поэтому часть её приходилось бросать. Повсюду было множество диверсионных групп немцев, которые старались обнаружить и уничтожить наши разрозненные части войск. Часто приходилось уходить в составе небольших разведгрупп вперёд с приказом выяснить расположение немцев, чтобы, выходя из окружения, не нарваться на них. Как-то раз пришлось идти болотами 2 километра в обход дороги, по которой двигалась немецкая колонна.
Наконец мы вышли из окружения и соединились с действующими частями РККА. Я был назначен командиром приёмно-передаточного пункта полка, это значило, что все боеприпасы, поступающие к нам в полк, были под моим ведомством. Позднее меня перевели опять в батарею.
В октябре с наступлением гитлеровцев на Москву, наш полк был опять на передовой. Потери были страшные, били нас сильно. Вспоминать больно... Дни иногда сливались в один сплошной поток - день, ночь, приказ: открыть огонь по врагу, квадрат такой-то, воздух! бомбёжка, отход на другую позицию, опять приказ открыть огонь, срочный отход - на фланге немецкие танки, ночь, день... день, ночь… Очень часто тогда хоронили своих товарищей.
И снова окружение - весь Западный фронт, шесть армий… тысячи человек. Это был "Вяземский котёл". Опять тяжёлые мытарства и попытки выхода из окружения. В тех тяжёлых условиях, направляя свою колону, мне всегда удавалось найти правильный путь. Отдельные группы попадали в болота, кто-то плутал в лесах, а я старался вывести своих солдат и технику, и практически все орудия в моём взводе были целы. Через какое-то время наш полк был частично собран, и нам предстояла переправа через реку. Люди и техника успешно переправились и полк ушёл вперёд, а мне был отдан приказ остаться на переправе, на наблюдательном пункте. Договорённость была такая, что за мной приедут через определённое время. Но два-три срока прошло, а по-прежнему никого не было. Видимо, что-то произошло, или забыли, в тот момент в наших окружённых войсках ситуация была близкая к хаосу. Позже я узнал, что мой полк, неся большие потери, пытался с боем прорваться из окружения. А тогда я остался на той переправе один, и в первый раз в жизни я растерялся, когда вдруг понял, что за мной не вернутся. Пошёл один и вскоре прибился к какой-то пехотной части. Там бойцы мне сказали, что недалеко находятся артиллеристы с орудиями на конной тяге, и указали направление. Но артиллеристов я так и не встретил, зато подобрал коня. Плутал пару дней, хотя и сверялся с картой в своём планшете, но вскоре я прибился к группе военных, где, кроме рядовых солдат, также были люди высокого звания, и через некоторое время, выйдя к лощине, мы соединились с крупной группой военных с орудиями, подводами и лошадьми. Двинулись вперёд, но через пару часов пути стал бить снайпер, и бил он по лошадям. Видимо, у него был приказ "обезножить" орудия. Снайпера удалось обнаружить и снять. Он был в советской форме, что говорит о том, что это был диверсант.
Когда начали выбираться из лощины, попали в засаду, под перекрёстный огонь пулемётов. Выбраться оттуда живым не представлялось возможным. Головы поднять невозможно, клали всех наповал. Кое-как, где ползком, где спрятавшись за кочки, где вообще притворившись убитым, мне всё же удалось уйти в лесок, что был неподалёку. Там я встретил ещё нескольких спасшихся солдат. Но немцы нас засекли и открыли по нам миномётный огонь, что заставило нас быстро скрыться в глубине леса. В лесу к нам присоединилось ещё несколько солдат и офицеров, оказался даже лейтенант из моего полка. Опять стали искать путь и выбираться группой. Две ночи провели в лесу, а это октябрь, разжечь костёр, чтобы согреться, высушить одежду и приготовить пищу, нельзя – это было бы равносильно в открытую выйти к немцам. Попытались высунуться из леса, но на опушке нарвались на засаду фрицев, опять пришлось поспешно уходить в глубь леса. Тогда немцы направили батальон солдат с собаками, чтобы прочесать лес от края до края. Один боец из нашей группы заранее припрятал у себя немецкую листовку, которая служила пропуском для предателей и перебежчиков. Струсил, не выдержал, он нас и сдал. Всех нас окружили в лесу, началась перестрелка, стали забрасывать гранатами и в конце концов, оглушённый взрывом, я потерял сознание. Так в октябре 1941 года я попал в немецкий плен.
Сначала меня отправили в Белорусию в лагерь для военнопленных «Шталаг №342» под городом Молодечно. В этом лагере было уничтожено более 33 тысяч военнопленных и мирных жителей. До войны это было овощехранилище с длинными деревянными складами, до половины врытых в землю. Эти склады были переделаны в бараки, где нас и содержали. Каждый барак был обнесён колючей проволокой и представлял собой обособленный отсек. Условия содержания были ужасные. Грязь, холод. Кормили плохо, два раза в день по черпаку каши из немолотой ржи, и раз в день в каждый барак привозили бачок сырой воды, которую люди сразу же разбирали. Не было возможности помыться, на вши не обращали внимания. Во мне тогда было 40 кг веса - кожа да кости. Некоторые сходили с ума, кто-то от отчаяния бросался на проволочные заграждения, которые были под напряжением, другие умирали от болезней и голода. Там я пробыл девять месяцев, и полтора из них тяжело болел тифом, и чуть не умер, как и многие другие. В лагерном лазарете на мне уже поставили крест, и даже лежанку, где я лежал без памяти, занавесили от других какой-то драной материей. Но я выкарабкался, поборол тиф, и помогло мне только то, что организм был молодой и крепкий. Как раз тогда, на католическое Рождество, 25 декабря, лагерное начальство, крепко подвыпив, решило провести показательные карательные мероприятия, одновременно и в честь праздника, и с целью устрашения нас, пленных, так как недавно группой заключённых был совершён побег из лагеря. И вот нас, выбранных случайным образом арестантов, вывели во двор на расстрел. Я только пошёл на поправку и меня перевели из лагерного госпитального барака в обычный барак. У меня даже не было сил самому спуститься с третьего яруса барачных нар, и комендант лагеря собирался меня застрелить прямо там на месте. Но товарищи мне помогли спуститься вниз, нас вывели и четыре часа держали на морозе под пулемётами. Расстреливать никого не стали, подобным жестом лагерное начальство зачастую демонстрировало перед пленными свою псевдогуманность. В этом лагере я стал заикаться...
Позже меня перевели в рабочий батальон, недалеко от основного лагеря, где в шахтах мы добывали соль. Там охрана была из числа военнопленных, поэтому отношение было нормальное. Там я случайно встретил своего однофамильца и земляка Филатова, родом он был из деревни Новый Копыл. Он остался жив, и после войны проживал в Подмосковье.
Летом 1942 года меня с другими пленными переправили в Литву, город Кальвария, в лагерь №336. В качестве охраны там была рота украинских националистов. Озверевшие и до крайности жестокие, они избивали нас, пленных, постоянно. Нигде так не избивали и не издевались, как там...
В Литве, в лагере, я встретил ещё одного земляка, лебедянца Протасова И.И., и там же в лагере я повстречал своих сослуживцев – командира артдивизиона и командира разведки, они-то мне и рассказали про судьбу нашего полка.
В лагере действовала группа сопротивления и несколько раз подготавливались и совершались побеги, при этом было ликвидировано несколько охранников-националистов. В свою очередь те потом, в качестве мести, отыгрывались на нас. Там-то я и получил тяжёлую травму ударом приклада винтовки в рёбра. Вследствие этого, уже после войны, я чуть было не погиб. Шестое ребро в результате удара было треснуто, и когда я по неосторожности упал на эту сторону, оно окончательно сломалось и острие было направлено прямо в сердце, ещё бы чуть-чуть и оно проткнуло бы его.
Я примкнул к группе сопротивления, подготавливавшей побег. Мы разработали план нападения на охрану, я входил в десятку тех, кто должен был ликвидировать охрану и захватить пулемёт. Параллельно с этим другая группа пленных организовала подкоп. Но буквально накануне даты мятежа всех офицеров, включая младший состав, около 700 человек, загрузили в вагоны и отправили в Германию. Наш замысел сорвался.
Путь пролегал через Польшу, и около полумесяца я пробыл в печально известном концлагере "Освенцим". Потом меня перевели в лагерь "Шталаг №304(IVH) Цайтхайн", уже в Германии, это был ещё один крупный лагерь смерти.
И последнее моё пребывание было в штрафном офицерском лагере, в 100 км к югу от Берлина, в одном из рабочих отделений лагеря «Заксенхаузен». Там добывали глину, работали на разгрузке угля. В сутки разгружали по 150 тонн угля. Это было уже в 1945 году. Там же содержались "вечные каторжане" - немецкие заключённые, которые отсидели здесь не один десяток лет, но им не разрешалось даже пересекаться с пленными.
В конце апреля 1945 года территория, где находился концлагерь, была окружена союзническими войсками, и мы предприняли попытку освободиться. И это нам удалось. Мы оказались на территории, занятой американцами, и там из бывших пленных, кто мог стоять в строю и держать в руках оружие, было сформировано подразделение для военных действий с ещё не добитым врагом. Но воевать долго не пришлось. Война вскоре закончилась, и уже 11 мая 1945 года нас через Магдебург отправили в Советскую оккупационную зону, в Потсдам.
Наконец-то свобода после всего этого ада, наконец-то нет конвойных и можно вздохнуть полной грудью, нет охранных вышек и не нужно опасаться, что тебя вдруг ударят прикладом в лицо... Но нет: начались спецпроверки, и был фильтрационно-проверочный пункт НКВД №229, бесконечные допросы, беседы и т.д. Таков был порядок, и это понятно, потому что среди пленных, особенно в конце войны, под чужими именами пытались скрываться военные преступники, садисты и палачи. Мне выдали толстую тетрадь, где каждый лист был пронумерован и стояла печать, и сказали написать о себе всё. Всё! Всю свою жизнь и деятельность в немецких лагерях, каждый шаг, какую работу выполнял, занимался ли, нет, подрывной деятельностью, с кем контактировал. Я также должен был предоставить 5-6 человек живых свидетелей своих слов, таких же бывших пленных. По мне спецпроверка продолжалась семь месяцев. В итоге меня освободили и снова отправили в военную часть на службу, назначив командиром взвода, а потом роты в составе 21 запасной стрелковой дивизии 102 запасного полка группы Советских оккупационных войск в Германии. На первых порах не всё было так просто, выдали военную форму, разрешили надеть знаки различия, но только старого образца, где в петлицах были кубики, ромбы, шпалы. Нужно было время для так называемой реабилитации.
Потом нашу часть перебросили на Украину на борьбу с националистами, в город Обруч, где я был помощником начальника штаба батальона. И там приказом по Львовскому военному округу я был полностью восстановлен в звании лейтенанта.
На всех советских бывших военнопленных в особом отделе НКВД заводили карточки. В зависимости от того, какие показания давал человек и как шла проверка данной личности, на карточке с угла на угол приклеивалась цветная полоса: красная - к этому человеку органы претензий не имели; синяя - продолжать проверку, оставить до выяснения; черная - виновен и должен понести наказание. Как я узнал потом, на моей карточке была красная полоса.
Позже я демобилизовался, хотя начальник штаба предлагал мне остаться на службе и в дальнейшем, окончив школу офицеров, связать свою жизнь со службой в армии. Но я не остался, и неоднократно потом жалел об этом, но это было потом. Просто на тот момент войны и страданий мне было предостаточно. Ещё очень долгое время, если вдруг разбудить меня среди ночи, я бы мог сразу назвать свой лагерный номер.
Я вернулся на родину, стал искать работу, и в Лебедянском РОНО мне предложили место военрука в школе села Троекурово.
Потом работал в райпотребсоюзе, обслуживал сельские продовольственные магазины. Был и грузчиком, и возчиком, и экспедитором зачастую в одном лице. По жизни случалось всякое, были и провокации против меня, обвиняли в краже, некоторые подлецы пытались сфабриковать подлог. Бывало, что приходилось идти на крайние меры и защищать свою честь и имя кулаками. Люди встречались разные, и нужно было сразу принимать решение как поступить, это как на войне, как в тех переделках, где мне пришлось побывать. Но откровенно скажу одно: всегда я оставался честен перед самим собой и людьми, которые были рядом и меня окружали. Так нас, курсантов, воспитывали в военном училище.
Потом завёл семью, появились дети. В Лебедянском райпотребсоюзе работал до самой пенсии инструктором по кадрам. На пенсии жил обычной спокойной жизнью, занимался домашним хозяйством, встречал будни и праздники, как и все, радовался и тосковал. Вёл дневниковые записи, писал небольшие рассказы, опираясь на истории из своей жизни.
* * *
Не правда ли, прекрасно, проснувшись ранним утром, увидеть за окном первые пробивающиеся солнечные лучи, или услышать тихо шуршащий осенний дождик, вдохнуть свежесть росы, или подставить ладонь под хлопья падающего снега, наблюдая, как они потом медленно тают…
Со временем учишься ценить каждое прожитое мгновение своей жизни, но главное – это не забывать ценить и беречь мирное небо над головой.
