Вопрос возможности, а главное этичности чтения чужих писем до сих пор остается довольно спорным и сложным. Нам может показаться совестным проникать в личный мир других людей, даже, если от адресата получено разрешение на публикацию, а автор уже давно не с нами. Мы идем на это по нескольким причинам. Во-первых, такова наша человеческая природа, нам всегда будут интересны те микрособытия, которые составляют канву жизни другого человека, особенно - если этот человек - великий писатель. Во-вторых, есть намного более веское обстоятельство, чем просто праздное любопытство. Дело в том, что в случае с крупными деятелями культуры жизненный опыт неотделим от литературного или художественного, по этой причине мы-читатели также можем претендовать на эту информацию. Она, подобно великим романам и стихотворениям, углубляет наш собственный духовный опыт. Более того, переписки авторов, зачастую являются ключами к пониманию их произведений. Я надеюсь, что у нас будет возможность убедиться в этом на конкретных примерах. Эпистолярная литература - как таковая - все же ориентирована на стороннего читателя, то есть автор знает, что его «личные» послания станут известны широкой аудитории. При этом, по определению М. Л. Гаспарова, ориентация на адресата все же сохраняется.
Эпистолярный жанр уже не существует в привычном виде. Он в каком-то смысле мертв. В 21 веке ритм жизни настолько стремителен, что у нас нет возможности писать длинные эпистолярные послания. От нас требуется возможность обмениваться короткими сообщениями в наиболее непродолжительный отрезок времени. Поэтому этот разговор интерес еще и тем, что мы попробуем проанализировать и понять словесный жанр, который довольно скудно представлен в современной действительности.
Вера Слоним и Владимир Набоков прожили в браке пятьдесят два года. Причем - этот брак был в каком-то отношении уникальным. Супруги воспринимали свой союз как совместную работу над шедевром жизни. Творческий путь Владимира Набокова немыслим без его жены.
Они могли познакомиться еще в дореволюционном Петербурге, но первая их встреча состоялась в 1923 году в Берлине. На одном из благотворительных балов Вера покорила его тем, что стала читать его же стихи, этим она поразила писателя на всю жизнь.
Впоследствии в романе «Истинная жизнь Себастьяна Найта» Набоков как раз и описывал одну из своих героинь как «обладающую неким таинственным даром - даром запоминаться». Возможно, что при создании образа существенную роль сыграли воспоминания из прошлого.
Хотя у Владимира Набокова к тому моменту уже был свой внушительный «дон-жуанский» список, Вера стала главной женщиной его жизни и творчества. Именно ей посвящен один из самых известных романов Набокова «Лолита», который Вера неоднократно спасала от сожжения.
Именно она убедила мужа в том, что книга принесет ему успех. Так и случилось. Имя Владимира Набокова обрело известность, а семья смогла наконец осесть в Монтре, в Швейцарии.
Их многое объединяло. Исследователи говорят о том, что Вера также обладала даром синестезии, межчувственной ассоциации. Супруги могли долго спорить о том, какого цвета та или иная буква.
Но самое главное заключается в том, что Вера самоотверженно помогала мужу во всех литературных начинаниях. О силе этой помощи мы во многом мы можем судить по их переписке, которая велась с 1923 по 1976 год. Для нас важен тот факт, что свою часть корреспонденции Вера уничтожила, поэтому мы можем составить свое суждение о силе чувства двух людей только по письмам самого Набокова.
Эта история начинается со стихотворения «Встреча»:
Тоска, и тайна, и услада…
Как бы из зыбкой черноты
медлительного маскарада
на смутный мост явилась ты.
И ночь текла, и плыли молча
в ее атласные струи
той черной маски профиль волчий
и губы нежные твои.
И под каштаны, вдоль канала,
прошла ты, искоса маня;
и что душа в тебе узнала,
чем волновала ты меня?
Иль в нежности твоей минутной,
в минутном повороте плеч
переживал я очерк смутный
других — неповторимых — встреч?
И романтическая жалость
тебя, быть может, привела
понять, какая задрожала
стихи пронзившая стрела?
Я ничего не знаю.
Странно трепещет стих, и в нем — стрела…
Быть может, необманной, жданной
ты, безымянная, была?
Но недоплаканная горесть
наш замутила звездный час.
Вернулась в ночь двойная прорезь
твоих — непросиявших — глаз…
Надолго ли? Навек?
Далече брожу и вслушиваюсь я
в движенье звезд над нашей встречей…
И если ты — судьба моя…
Тоска, и тайна, и услада,
и словно дальняя мольба…
Ещё душе скитаться надо.
Но если ты — моя судьба…
Оно было создано менее, чем спустя месяц после знакомства молодых людей. Пока что в стихотворении звучит мотив «узнавания», который сопровождается вопросительными интонациями, но уже спустя почти полгода в письмах Набокова появится тема благодарности судьбе за знакомство, которое определит всю его дальнейшую жизнь. В одном из писем этого периода Набоков пишет Вере: "Ты пришла в мою жизнь - не как приходят в гости (знаешь, "не снимая шляпы"), а как приходят в царство, где все реки ждали твоего отраженья, все дороги - твоих шагов".
Особенность этой переписки заключается в том, что она удивительно многогранная с точки зрения тематики. Владимир делится с Верой своими размышлениями относительно всего, что его окружает в жизни. Это и мысли о любви, о литературе, о родине, об эмиграции, но и замечания о самых мелких бытовых деталях, при этом писания этих бытовых деталей оказываются особым образом одухотворены. Они полны нежности и влюбленности, которые преображают самые обыденные приемы пищи, вообще преображают мир вокруг.
Например, в письме от 30 июня 1926 года Набоков рассказывает жене о том, как он пообедал: «<…> Домой вернулся пешком и вторично ужинал (мясики — с преобладанием колбаски. Но не следует забыть двух яиц, и овсянки, и земляничного компота, которыми в совершенно неправильном родительном падеже [„неужели электрическая сила частицы "не" так велика, что может влиять на существительное через два, даже три глагола?“ — говаривал Пушкин] угостила меня Анюта), думая о том, что давненько не ел сырка Kohler, и поглядывая на Кустика среди кустиков».
Кустик - домашнее прозвище Веры Набоковой, которое часто встречается в письмах ее мужа.
В другом письме за 1926 год Набоков не скрывает своей ненависти к Берлину: «<…> Моя душенька, из побочных маленьких желаний могу отметить вот это — давнее: уехать из Берлина, из Германии, переселиться с тобой в южную Европу. Я с ужасом думаю об еще одной зиме здесь. Меня тошнит от немецкой речи — нельзя ведь жить одними отраженьями фонарей на асфальте, — кроме этих отблесков, и цветущих каштанов, и ангелоподобных собачек, ведущих здешних слепых, есть еще вся убогая гадость, грубая скука Берлина, привкус гнилой колбасы и самодовольное уродство. Ты это все понимаешь не хуже меня. Я предпочел бы Берлину самую глухую провинцию в любой другой стране».
По воле судьбы Набоковы проживут в Берлине до 1937 года. За это время родится роман «Дар», вобравший в себя берлинскую тему творчества писателя.
В письмах отражены и кризисные моменты взаимоотношений супружеской пары. В феврале 1937 года во время длительной разлуки с женой и сыном у Набокова начался роман с красавицей Ириной Юрьевной Гуаданини.
Они встретились во время его поездки в Париж. В январе 1937 года Ирина пришла на выступление Набокова, из зала они выходили уже вместе. Набоков возвращается в Прагу к жене и сыну. При этом он ведет переписку уже с Ириной, разрываясь между двумя женщинами. В середине апреля Вера Набокова получает анонимное письмо, предположительно от матери Ирины (Веры Кокошкиной), в котором изложены все подробности предполагаемой измены. В конце концов, Набоков выбирает Веру, умоляя ее о прощении, а также отсылает Ирине все ее письма и просит вернуть все ее письма к нему, говоря о том, что «в них столько надуманного, что и не стоит хранить». В письме от 20 марта 1937 года он пишет Вере: «<…> Му dear love, все Ирины на свете бессильны (я сейчас видел третью у Татариновых — бывшую Муравьеву). You should not let yourself go like that. Восточная сторонка каждой моей минуты уже окрашивается светом нашей близкой встречи. Все остальное темно, скучно, бестебяшно».
Что касается поздних писем Набокова, то в них нашла отражение тема бессонницы, которой писатель страдал всю жизнь. В этот период Набоков особенно трепетно анализирует свои сны и сны Веры, полагая, что они являются путешествиями во времени. Перед нами письмо от 9 апреля 1970 года: «<…> Днем довольно глупо заснул, хотя спал чудно ночью, и в четыре часа пошел стричься и покупать апельсины, журналы, подстилки для горных сапог: я в двух шагах от замечательных мест в восточном отроге Небродийских гор, где не бродить было бы просто грешно нам; однако нужно подождать, пока не перестанет дуть отвратительный сирокко, томящий Таормину дня три подряд каждую весну (сообщено старожилом). Купил еще апельсинов, которых ем по три в день, и зашел в очень симпатичную книжную лавку. По-видимому, я там уже побывал, с распущенным полностью хвостом, десять лет назад, ибо хозяин меня узнал, как сквозь сон, и так далее».
Перед нами довольно многогранный эпистолярный портрет одного из крупнейших писателей 20 века, его привычек, пристрастий, радостей и тревог. Неизменной на протяжении всей жизни остается любовь Набокова к жене, которая была его читателем, секретарем, переводчиком и верным хранителем наследия его творчества.