Пятница с утра не задалась. Иван Адамович, выйдя утром к столу, увидел недовольное лицо супруги и услышал холодные нотки в её голосе. Не было и таких привычных искринок в её глазах, которые обычно маяковали о её прекрасном настроении. Мир с самого утра встретил мужа холодно и дальше в течение дня покатился колючками, с каждым часом принося всё новые и новые страдания человеку тонкой душевной организации. Он ничего не сказал жене о своих страданиях: "Само пройдёт".
Супруга Любовь Леонидовна, которую он в тяжёлые минуты отношений величал Леопардовной, не в первый раз хандрила. За годы совместной жизни он приучил себя не вскипать в такие странные для его мужской логики мгновения. Жена, как ей и положено, могла загрустить от чего угодно: мало денег в семье, дети разориентированы и маловерны, лишние килограммы уже который год, как назойливые гости, никак сами не уйдут и вообще, так жить нельзя. Иногда тяжёлое международное положение и нестабильная политическая ситуация могли запустить мигрень в голове Любови Леопардовны, что в той или иной форме передавалось и Ивану Адамовичу. Болезни с печалями они старались нести вместе, как это нередко водится на Руси: она всю жизнь болела, а он умер.
Вот и в этот раз неделя заканчивалась неуютно. Каждый накручивал сам себя от того, что вторая половина не старается сгладить конфликт и просто поговорить. К вечеру эта война миров вылилась в грандиозный скандал на ровном месте. Слово за слово и, подобно звенящим струям воды на прорыве плотины, или бегущим трещинам земли и клубам вырывающегося пара перед извержением вулкана, разразился грандиозный конфликт. Это было поистине эпично. Бои гладиаторов, мировые войны или даже схватка Кинг-Конга с Годзилой не могли сравниться по ярости с этим скандалом. Никто не хотел уступать. Словно у обоих супругов открылись какие-то канализационные люки и вся накопившаяся грязь полилась грязными потоками, пытаясь утопить противника, сделать всё, чтобы он захлебнулся. Но, как это водится в семейных баталиях, захлебывались от ярости только сами.
Из этой битвы оба вышли непобежденными. Он на своей части кровати, она на своей. Дети мышатами тихонько расползлись по своим углам. Старшие успокаивали младших: "Само пройдёт". Буря улеглась, но не успокоилась. Любовь Леонидовна молчала, зализывая душевные раны. Иван Адамович страдал, делая то же самое. Их семейная жизнь явно трещала по швам.
Спроси теперь, с чего начался спор, никто уже и не вспомнит. Традиционно супруге надо было выпустить пар, а он её не понял, не поддержал, не помог. Для него же было явно невозможно понять, как после стольких лет жизни, когда он трижды просит её остановиться, стараясь трижды избежать накатывающегося скандала, она не просто не останавливается, а лезет в самое горнило ада, пытаясь его забодать. Ну а когда все предупреждения сделаны и моральные обязательства выполнены, он расчехляет свой меч и начинается самое настоящее ментальное ристалище с тенью, которому позавидовали бы все Императоры всех войн. Это сражение изматывает неимоверно. Стройная логика его суждений и бреющее лезвие её уколов — до реального рукоприкладства никогда не доходило. Но в этот раз хотелось её прибить. "Ну почему же ты не останавливаешься? Ну подойди же! Ну обнимите же! Ну извинись и прости!" - эти мысли постоянно пульсируют в голове обоих противников, но наружу вырываются лишь оскорбления и счёт за все ошибки прожитых лет. А потом в какой-то момент в его голове что-то сильно натянулось и лопнуло... Он просто лёг на свой край кровати и молчал. Она делала то же самое...
В таком положении прошла ночь. Сна у Ивана Адамовича не было. Внешне он успокоился, но внутренне всё было настолько обожжено и обижено вчерашними оскорблениями, как его, так и в его сторону, что ни видеть жену, ни говорить с ней, ни тем более мириться не было ни сил, ни желания. И даже одинокие попытки с её стороны обнять или даже извиниться ни к чему не приводили. Обычно после таких ссор, коих было не так уж и много за время их супружеской жизни, они находили возможность всё перелистнуть. Но не в этот раз. Нет, это не было традиционной демонстрацией обиженности, когда она бежит за ним, уходящим в закат, и его волосы на гордо поднятой голове развеваются от ветра перемен, обдувающего его скорбное лицо. Нет, в этот раз что-то в голове дзынькнуло тихо и очень основательно. Иван Адамович и сам не понимал, что с ним происходит. Он и рад был бы помириться, но ничего не мог с собой поделать. Обида настолько сильно поселилась в его душе, что фактически стала её клеткой.
Стандартный набор извинений и примирений не просто не работал, а раздражал. Любовь Леонидовна, которой тоже было нелегко, испугалась не на шутку. В её системе координат произошёл неприятный эпизод, но это же не катастрофа. Никто никому не изменил, не предал Родину, не избил, в конце концов, чтобы разрушать семью. Да, он вчера неприятно уколол её лишним весом, но отчасти он прав. После рождения младшей она действительно себя отпустила. И так уже 10 лет. Но всё же возраст уже не девичий, да и сколько можно себя держать в узде? Пусть любит такой, какая есть. Никуда он уже не денется, незачем никого уже завоёвывать. "В крайнем случае, уйду в монастырь, если что", - подумала она себе и отложила вкуснейший пирог, заботливо испеченный средней из дочерей для примирения родителей.
Супруга подошла к задумчиво сидящему на лавочке у пруда Ивану Адамовичу и предложила завтра, в самом начале недели, как это водится в воскресный день, поехать к батюшке и обсудить с ним после службы сложившуюся ситуацию. Но на удивление даже для самого себя Иван Адамович наотрез отказался ехать в храм и разговаривать со священником. Причём сказал это безэмоционально, тихо и с большой грустью, приправив своё решение невозможностью что-либо с собой сделать: "Просто не хочу. Всё. Точка".
Следующая ночь была ещё более зловещей. Теперь уже не спалось Любови Леонидовне. Чтобы муж отказался в воскресенье ехать на службу, да ещё и после всего произошедшего? Такого за многие годы их жизни ещё не было. Да ещё и от мудрого слова священника отвернулся. Это вообще было страшно и пугало зловонным дыханием Геенны Огненной. Впрочем, для обоих.
Утром супруг встал, дежурно позавтракал и принял решение поехать по хозяйственным делам. Давно уже он намеревался купить корм для своих прудовых рыб, да все случая не было. А тут он так удачно подвернулся. Свободное воскресенье и отсутствие каких-либо семейных обременений. Иван Адамович нашёл в интернете телефон частного лица — с той стороны ответила девушка. Голос её был игрив, как до недавнего времени и у его супруги. В общем, решение было принято мгновенно. Жена с детьми поехала на службу за пищей духовной, а он займётся кормом для рыб, чтобы как-то прожить этот эпизод жизни.
Дорога оказалась не далёкой. Полчаса навигационных объяснений по телефону от незнакомки, торгующей кормом для хладнокровных — и наш горячий мужчина в самом расцвете сил подъехал к повороту, за которым должна была стоять она.
"Сейчас повернёте налево и по правую руку увидите большую белую часовню с огромными скульптурами крестителей. Возле неё я вас жду. О, я вас вижу!" - проговорила она и положила трубку. Действительно, у дороги на фоне красивейшей часовни стояло милое создание с платочком на голове.
Иван Адамович запарковался. Вышел из машины. В голове его промелькнула мысль: "Ну вот. Не хотел ехать в храм, а тут часовня". Девушку звали Фева. Она была послушницей и помогала местному монаху, который и развернул здесь дело Божие, вести хозяйство. А продажа рыбьего корма была возможностью поддержать строительство. Всё это девушка выпалила Ивану Адамовичу за минуту, а после сообщила, что брат сейчас и сам к нему выйдет.
Странное чувство окутало нашего героя. Ещё вчера днём на предложение жены поехать в храм и поговорить со священником он ответил отказом, а уже сегодня и прямо сейчас он стоит, сам того не желая, у часовни и к нему должен выйти монах. Чудны дела Твои, Господи.
И тут в проёме появился он. Босоногий, улыбающийся, в чёрном монашеском облачении, седовласый, слегка юродивый и очень добрый брат Пётр. Он обнял Ивана и, прежде чем отгрузить рыбий корм, повёл показывать своё хозяйство. Они побывали в келии монаха, прошлись по двору. Посмотрели склады и строящиеся объекты. Потом подошли к пятиметровому бронзовому памятнику двум святителям — Кириллу и Мефодию. А после они вместе с добрым, маленьким и душевным монахом зашли в только недавно, судя по антуражу, построенную часовню. Плитка на полу в ней ещё не была положена. На стенах висели вместо икон плакаты со святыми. Подсвечники были с песком.
"Заходи, заходи. Пойдём, поздороваешься. Вон Серёжка, видишь. Жора, Ванька, Коленька, Серафим. Все здесь", - кивнул брат Пётр, поджигая свечи у святых Сергия Радонежского, Георгия Победоносца, Иоанна Крестителя, Николая Угодника и Серафима Саровского, чьи плакаты были развешаны по стенам. В воздухе отчётливо пахло воском, бетоном и ладаном. От смешения всего происходящего и самой фантасмагоричности ситуации Иван Адамович расчувствовался, душа его, словно свечной воск от огня, подтаяла и разлилась признанием в скорби, наполнявшей её. Он рассказал о недавней ссоре с женой, о своей боли и грустной печали, о нежелании идти в храм и разговаривать со священником, попросил помолиться за душу его грешную. Но тут произошло нечто невообразимое. Только что радостный, добрый, милый и тёплый брат Пётр окаманел. Он на глазах вырос в холодного гиганта, чьи плечи словно подпирали колокол часовни. Его железный голос зазвучал приговором:
"Что же ты натворил, Иван? Как ты посмел жену свою обидеть?! Как ты посмел так низко упасть?!" - зазвенело колокольным набатом каждое слово монаха. Петр нещадно хлестал Ивана Адамовича словами за всех женщин на земле. За Марию Магдалену, за святую Варвару, Февронию, за Веру, Надежду, Любовь Леонидовну, наконец. Он не жалел Ивана, как тот не жалел свою Любовь во время ссоры. Он фактически раздавил своего гостя, довел его до состояния таракана посреди стола, на которого уже опускается свёрток газеты и исход его судьбы предрешён... Но в последнее мгновение монах остановился. Глаза Ивана Адамовича были наполнены такой огромной болью, что на её фоне даже боль всего еврейского народа казалась досадным недоразумением.
Брат Пётр помолчал мгновение и молвил: "Ты должен быть готов теперь вынести боль в 7 раз большую, чем ты причинил своей жене. Грех обиды жены наказывается той же мерой, что и грех Каинова проклятия. В семь раз больше боли перенесёшь", - сказал брат Пётр и вышел из часовни.
Иван Адамович угрюмо поплёлся вон из этого святого места, где его так растоптали. "И поделом. Незачем было рассказывать обо всём. Вернее, незачем было ссориться не пойми о чём с родным человеком" - думал он, выходя на свет Божий.
Мешки с рыбьим кормом были аккуратно уложены возле машины Ивана. Только думать о них, как и о рыбах, совсем не хотелось. Иван Адамович сам весь осунулся и обрюзг, словно мешок. Сюда он ехал, будучи уверенным в собственной правоте всегда и во всём, что касается жены. А уползал ничтожным червём, везде неправым и во всём виноватым.
Но тут из-за тучки выглянуло солнце. Брат Пётр подошёл к гостю, улыбнулся ему, обнял и сказал:
"Ты давай не грусти. Не всё ещё потеряно. Едь к жене и вымаливай о прощении. Глядишь, и всё уладится. Она у тебя добрая. А меня не забывай. Следующий раз, когда вздумаешь жену обидеть, вспомни обо мне, и желание пропадёт", - ласково улыбаясь, на дорожку обнимал Пётр. "И помни, в семь раз больше боли придётся испытать, если ещё раз её обидишь!" - прохладным голосом промолвил монах, а глаза его так и светились от счастья.
"Юродивый. Что тут сказать", - подумал Иван Адамович. Погрузил мешки с рыбьим кормом в багажник, обнял монаха, сел в машину и посверлил домой.
Целый день они потом с женой обсуждали этот случай. И то, как он не хотел ехать в храм и говорить со священником, и то, как брат Пётр был гостеприимен, и как хулил и ругал Ивана Адамовича за обиду, причиненную жене. Этот фрагмент особо нравился Любови Леонидовне. В общем, так постепенно обида и боль ушли из семьи. Быт наладился. Помирились. Они вновь начали ценить друг друга и оберегать даже от себя.
Прошла неделя. Ивану Адамовичу давно надо было навести порядок в подвале. Сквозь бетон по капле вода просачивалась и от того влажность даже в прохладном помещении плесенью съедала все мечты хозяина о грядущем хранении под потолком копченых окороков, а на полках ящиков с фруктами из собственного сада. Даже соль, сахар и крупы в мешках портились. Только самогону из березового сока всё было нипочём. Но это была очень сомнительная цена за такое положение дел. В общем, Иван Адамович решил навести порядок во всей своей жизни, включая подвал. Он купил самую мощную гидроизоляцию и полез фактически в пасть к зверю законопачивать щели и любые возможные неприятности от влаги. План был прост. Замазать пол и стены битумной изоляцией. Потом сверху на неё нанести раствор и тем самым устранить течи.
Риски закрытого пространства, в котором ты дышишь бензольными парами, Иван Адамович решил компенсировать частыми подъёмами из подвала на свежий воздух. Раз в десять минут. Надо сказать, что сам спуск-подъем тоже сопряжен с определёнными трудностями. Лестница была устроена Иваном Адамовичем таким образом, чтобы через открытый люк в подвал мог опускаться большой лифт на тросе тельфера. Соответственно, извернуться, чтобы спуститься на 2,5 метра под землю фактически по отвесной стене, словно кот, мог только сам автор этого хитромудрого произведения.
Пока супруга готовила обед, муж запланировал собственноручно провести несложное мероприятие с покрытием подвального бетона за часок. Он бодро взял валик, бочку с веществом и спокойно нырнул в люк, ловко спустившись по отвесной лестнице. Дело спорилось быстро. "Не так страшен черт, как его малюют", - пошутил сам с собой Иван Адамович. Особо бензином и не воняло. Так что можно было выходить для подышать не так часто. За полчаса была покрыта половина подвала. Мысли о том, что сейчас решается фактически исторический вопрос сухости подвала, подгонял новоиспеченного мастера к фундаментальности процесса. Валик скользил чётко, не оставляя шансов протечкам.
Мужчина как-то не обратил внимания, что звуки в его голове начали простреливать многократные повторы звенящей арматуры, в воздухе отчётливо пахло смолой, а в мыслях было всё больше места для чертовщины. В какой момент подвал стал филиалом преисподней, и то, как он пытался из неё выбраться, Иван Адамович уже не помнил.
Любовь Леонидовна, под музыку пританцовывая, нарезала салат. Птицы пели за окном. Лето согревало её счастливую душу. Дети были при деле, кто играл, кто учился. Запахи цветов, заботливо высаженных мужем у её кухонного окна, напоняли дом ароматами уюта и доброты. На душе было радостно и легко. Но вдруг появилось какое-то необъяснимое чувство тревоги. Взглянув на часы, она поняла, что прошло уже два часа после того, как муж ушёл красить подвал. Обещал справиться за час. Мало понимающая в процессах ремонта и обустройства глобального быта Любовь встревожилась не на шутку. Она бросила нож и пулей помчалась к хозпостройке, в которой находился подвал, а в подвале должен был быть её муж. В муже ещё теплилась жизнь.
Тело Ивана Адамовича спиной вверх лежало на поломанных досках и тяжело дышало. Воздух был наполнен до отказа бензольными парами. Любовь начала его звать, но все было тщетно. Только хриплое дыхание бессознательного тела подавало признаки жизни. Крови видно не было. Но и спуститься к нему, чтобы помочь, Любовь тоже не могла. Конструкция лестницы была настолько сложно выстроена, что пользоваться ею мог лишь супруг. И если раньше это особого значения не имело, поскольку семейные обязанности были у них естественно распределены: все, что внутри дома, - забота жены, всё, что снаружи, - мужа, то сейчас это была самая настоящая катастрофа.
"Господи, как же по-идиотски ты всё здесь настроил. Это же фактически ловушка, из которой мне тебя никак не достать!" - кричала она. Но Иван Адамович её не слышал. Он сейчас был занят одной единственной задачей - дышать, чтобы жить. Его сознание находилось вне данного времени и пространства.
Любовь взмолилась к Богородице и всем святым с просьбой помочь ей спасти его. Она вспомнила святого Георгия, Сергия Радонежского, Серафима Саровского, Николая Угодника, Иоанна Крестителя. И тут тело её супруга зашевелилось. Иван Адамович покачиваясь поднялся, увидел супругу, улыбнулся и пошёл дальше красить подвал. Уж как она его ни просила и ни молилась, как ни уговаривала, он целеустремлённо мазал стены и пол подвала, будто это был вопрос его жизни или смерти. Кстати, надо сказать, что он был не далёк от истины.
Дети побежали по соседям в поисках мужчин, которые могли бы помочь вытащить их папу из подвала. Любовь Леонидовна вызвала скорую. Иван Адамович продолжал красить подвал, не отвлекаясь на посторонние звуки. Поломанные доски под люком предвещали печальное развитие сюжета, и супруга это понимала, видя неадекватное поведение мужа. Радовало одно, крови нигде не было и позвоночник был цел, поскольку он сам встал и красил. "Чтоб тебя разорвало! Достану, убью!" - думала она.
"Миленький. Любимый мой. Подойди ко мне. Прошу тебя!" - Любовь Леонидовна постепенно становилась Леопардовной. Но это никак не помогало. Она угрожала, умоляла, даже пыталась в него чем-то запустить. Иван Адамович невозмутимо красил стены и пол гидроизоляцией и с небольшим присвистом дышал. Этот присвист больше всего беспокоил Любовь, но понять причины его происхождения она никак не могла.
На крики детей прибежали два соседа. Один большой и сильно в возрасте Александр. Второй маленький, но помоложе Павел. Оба мужики крепкие. Как же Любовь Леонидовна была рада их видеть в этот раз. Обычно соседские посиделки мужиков её, как и всех соседский жён, раздражали. Вечно соберутся, напьются березового самогона, потом терпи их ночные размышления о бренности бытия и сложной международной обстановке. Но сейчас это были фактически Уриил и Гавриил, которые спустились с небес для помощи страждущим утешения. Удивительным образом мужики нашли между собой общий язык и уговорили Ивана Адамовича подойти к ним под люк. Подняться сам он уже не мог. Ноги подкашивались, голова не соображала. В общем, было типичное для их самогонных посиделок состояние. Именно это и послужило причиной успеха казавшегося безнадежным дела. Годы тренировок действий на автопилоте под руководящий голос одного из более трезвых соседей сейчас дали блестящий результат. Иван Адамович подошёл к люку, по команде Александра с Павлом поднял руки вверх, и они в прямом смысле выдернули его из подвала, как подсекают красноперку - молниеносно и сразу на берег, чтобы не сорвалась.
Любовь Леопардовна вцепилась в свою жертву всеми четырьмя лапами и рыдала от счастья на полуживом теле мужа. Соседи стояли, покачивая головами в попытках выкатить два сплетенных и малосоображающих тела на свежий воздух. Через минуту подъехала скорая.
Всё это время Иван Адамович, которого дети поливали водой и пытались напоить, произносил одну и ту же фразу: "А чего тут все собрались?" Первое время все присутствовавшие пытались ему объяснить, что произошло. Но на десятый раз, когда он снова задал этот вопрос, даже соседи попросили его помолчать.
Скорая зафиксировала отравление без летальных последствий. Лёгкие на удивление не отекли. Уже через полчаса после происшествия пациент был фактически здоров и адекватен. Но проявилась тупая боль в левой части груди, посередине рёбер. И тут все вспомнили о поломанных досках, на которых изначально лежало бессознательное тело и тяжело хрипело. Врачи заподозрили возможный перелом и ушиб внутренних органов.
Бурная фантазия Любови Леонидовны нарисовала ужасающее по своим масштабам эпичности полотно, как её любимый муж пытался выбраться из преисподней. Как он мужественно, без страховки, теряя силы, карабкался по отвесной скале. Как фактически уже добрался до крышки люка, но потерял сознание и сорвался в пропасть. Ах, если бы она в это время не салаты нарезала, а контролировала его подъем. Вот на секунду потеряла его из вида, ослабила контроль — и на тебе. Уже трагедия. Уже жизнь на волоске.
УЗИ в больнице ничего страшного не показало. "Ребра мужчины целы", - сказал врач. На что Иван Адамович в привычной для него манере отшутился: "Ни одна женщина не пострадала".
"Ребра-то целы. Но вот ушиб межреберного нерва... Лучше бы вы их сломали, честно говоря", - пошутил врач и пояснил, что придётся потерпеть боль где-то полгода, максимум 7 месяцев, пока всё пройдёт.
Домой ехали молча, крепко держа друг друга за руку. Дети накрыли стол. Украшением был любимый салат Ивана Адамовича из огурцов, яиц и лука со сливками, приготовленный Любовью с любовью. "Жив, слава тебе Господи!", - думала она. "В семь раз больнее, чем было ей больно. Н-да..." - думал он. "Наша Семья! Все вместе!" - были счастливы дети.
С той поры в семье Ивана Адамовича и Любови Леонидовны больше не было слышно никаких ссор. Сначала они больше полугода лечили его межреберный нерв, а потом он, как голова семьи, всегда помнил, что обижать жену нельзя, табу, харам, "не влезай, убьёт", никогда, ни за что, никак нельзя! Этому нас учат все наши русские святые. Особенно Пётр и Феврония.
А Любовь Леонидовна для себя поняла, что никакой салат или никакая гордость не должны позволять терять бдительность и контроль над самым дорогим, что у неё есть - мужем.