Продолжение. Начало -11,12,13.02.2024 г.
Когда он спросил женщину, как ему найти начальника госпиталя, она сказала ему, что это её муж, и его надо искать впереди, где на одной из бортовых машин у него развёрнута походная перевязочная, и где он сейчас, наверняка, оказывает помощь пострадавшим в перестрелке. Действительно, пройдя вперёд, он увидел большой военный грузовик с открытыми задним и одним боковым бортом. На этой площадке, на двух ящиках, стояли носилки, на которых лежал частично прикрытый простынею человек, как видно, раненый. С него сняли сапоги и разрезали на нём одежду, и сейчас, из под сбившейся внизу на одну сторону простыни, виднелась большая нога, с болтавшимися вокруг неё, кусками искромсанной материи защитного и белого цвета. Почти такой же белой, была ступня ноги со странно растопыренными пальцами. Глядя на неё, сразу становилось понятно, что дела тут нелёгкие, и, что человек этот ранен тяжело и потерял много крови. У его изголовья, на стуле сидела медицинская сестра, средних лет, но с совсем седыми волосами, выбивающимися из-под косынки. Сосредоточенно глядя на лицо раненого, она, двумя руками, прижимала к нему эфирную маску. Запах эфира стоял в воздухе, и рядом с машиной он ощущался довольно сильно, так что от него даже немного слезились глаза, и хотелось прокашляться. Видимо, пары эфира, каким то образом, прижимал к земле поток воздух. Над раненым, тоже сидя на стуле, наверное потому, что носилки над настилом кузова были приподняты невысоко, и стоя, как обычно, работать было бы неудобно, склонился молодой хирург. В случившемся скоротечном бою его тоже ранило, скорее всего, осколками разорвавшейся мины, у него были перевязаны голова, сзади повязка довольно сильно промокла, и там видно было большое, всё ещё ярко-красное пятно. Волосы, которые выглядывали из-под повязки на самой макушке, были такими же чёрными, как и у его дочери. Ещё один человек, старше на вид, и плотнее, стоял между хирургом и большим, открытым походным сундуком-укладкой, тёмного буро-зелёного, защитного цвета и с нарисованными на нём красными крестами. Сундук был явно не обычный, штатный, а, скорее всего, трофейный, или из того имущества, которое поступало к нам от союзников. Видно было, что изнутри он отделан лакированным деревом, к его откинутой полированной дверце были прикреплены блестящие хирургические инструменты, на углу сундука, видимо, поддерживаемый каким-то приспособлением, стоял никелированный стерилизатор. Стоящий медицинский работник, брал из сундука и из стерилизатора инструменты и другие необходимые вещи, и по команде хирурга, подавал их ему. Кроме того, то и дело, он брал раненого за руку, держал её некоторое время и потом, что-то говорил хирургу, наверное, следил за пульсом. На земле, рядом с машиной, стояли ещё одни носилки с неподвижно лежащим на них человеком. Несколько раненых сидели на скамье, которую, скорее всего, сняли с машины и поставили с теневой её стороны. Им тоже оказывалась помощь. Удивившись той организованности, с которой всё здесь делалось, и, поняв, что с объяснениями и извинениями придётся немного повременить, танкист повернулся и пошёл назад, к своим танкам.
Скоро он уже знал, что родители девочки встретились на войне, госпиталь, в котором служила мама, был таким, где делали самые сложные хирургические операции на всём их фронте. Главным хирургом там был её учитель, очень известный врач, которому она постоянно ассистировала в операционной. Она и сама уже славилась, как талантливый хирург с большими перспективами. С будущим мужем они познакомились, когда тот привозил к ним в госпиталь своих раненых, которые нуждались в более квалифицированной помощи, чем та, которую им могли оказать в условиях обычного полевого госпиталя. Происходило это более или менее регулярно, скоро она стала замечать, что его ждёт, и беспокоится, если он долго отсутствует. В скором времени они объяснились, попросили благословления у начальства и поженились. Свадьба была по военному времени скромной и короткой, но зато, неожиданно душевной и даже трогательной. Кроме товарищей по их военно-медицинской работе, их пришли поздравить раненые, и передали им просьбу тех, кто не мог самостоятельно передвигаться, чтобы они сами к ним зашли на минутку, показаться в свой счастливый день. Отказать в такой просьбе было просто нельзя, когда они вошли в палату тяжелораненых, там, на табурете сидел, ожидающий отправки в тыл, одноногий гармонист. Завидев молодых, он растянул свою гармонь и заиграл марш, правда не свадебный, которого, наверное, не знал, а простой, походный. Раненые, кто как мог, стали кричать - Горько! и они несколько раз поцеловались, поворачиваясь в разные стороны, чтобы все, кто лежал на койках, могли это видеть.
После свадьбы они так и продолжали служить, каждый в своём госпитале, но при каждом удобном случае, конечно, старались увидеться. Когда стало ясно, что у них скоро будет ребёнок, будущие родители стали думать, как им быть дальше. Женщину, ждущую ребёнка, безусловно, отправили бы в тыл, но беда была в том, что ехать ей было в это время некуда. Её отец, тоже врач-хирург, несмотря на возраст, также был в армии, город, в котором они жили до войны, занимали немцы, потом их выбивали оттуда, и теперь он стоял полуразрушенным. Дом их был разбит вовсе, и мать ютилась при больнице, тоже наполовину сгоревшей, в которой до войны работал отец, и где она теперь помогала, чем могла. Отца мужа, преподавателя военной академии, перед войной репрессировали, и он всё ещё находился в ссылке. Его мать, после ареста мужа, чтобы не отправиться за ним следом, взяла свою единственную пока внучку, дочь хирурга от первого, неудачного его брака и вместе с ней уехала к своим родным в южный город. Город этот в начале войны заняли немцы, и он пока ещё был в оккупации. В то же время, госпиталь при котором она служила, в силу своего положения, всегда разворачивался на относительно безопасном, насколько это не препятствовало выполнению им своих функций, расстоянии от линии фронта, бытовые условия в такого рода учреждениях были не плохими, поэтому, после некоторого раздумья, решено было попытаться никуда не ехать. За помощью обратились к начальнику жены, главному хирургу её госпиталя. Он вошёл в положение, и, кроме того, ему не хотелось расставаться со своёй помощницей, к которой он привык и был искренне по человечески привязан. К тому же, ему тоже казалось, что особенной опасности она, передвигаясь с их госпиталем по тылам фронта, не подвергается, поэтому он отправился с соответствующим ходатайством к высокому начальству, и своего добился, официального разрешения ему не дали, но глаза обещали закрыть. Почти до последних дней беременности она работала, роды у неё приняли здесь же в госпитале, и ещё через несколько дней она уже стояла у операционного стола, отрываясь, время от времени, чтобы покормить ребёнка, за которым присматривала одна из свободных няней, грудью. Девочка постепенно росла, время от времени к ним приезжал отец, а когда позволяла обстановка они ездили к нему. И в этот раз, воспользовавшись безопасной оказией, и зная, что сейчас госпиталь отца, переполненный ранеными, отведён от линии фронта, они решили его навестить. Её госпиталь находился как раз на той станции, куда они перед нападением следовали, и когда поступил приказ о передислокации, они этому сильно обрадовались, потому что у них появилась возможность ещё какое-то время побыть вместе.
Когда раненым была оказана необходимая помощь, молодому хирургу, развязали голову, теперь уже зашили всё ещё кровоточащую рану, вновь, как следует, её перевязали, всех кого нужно было накормили и напоили, танк столкнул с дороги разбитую машину и госпиталь двинулся дальше. Танкист на своей машине поехал впереди, он должен был встретить вторую, большую часть своих танков, которые шли сзади, и которым предстояло выполнять другую задачу. Путь их теперь патрулировался и был безопасным, и добрались они до развилки с оживлённой дорогой, которая вела на железнодорожную станцию, куда держал путь госпиталь, без всяких происшествий. Его танки, уже стояли там, на обочине, и ждали его распоряжений. Моторы их были заглушены, но, как видно было, подошли они только что, и в воздухе ещё стоял запах горячего металла и выхлопных газов. Приказав шофёру стать на обочине капотом к дороге, танкист, не выходя из машины, встал во весь рост, и, глядя на проезжающие мимо машины госпиталя, поднёс руку к пилотке. Командир головного танка, увидев это, тоже отдал честь, так, как это делают танкисты, максимально подняв ствол башенного орудия к небу. Другие танки, поочерёдно, сделали то же. Машины, одна за другой, проходили мимо, в окне одной из них, он увидел свою знакомую девочку. Теперь она сидела у матери на коленях, и видно её было хорошо. Мать улыбалась и прижимала дочь к себе, девочка же смотрела на него своими большими глазами серьезно, и старательно махала ему рукой. Больше он её никогда не видел. Танкист был женат, ещё до войны у него родились двое детей, которые, вместе с их матерью, ждали его домой, но теперь, всегда, когда он думал о них, ему вспоминалась и девочка в платье медсестры, которую он встретил на войне, и видел только несколько часов. Он понимал, конечно, что, скорее всего, спас её от смерти. Замешкайся его танки ещё немного, и ей и всем тем, кого в тот роковой день коварная беда остановила на дороге, пришлось бы плохо. Когда он вспоминал об этом, у него начинало щемить сердце, и становились влажными глаза. Как ему казалось, для него, военного человека, чего только не повидавшего за войну, это было непростительной слабостью. Мыслей этих он от себя не гнал, но старался думать о том эпизоде спокойно, хотя получалось это у него плохо.
Продолжение следует.