Помню я эти свои детские выступления, мучительные и стеснительные. Начиная с экзаменов по фортепиано, которые я регулярно заваливала, и заканчивая танцами на выпускном балу, меня трясло каждый раз, когда я выходила на сцену. Не то чтобы каждый, а даже чаще, чем каждый, потому что выходить на сцену я ненавидела, и время подготовки к выходу становилось дополнительной пыткой. Я вообще не люблю бывать на виду. Мое место - оно тихонькое с книжечкой и на диване, а там надо быть яркой, важной, значимой и что-то вечно из себя изображающей. А ещё потом за это получаешь, что туфли не подходят к платью, ноты были не совсем те, а если те, то слишком громко. Короче, с выступлениями в моей жизни складывалось какими-то печальными фрагментами, которым завидовала добрая половина моей семьи, а для меня они были некоторой формой пытки.
Но не это главное! Каким-то немыслимым и до сих пор неосязаемым способом я научилась от этого безобразия получать удовольствие. Правда, как и любое классное удовольствие, пришло оно ко мне в зрелом возрасте. А дело было так.
После моего выступления в первом классе музыкальной школы я получила от мамы серьезный нагоняй, так как настолько увлеклась грузинским эпосом "я и дедушка", что запела последний куплет в проигрыше. Дирижер резким движением пресекла мои потуги продлить песню на пол-куплета, а мама узнала меня по голосу. С тех пор я мялась каждый раз, выходя на сцену, потому что знала: дирижер не даст, а мама выдаст по первое число. Таким образом в моем горле образовался целый ком того, за что дирижер даст, а мама выдаст, и этот ком сделал меня девушкой стеснительной и подающей голос только в крайних ситуациях, когда не подать голос стоило жизни или первого места. И то, и другое было сплошным наказанием, пение на их фоне выглядело не таким ужасным, поэтому я выбирала петь против своей воли.
В возрасте 12 лет во мне обнаружились задатки оперной певицы, и экзекуция участилась. Но в этом же нежном возрасте в моей жизни появилась чудная педагог Галина Сергеевна, которая трепетно и нежно вытаскивала из меня голос в нужном количестве и в нужный момент времени. Её старания были такими упорными, что в итоге я таки научилась петь и даже орудовать своим инструментом, который в состоянии глубочайшего возбуждения, не побоюсь этого слова - экстаза, мог на ходу остановить коня одной нотой, а также открыть в самом похотливом животном глубокого ценителя искусства, вполне способного на высокие материи и романтические ожидания, хотя до этого в нем не было и толики таких потуг.
Суперспобность вылезла неожиданно возле станции метро в районе 18-19 лет. Мы прощались с кем-то из моих подруг, когда к ней подошел её знакомый. С виду это был совершенно обычный оболтус, который подрабатывал и учился в каком-то техническом вузе, духовности в лице не наблюдалось. В ходе беседы мы заговорили про песни Земфиры, и она почему-то попросила меня спеть. Ну, я и спела. Процедура издевательства уже не была тогда такой болезненной, и иногда даже доставляла некоторое удовольствие, особенно если это была Земфира. И вот в этот момент я увидела его лицо. Оно вдруг изменилось. Оно расцвело. Это было лицо человека, который вдруг в себе что-то нашел, что-то ранее ему неизвестное, что-то трепетное и детское, что-то нежное и заботливое. В тот день я поняла, что рядом со мной любой человек может стать счастливым на длительность моей песни. С тех пор я начала петь каждый раз, когда мне хочется кого-то очаровать, и действует это безотказно. А главное - всегда в положительном ключе.