Колумб Америку открыл, а Бонифаций Литву с прибалтами (на правах эпиграфа).
Дело было чуть более тысячи лет назад. Тогда и церковь христианская ещё единой была, и воздух чище, и вода прозрачней были, да и в той же самой Америке ещё индейцев не сгеноцидили. Да мало ли, что тогда было, чего сейчас нет и уже вспоминать грешно. А вера-то тогда какая была… красота, а не вера… ого-го какая… Слов не найти, как верили… Верили не то что всем сердцем, а всеми фибрами! От фаланг на ногах до луковиц на головах. Искренне, до дрожи, до умопомрачения верили, до самопожертвования. Да и во что только не верили… И что земля плоская верили, и что деревья разговаривают, а кто-то даже, что там из-за облаков дедушка за каждым подглядывает и после смерти справедливо с ним поквитается. Вот из таких из последних и был наш Бонифаций. В те времена в среде лучших умов нарождающейся западной цивилизации было в чести нести свои идеалы окружающему миру. Нести от всего пламенного чистого сердца, без компромиссов, не считаясь ни со своими, ни с чужими жертвами. Сейчас-то только одни американцы остались такими упёртыми, а тогда поголовно все были. Не подумайте, что я считаю это плохо. Нет. Просто всему своё время, ну и делать надо с умом. Сегодня-то уже многие знают, что земля неплоская и не только она одна…
Так вот Бонифаций наш, когда уверовал в Бога распятого, взвалил на себя миссию всех неуверовавших приобщить. Идея прекрасная, и тогда по времени и месту очень даже правильная и, самое главное, очень содержательная. А содержит она что? Помимо того,что все должны на один крест молиться, спросите вы…? Бонифаций понимал что… А то, что людям с одной верой будет проще единение находить, а значит в мире и содружестве друг с другом жить. Вместе, стоя на одной вере, по уму мир строить, а не из посыла у кого писун круче… И вот сколько мог Бонифаций, сколько у него было молодой и здоровой энергии, вот он её всю на это дело и клал без остатка. Носился от Рима до Киева и от Балтики до Причерноморья, пытаясь где словом и жестом, а где огнём и мечом невежд образумить. Что, как и где у него там получалось, не столь и важно. Поскольку не один он такой в те времена так носился. Зато коллегиально у них всё даже очень и складывалось. Это ж такое дело ребята делали великое - не в моменте поколения, а во вечности человечности. Так что каждый по словоньку, по шажочку, глядишь- и лестница в небо. А индивид вроде нашего Боницациюшки, это что..., так, маячок для других в акватории. Ну, ладно, будет о высоких материях, ближе к делу. Как Бонифаций этих пресловутых прибалтийцев - литовцев миру явил. Скрывать нечего и тут без России не обошлось. Не верите? Не надо. Мне не надо… А в хроники верите? Ну, вот и отлично! Проверяйте, вникайте, допытывайтесь! Благо, Бонифации и ему подобные грамотные были уже до жути… и после себя писанины наоставляли. Так вот из путевых заметок…
«Как в Киев въезжали, это по третьему часу было, так у меня живот скрутило. Мы накануне в лесу у каких-то людей ночлег провели. Я их всю ночь в веру праведную склонял. Они не воинственно, молча меня слушали, улыбались и кивали. Думаю, поеду назад, заеду, посмотрю, как там мои семена проросли. Не доехал до царского крыльца, где-то меня у завалки высадили, там и облегчился. А у крепостных ворот народу толпилось уйма, не пропихнуться было. Дом божий новый там поставили и благодатью осеняли. И король ихний там вместе со всеми был. Меня как увидел, спрашивает: «Ты что такой бледный отрок? Что не радуешься?» Рассказал ему кто я, откуда и зачем еду.
— Как звать-то тебя, - спросил князь.
— Бруно отец земной нарёк, а господь вышний Бонифацием.
По душе ему слова мои пришлись. В дом взял свой, на обед за стол посадил. Расспрашивал, что где видел, кто где как живёт. Поведал я ему всё, что припоминалось. А вот сейчас на юг направляюсь, половцев вразумлять, а потом дорога моя на север ляжет в те леса, где пруссы хозяйничают. Их на путь истинный вразумлять тоже надо. Князь слушал меня, слушал, а потом и мне свои думы открыл. Та же у него печаль, что и у наших князей оказалась. Варвары свирепые невежеством своим одолевают. У самих за душой ничего, окромя побрекушек, нет. Как их пропьют-прогуляют, так соседские земли разорять начинают - наживаются. А как их образумить миром ума приложить не может. Сокрушается князь, что только и остаётся мечом их подлых стращать. Меня, между прочим, очень хвалил. Любо пришлась ему моя работа.
— Ты уж, коль сможешь половцев окрестить, пусть они к нашей метрополии припишутся. Драться с ними меньше,может, станем.
— Хорошо. Завтра в путь и отправлюсь.
А на утро, как я собрался ехать, призвал меня к себе князь и сказал, что не пустит, чтоб я при нём оставался. Просил очень. Ну я и решил пару дней погодить.
Три недели прошло, а я всё у короля русов гощу. Никак не хочет мне позволенье дать по своей земле дальше ехать. Я его и так и сяк упрашиваю, а он ни в какую. Чуть ли не каждый день меня к себе подзывает и разговоры разговаривает. Как-то я ему пригрозил, что спозаранку втихую уеду, только он меня и видел. А он в ответ лишь засмеялся. Лук вытащил и птицу в лету сбил. Так и не уехал я в тот день, хотя собирался.
— Отпусти меня, о Великий князь!
— А чем тебе тут плохо живётся? Всё есть… церкви стоят, новые ещё поставлю… неси людям слово свое. Ты же этого алчешь!
— Спасибо тебе за приют, за ласку, но злым варварам призван я сердца смягчать и к светочу единому приводить.
— В моих землях тоже темноты ещё много… мне грамотеи нужны.
— Не могу остаться, о велики царь земли русов. Открой думы свои мне, как перед Вседержителем, почему не хочешь отпускать меня?
Помрачнел тут князь, и тишина наступила в палате, где сидели мы, такая мёртвая, как будто окна и двери наглухо заколотили, а с внешней стороны ещё сугробы навалились по самую крышу. Долго молчал князь. И только писк мышей под полами выдавал, что жизнь ещё не остановилась. А как вздохнул князь, как молотом по столу ухнул, так и молвил:
— Люб ты мне стал Бонифацииюшка. Хочу от смерти тебя лютой уберечь. Как приехал ты мне в ту ночь сон кошмарный привиделся. Ты там в лесах был с товарищами своими, а вокруг вас сотни варваров. Надругиваются над вами, поясничают. А в конец бошки вам рвут.
— Ну, король, ты велик, только это всё страсти земные. Страшны и боязны они, конечно, но ужас-то настоящий овладевает, когда подумаю, что могу Его предать, свое назначение оставить… отпусти князь Владимир, а?
— Вижу не преклонен ты в своём подвиге. Хорошо. Третьего дня я тебя сам до границ земли своей провожу».
Ехал Бонифаций с друзьями миссионерами в обозе, ехал и думалось ему хорошо на тропе леса дремучего. А что хорошо думается, то и записать хочется:
«Уж год прошёл, как мы с королём русичей расстались. Я его и забыл совсем, а тут на днях вспомнил. Вспомнил, как он меня видением своим стращал. Хороший он человек, как-нибудь заехать надо… Эх, сны людские… неразумные, откуда только берутся… А что мне от его видений - цел, целёханек, вот еду по земле его, к прусакам литовсим подъезжаю… В руках Господа нашего судьбы наши…а нам мнить о себе меньше надо…»
В этот момент телега, на которой ехал Бонифаций, спотыкнулась, листок, на котором корябал он свои письмена, чуть не выпал из рук. Он поспешно засунул его в сумку. А на телегу сзади, где сидели товарищи его в это время, дерево кем-то подрубленное рухнуло и со всех сторон мечи варваров заблестели.
Так и пошло с тех пор.
— Литва это где?
— Да, это там где Бонифация убили…