В книге Валентина Катаева "Алмазный мой венец" все персонажи имеют реальных прототипов. Среди которых выделяется совершенно удивительный, сказочный поэт Будетлянин. Человек называющий себя Председателем земного шара, живущий чуть ли не на улице и везде таскающий с собой наволочку со своими рукописями.
Будетлянин – Велимир Хлебников (настоящее имя Виктор Владимирович Хлебников). Родился 28 октября (9 ноября) 1885 г. в главной ставке Малодербетовского улуса Астраханской губернии (ныне село – Малые Дербеты, Калмыкия). Отец – Владимир Алексеевич Хлебников, естественник‑орнитолог, мать – Екатерина Николаевна Хлебникова (урожд. Вербицкая), историк по образованию. Упоминая о месте своего рождения, Хлебников выразился так: «Родился… в стане монгольских исповедующих Будду кочевников… в степи – высохшем дне исчезающего Каспийского моря» (автобиографические заметки). По отцовской линии поэт происходил из старинного купеческого рода – его прадед Иван Матвеевич Хлебников, купец 1‑й гильдии и потомственный почетный граждани Астрахани.
По службе отца семейства жене и детям часто приходилось переезжать с места на место: находясь в Симбирске, Виктор начал свою учебу в гимназии, а когда отца перевели в Казань, продолжил обучение там. Далее Хлебников поступил на математическое отделение физико‑математического факультета Казанского университета. Находясь на первом курсе, принимал участие в студенческой демонстрации, за что был арестован и месяц провел в тюрьме. В 1904 г. переходит на естественное отделение физико‑математического факультета Казанского университета, где продолжил обучение и одновременно написал пьесу «Елена Гордячкина». В том же году он отсылает в издательство «Знание» означенную пьесу, но безуспешно. В 1904‑1907 гг. Хлебников занимается орнитологическими исследованиями, после экспедиций в Дагестан и на Северный Урал он опубликовал несколько статей на эту тему.
В сентябре 1908 г. Хлебников зачислен на третий курс естественного отделения физико‑математического факультета Санкт‑Петербургского университета и, соответственно, переезжает в город на Неве. Главной причиной переезда стало желание серьезно заниматься литературой. До этого сошелся с поэтом В. Ивановым, чья статья «О веселом ремесле и умном веселии», опубликованная в 1907 г. в журнале «Золотое руно», произвела на него большое впечатление.
В Петербурге В. Хлебников знакомится с символистами А. Ремизовым, С. Городецким, В. Каменским.
В апреле 1909 г. начала работу «Академия стиха» на «башне» Вячеслава Иванова. «Башней» называлась квартира Иванова с круглой угловой комнатой, находившаяся на последнем этаже дома № 35 по Таврической улице. Ее посещал и Хлебников в конце мая 1909 г. и после возвращения из Святошина.
Пытался изучать японский и даже через год после поступления подал прошение о переводе его на факультет восточных языков по разряду санскритской словесности, но потом перевелся на историко‑филологический факультет славяно‑русского отделения. Знакомится с Н.С. Гумилевым, А.Н. Толстым, М.А. Кузминым. Осенью 1909 г. берет себе псевдоним Велимир («большой мир») и становится членом «Академии стиха».
Вскоре Каменский знакомит его с Д. Бурлюком, М. Матюшиным, Е. Гуро. Вместе они организовали группу будетляне и издавали сборник «Садок судей». В 1912 г. Хлебников знакомится с Маяковским и Крученых и приглашает их в группу. Тогда же выходит первая его книга «Учитель и ученик», в которой Хлебников попытался рассказать об открытых им «законах времени», в том числе предсказал бурные российские события 1917 г., Февральскую и Октябрьскую революции: «Не стоит ли ждать в 1917 году падения государства?». Вскоре, в августе, в Москве опубликована «Игра в аду», поэма, написанная в соавторстве Крученых и Хлебниковым; в ноябре вышла еще одна совместная работа двух поэтов – «Мирсконца». Эти книги, выпускавшиеся в основанном Крученых в издательстве «ЕУЫ», выполнены в технике литографии, причем текст на литографском камне Крученых написал от руки (в предисловии авторы высказывали мнение, что почерк очень влияет на восприятие текста).
«…Во дворе Вхутемаса, куда можно было проникнуть с Мясницкой через длинную темную трубу подворотни, было, кажется, два или три высоких кирпичных нештукатуреных корпуса. В одном из них находились мастерские молодых художников. Здесь же в нетопленой комнате существовал как некое допотопное животное – мамонт! – великий поэт, председатель земного шара, будетлянин, странный гибрид панславизма и Октябрьской революции, писавший гениальные поэмы на малопонятном древнерусском языке, на клочках бумаги, которые без всякого порядка засовывал в наволочку, и если иногда выходил из дома, то нес с собой эту наволочку, набитую стихами, прижимая ее к груди», – пишет В. Катаев в «Алмазном венце».
Кстати, председателем Земного шара В. Хлебников провозгласил себя после Февральской революции 1917 г. – это отражено, например, в его стихотворении «Воззвание Председателей Земного шара» (апрель 1917).
«Теперь трудно поверить, но в моей комнате вместе со мной в течение нескольких дней на диване ночевал великий поэт будетлянин, председатель Земного шара. Здесь он, голодный и лохматый, с лицом немолодого уездного землемера или ветеринара, беспорядочно читал свои странные стихи, из обрывков которых вдруг нет‑нет да и вспыхивала неслыханной красоты алмазная строчка, например:
„…деньгою серебряных глаз дорога…“ –
при изображении цыганки. Гениальная инверсия. Или:
„…прямо в тень тополевых теней, в эти дни золотая мать‑мачеха золотой черепашкой ползет“…
„Мне мало надо! Краюшку хлеба, да каплю молока, да это небо, да эти облака“.
Или же совсем великое!
„Свобода приходит нагая, бросая на сердце цветы, и мы, с нею в ногу шагая, беседуем с небом на ты. Мы воины, смело ударим рукой по суровым щитам: да будет народ государем всегда навсегда здесь и там. Пусть девы поют у оконца меж песен о древнем походе о верноподданном солнца самосвободном народе…“[1].
Многие из нас именно так моделировали эпоху.
Мы с будетлянином питались молоком, которое пили из большой китайской вазы, так как другой посуды в этой бывшей барской квартире не было, и заедали его черным хлебом.
Председатель Земного шара не выражал никакого неудовольствия своим нищенским положением. Он благостно улыбался, как немного подвыпивший священнослужитель, и читал, читал, читал стихи, вытаскивая их из наволочки, которую всюду носил с собой, словно эти обрывки бумаги, исписанные детским почерком, были бочоночками лото.
Он показывал мне свои „доски судьбы“[2] – большие листы, где были напечатаны математические непонятные формулы и хронологические выкладки, предсказывающие судьбы человечества.
Говорят, он предсказал Первую мировую войну и Октябрьскую революцию.
Неизвестно, когда и где он их сумел напечатать, но, вероятно, в Ленинской библиотеке их можно найти. Мой экземпляр с его дарственной надписью утрачен, как и многое другое, чему я не придавал значения, надеясь на свою память. Несомненно, он был сумасшедшим. Но ведь и Магомет был сумасшедшим. Все гении более или менее сумасшедшие.
Я был взбешен, что его не издают, и решил повести будетлянина вместе с его наволочкой, набитой стихами, прямо в Государственное издательство. Он сначала противился, бормоча с улыбкой, что все равно ничего не выйдет, но потом согласился, и мы пошли по московским улицам, как два оборванца, или, вернее сказать, как цыган с медведем. Я черномазый молодой молдаванский цыган, он – исконно русский пожилой медведь, разве только без кольца в носу и железной цепи.
Он шел в старом широком пиджаке с отвисшими карманами, останавливаясь перед витринами книжных магазинов и с жадностью рассматривая выставленные книги по высшей математике и астрономии. Он шевелил губами, как бы произнося неслышные заклинания на неком древнеславянском диалекте, которые можно было по мимике понять примерно так:
„О, Даждь‑бог, даждь мне денег, дабы мог я купить все эти драгоценные книги, так необходимые мне для моей поэзии, для моих досок судьбы“.
В одном месте на Никитской он не удержался и вошел в букинистический магазин, где его зверино‑зоркие глаза еще с улицы увидели на прилавке „Шарманку“ Елены Гуро и „Садок судей“ второй выпуск – одно из самых ранних изданий футуристов, напечатанное на синеватой оберточной толстой бумаге, посеревшей от времени, в обложке из обоев с цветочками. Он держал в своих больших лапах „Садок судей“, осторожно перелистывая толстые страницы и любовно поглаживая их.
– Наверное, у вас тоже нет денег? – спросил он меня с некоторой надеждой.
– Увы, – ответил я.
Ему так хотелось иметь эти две книжки! Ну хотя бы одну – „Садок судей“, где были, кажется, впервые напечатаны его стихи. Но на нет и суда нет.
Он еще долго держал в руках книжки, боясь с ними расстаться. Наконец он вышел из магазина еще более мешковатый, удрученный».
[1] Одним из живописных подтекстов этого стихотворения послужила картина Сандро Боттичелли «Весна» (1480). «Весна» Ботичелли (упоминаемая в «АМВ») – источник ключевого для Катаевского произведения образа «вечной весны».
[2] Хлебниковские «Доски судьбы» готовили к печати близкие и самоотверженные друзья поэта, художники С.П. Исаков и П.В. Митурич. В результате крохотным тиражом была выпущена книга: Хлебников В. Доски судьбы. М., <1922‑1923>. Экземпляра этой книги «с дарственной надписью» В. Хлебникова у Катаева быть не могло, поскольку «Доски судьбы» были напечатаны уже после хлебниковского отъезда из Москвы. Только в настоящее время наконец появилось издание (текстологически не вполне надежное): Хлебников Велимир. Доски судьбы / реконструкция текста, сост., коммент., очерк В. Бабкова. М., 2001.