Рассказ написан летом 2020, опубликован в сборнике «Депрессия. Торг. Писательство» издательства «Крафтовая литература»
— Москва! Не говори мне о Москве!..
Петька и сам понимал: лучше эту тему с доном Хосе не затрагивать. Получилось случайно. Испанец немедленно пришёл в расстроенные чувства, и теперь его уже было не унять.
— Что за земля! А дома? А небо? А женщины?.. Да я не променяю, вот уж поверь мне, Педро, последней амстердамской вертихвостки на первых тамошних красавиц. Послать меня в такое место, когда опять война?! Иль не испанский гранд дон Агилар де Кастро?
— Да полноте вам, сеньор…
На своё назначение в московское посольство дон Хосе Агилар де Кастро, человек прекрасного галисийского рода, жаловался Петьке ровно столько времени, сколько длилось их знакомство. Петька был юношей, тогда как дворянин, коего он сопровождал — мужчиной почти на пороге старости. Судьба свела их необыкновенным образом.
Петька родился на южнорусских просторах, у границы Дикого Поля. Ребёнком ещё татары угнали его в рабство, и родителей Петька никогда больше не видел. Сначала оказался в Крыму, потом в Константинополе, а после судьба повернулась ещё дурнее — угодил на османские галеры. Там бы и кончил свой недолгий век, но наконец повезло: корабль взяли абордажем итальянцы. Так Петька оказался среди людей совершенно чужих, но всё-таки уже христиан. Мягкосердечный монах из Венеции позаботился о нём: хоть перекреститься в католичество Петька отказался, но был отправлен к родне Серджо в глубину страны, служить по хозяйству.
Тогда, почти что в середине XVI века, Италия была полна испанских военных — да и немецких наёмников хватало. Едва завершилась большая война, а Петька обнаружил в себе способность к языкам: как бы вокруг него ни говорили — впитывал быстро.
Поэтому, когда дона Хосе, прославленного ветерана двух Итальянских войн, за буйный нрав и страсть к дуэлям решили удалить от армии, послать в Русское царство — тут-то Петька ему под руку и подвернулся. Ещё к отцу Ивана IV, государя, царя и великого князя всея Руси ныне, ездили посланники от Карлоса, короля испанцев и императора немцев. А уж теперь…
Так Петька вернулся на родину и впервые увидел Москву.
— Чего нашёл в этой стране барон фон Герберштейн? Читал ты, Педро, его книгу?
— Нет, сеньор. Она же на латыни писана. А я латинской грамоты не знаю.
— Ах… будет время, обучу тебя я языку науки. Хотя надеюсь — времени не будет! Какая глупость… меня! Сюда послать! Да хоть бы на войну… поехал бы я брать Казань с вашим царём. Уж верно, там на что сгодился бы: немало взял с собой Иван что немцев, что иных всех… Но только не меня. Извольте, славный гранд, работу делать, пристойную простому офицеру!
Они ехали в окрестности Тулы, к Засечной черте.
Пока царь Иван собирался идти на Казань, проклятый крымский хан Девлет Гирей решил ударить по беззащитным русским землям. Царю доложили вовремя, войско развернулось и встало на защиту Коломны. Туда Девлет Гирей, разорив рязанские земли, идти не решился: двинулся в другую сторону, на Тулу.
Но даже не ради борьбы с ним дона Хосе сюда отправили.
Под Тулой, на недостроенной ещё в этом месте Засечной черте, стояли разные полки. Был и отряд немецких наёмников, коим командовал Ульрих Мейер: прославленный в боях, однако имеющий скверную репутацию во всём остальном. И что-то пошло не так.
Что именно — не знали в Москве ни русские, ни иностранные посланники. Но кто-то кому-то шепнул, что дело серьёзное; а дон Хосе в имперской миссии всем нравился ничуть не больше, чем в итальянских армиях. Скорее даже меньше: там он хотя бы славно воевал, а вот работу дипломата делал демонстративно плохо и неохотно, всеми силами показывая полное к ней презрение.
Вот начальство и воспользовалось шансом услать дона Хосе (в который уже раз…) куда подальше. Дескать, ландскнехтам Карлос — император так же, как и вам король. Имеете все полномочия разобраться, рассудить, урегулировать.
Нечего и говорить, насколько это взбесило дона Хосе. Но отказаться он просто не имел права.
Вот и подъезжали они с Петькой теперь к Богом забытой деревеньке у самой засеки, которая уже издалека выглядела недобро. У толмача сразу сложилось самое скверное предчувствие.
Тяжёлая жизнь давно научила его: если что-то может пойти плохо — так оно и случится.
По пути к дому, ставшему теперь ставкой ландскнехтов, Петька понял: дела в деревеньке не просто плохи, они ещё хуже того.
Зажиточным крохотное селение и раньше не было, а теперь по одним взглядам местных на испанца и его спутника становилось ясно: объели их порядком, того же и от дона Хосе ждут. Ясно, что не добра. Большинство при одном виде гостей спешило скрыться — уйти в дом или сделать вид, будто где-то далече возникла самая срочная работа.
В русских деревнях Петька не бывал, понятное дело, очень давно. По дороге думалось, что нахлынут воспоминания из детства; что в родном краю, да не в огромной Москве, почувствует он сразу родное. Но происходило скорее наоборот.
Как ни старался Петька, но ощутить себя дома не мог. То ли дома у него, после всех странствий, больше вовсе нет — то ли в каком-то ином месте предстоит его искать… А может, и рано судить.
В доме было темно: окна занавешены, свечей нет, только лучины. Лица едва различишь, больше силуэты.
Стол, круг которого восседали немцы, буквально ломился. Продукты простые, деревенские — не как у господ посольских, однако в завидном изобилии. Нетрудно было угадать, сколь отличался этот стол от тех, каковые накрывали деревенские.
Дон Хосе представился — и сделал это по-испански, хотя немецкий язык знал, разумеется. Не просто так он это сделал. Что называется, с намёком: кто тут есть кто. Карлос — он прежде всего испанцам король, по праву наследному, а уж потом этим избранный император. Понимать надо!
Немцы зашевелились, оглянулись на вошедших. Все в типичной своей одежде: нелепые пышные рукава, разрезы по ткани — наверняка яркой, на всё это и в Италии косо смотрели. Что про Русь говорить… Так ни идальго, ни синьор ломбардийский, ни боярин не оденутся. Для деревенских — вовсе что шуты, только не смешные. Совсем.
— По-нашему говори. Вашу речь не знаем.
Это молвил, по-видимому, их командир. Сам Ульрих, значит. Он спихнул с коленей дородную местную девицу, что сразу поспешила прочь: лицо Петька только мельком увидал, но догадался сразу, что она в этом доме не по своей воле. Нехорошо.
Дон Хосе был извечно горд, резок и суров, однако на немецкий всё-таки перешёл.
— Ты Ульрих Мейер?
— Я? Нет.
— Тогда живей зови его сюда. Нет времени вести пустые разговоры. Я послан из Москвы по делу и хочу его уладить быстро.
— Если есть дело, говори со мной. Меня Дитрихом звать. Из Магдебурга.
— А Ульрих? Ужели больше вам не командир?
— Командир. Здесь он. Вона… сидит.
Дитрих указал на сидящего в самом тёмном углу — совсем неясно проступающую во тьме фигуру.
— Ульрих не болтает, но он по-прежнему наш командир.
Дон Хосе покосился на молчаливого командира недоверчиво. Рука его приблизилась к рукоятке рапиры: Петька это заметил, и ландскнехты, разумеется, заметили тоже. Никак не отреагировали, разве что Дитрих улыбнулся. Зубы у него были настолько плохи, насколько это вообще возможно.
Кивок испанца Петька истолковал: мол, посмотри. Пареньку совсем не хотелось приближаться к тёмному углу; он хоть ещё ничего не разобрал, однако ясно почувствовал. Тем не менее приказ есть приказ — не обсуждается.
Сделав первый шаг, Петька заметил, что Ульрих неподвижен — и поза его неестественная. Сделав второй, толмач наконец понял, что перед ним. Резко отпрянул, едва сдержав крик, и принялся креститься. Аж пальцы свело намертво. Наёмники загоготали.
— Что там, мой Педро?
— Мертвец!
Ульрих Мейер был мёртв, причём давно. То, что немцы усадили за стол — останки. Можно было бы сказать «мощи», да только богохульно получится. Не то высушенные, не то забальзамированные. Скрюченный безглазый мертвец восседал вместе с наёмными солдатами: его они и продолжали называть своим командиром.
— Да вы безумцы! — воскликнул дон Хосе. — Ни слова больше я не молвлю с вами. Сию минуту же скачу в Москву, а вы… о Сантьяго, о святой патрон! Какая мерзость! Что за дьявольские вещи творятся здесь? О, не желаю знать! Педро!.. Пойдём со мной!
Наёмники ржали. Хватались на животы, били ладонями по столу, едва не валились с лавок. Один лишь Дитрих пришёл в себя.
— Раз приехали, не торопитесь уезжать. Неспроста Ульрих сидит с нами, хоть помер. Так надо. Не поверю, что вам не интересно, зачем. А главное… дело есть. Ты, идальго, похож на человека военного, а дело как раз такого рода. Не за этим ли явился?
Старуха жила на отшибе, и дом её был ещё мерзей всех прочих убогих построек здесь — Петька ни за что бы не пошёл, не прикажи дон Хосе. Дитрих сказал: бабка пояснит всякое, а сам испанец с ней беседовать не желал. Мол, Педро, ты переводчиком при мне — работай.
Ведунья, сразу ясно. Одного взгляда на такую достаточно.
— Собака крымский хан орду привёл… дурное для боженьки дело, да и диаволу неугодное. Так, Петька, и знай! Ужо, поганцы, разорили Рязань. Я-то знаю, уж я-то знаю. Всё ведаю, всё…
Временами бормотание бабки становилось совершенно непонятным, а Петька не хотел к ней приближаться, прислушиваться. Нет уж! Он сел подальше и про себя Иисусову молитву читал.
— А немцы, хоть с трупиком своим, эт-то хорошо. Равно и гишпанец твой. Знаешь, Петька, про дела царя нашего? Он суду земному не принадлежит, он одному диаволу ответчик, и это добро. Иной раз, Петька, хоть обкрестись. Любые молитвы наизусть читай, лобызай мощи святые. Без толку. А с той стороны… оттуды завсегда поможут. Диавол ликом черен да прекрасен, а иные черны да уродливы. Как черти эти крымские. Таковые и диаволу не слуги, а ещё хуже.
— Я в Господа верую.
— Веруй… веровать-то семи пядей во лбу не потребно. Токмо речь я веду о другом. Ты ж, Петька, сам в полоне у псов этих смердячих был? Сам хлебнул горюшка? Вижу, уж я-то вижу. А знаешь, сколько они нонче люду православного в полон ведут, нехристям продавать, что коровок? Тьму. Тьму, Петька. И никак боженька тому препона не учинит, сколь бы ни молились. Гишпанец твой на войну желал — будет ему война. Освободить тех людёв потребно, под Рязанью захваченных. Тулу-то сам царь-государь защитит, то его рубеж. А вот здеся, коль так жребий пал, ваш.
— Да их же мало совсем, немцев. Куда там без царского войска соваться?
— Эт оно только кажется, что мало. Трупик-то ихний, Петька, непростой. Скоро сам всё увидишь. Я уж окажу вспоможение, а дальше ваш крест…
Мало что Петька понял из дурного разговора, но как смог — дону Хосе передал. Тот о беседах своих с Дитрихом не стал рассказывать, но без слов видно было: ничего хорошего не услышал.
Тем не менее заметил Петька в своём командире воодушевление. Пусть тут чертовщиной даже не веяло — была она очевидна, но едва запахло битвой, как испанец ощутил себя в привычной стихии. Он важно расхаживал перед домом ландскнехтов, подкручивая ус и придерживая на боку рапиру. Петька сражаться, в отличие от него, не торопился — но старался сделать вид, будто полон боевого духа. Дитрих что-то путано объяснил насчёт подготовки: мол, людей дождаться надо.
Петька-то думал, что речь о подкреплении. А оно требовалось — ландскнехтов толмач и сотни не насчитал. Однако дело оказалось в ином, и уж лучше бы они с испанцем правда ускакали в Москву.
К вечеру показались на дороге две телеги. Истощённые лошади еле-еле волокли их в гору, понукаемые немцами в глупых ландскнехтских нарядах: яркие цвета под грязью едва различались.
— Едут!
— Привезли!
— Что они везут?.. — шепнул Петька испанцу.
Будто тот мог знать.
— Не знаю, что везут, да верно… не пороха с вином. Дела творятся здесь, что не угодны Богу. Но я не смею, если речь идёт о битве, поспешно отступать: изведать мы должны, в чём суть заключена. А ускакать отсюда — всегда успеем! Если Дитрих мне не лгал, и недостойные империи сыны собрались совершить какой-то подвиг, я мимо не пройду. Я к подвигу, ты знаешь, стремление имею природное: его предпочитаю праздной жизни в свете. Так жил, живу таким законом, и так умру.
Петька ни к каким подвигам не стремился. Знать, что у ландскнехтов в телегах, тоже не хотел. А уж тем более — чем им собралась помогать старая ведьма. И при чём тут сухой труп Ульриха. Но куда деваться?
Всю свою жизнь был он человеком подневольным, истинной свободы не знал, и если начистоту — предложи кто таковую… что с ней станешь делать, со свободой? Когда вечно указывают, жить много проще.
Предчувствия Петьку не обманули: и правда, лучше было не знать о грузе в телегах. Те встали посреди деревни, и теперь уж точно все местные попрятались: ни души, кроме немцев. Они, хохоча и присвистывая, принялись за работу. Разгружать.
Телеги оказались полны трупов.
Петька еле унял ком в горле. Тела явно собирали по полям недавних сражений, где они лежали несколько дней или того больше. Все несвежие, многие — порядком разложившиеся. Кое-какие разваливались на куски, пока их волокли. Немцев совсем не смущала подобная работа, они были веселы и бодры. Грязь на их одеждах смешалась с кровью и тем, во что под летним солнцем превратилась плоть. Наёмники распевали лихие строевые песни, чтобы мрачная работа спорилась.
Наконец посреди деревни выросла целая гора из человеческих останков. Тут и простые селяне, и из служивых людей. Порубленные, поломанные да истлевшие.
— Дон Хосе, давайте уедем. Давайте уедем!..
Их, наверное, никто бы держать не стал — но почему-то уезжать испанский гранд не собирался. Быть может, Дитрих рассказал ему нечто важное? Или само это место, явно гиблое ещё до немцев, подействовало на дона странным образом? Трудно судить. Однако Хосе будто больше не видел в происходящем ничего странного. Он даже наблюдал без особого интереса, как многоопытный маэстре-де-кампо глядит вполглаза на рутинные строевые упражнения новобранцев.
Потом появилась старуха.
Петька не хотел смотреть, что она делает. Не хотел слышать, какие слова произносит. Но он всё равно слышал и видел, хотя старался сразу забыть.
Немцы вынесли из дома своего мёртвого предводителя — прямо на стуле, подняв на плечи. Труп присутствовал при всём, что происходило далее. В один момент, когда уже звучали посреди деревни богомерзкие заклятия, Петьке показалось — шевельнулся. Словно наклонился вперёд, прислушался к старой ведьме.
А может, и не показалось.
Петька не назвал бы свои чувства страхом или отвращением, хотя ожидал испытать то и другое. Особенно когда ландскнехты принялись поедать сваленные в кучу тела — рвать несвежую плоть зубами, громко чавкать. Это должно было выглядеть сколь отвратительно, столь и ужасно, но юный толмач ощущал иное.
Ещё худшее, пожалуй.
Его изводило, скребло по душе чувство небывалой неправильности, противоестественности всего, что творилось. Старуха говорила о Дьяволе, но даже Дьявол — пусть людям враг, но каждый его в какой-то мере понимает. Дьявол всегда рядом, он искушает, он пытается сбить с пути, об этом всякий священник говорит.
Тут же… другое. Нечто чуждое. Пришедшее, наверное, из слишком далёких времён. Когда люди истинного Бога-то не знали ещё, а равно и его злонамеренного противника.
Какой уж тут бой, какие русские пленные, какие татары, какой московский царь? Сплошные тоска и пустота.
Хотя от грядущего боя Петьку, понятно, никто не освобождал.
Татар нагнали так легко, что и в этом Петька углядел чьё-то неведомое вспоможение. Дитрих знал, куда вести отряд — но шли они неестественно быстро. Лес, обнимавший дорогу, так и мелькал: будто не шагаешь на своих двоих, а во весь опор скачешь. Даже быстрее.
По дороге никто не разговаривал. Даже дон Хосе молчал, а уж это дело небывалое — Петьку извечно его словоохотливость тяготила на былых дорогах. Теперь… уж лучше бы говорил хоть что-то. Ландскнехты несли останки Ульриха, в коих уже явно пробудилось нечто вроде жизни, а скорее не-жизни. В пустых глазницах поблескивал неясный свет. Труп шевелил пальцами, иногда немного поворачивал голову. Бывало, что смотрел на Петьку, который сразу отворачивался.
Лагерь татар, в общем-то, и лагерем нельзя было назвать.
Вражеским всадникам, видать, ни к чему были палатки или шалаши: само небо — крыша. С кромки леса хорошо было видно, что они расположились кругом, внутрь которого согнали пленных. Сколько их? Полоненных, может, и вся тысяча. На ночь их не развязали даже: так и оставили скреплёнными между собой за шеи. Это Петька хорошо помнил из детства. Верёвки к длинным шестам привязаны, петля душит — тут волей-неволей идёшь и ослабевших на себе тащишь, потому как и нагайками подгоняют, и задохнуться не хочется.
Видал Петька войну. Французов, швиссов, итальянцев — да и османскую галеру не забыл. Ничего хорошего на войне нет, но эти… Распалялся понемногу гнев. Против татар — хоть с Дьяволом, хоть с кем угодно ещё плечом к плечу, лишь бы выжечь заразу. Клин, как говорится, клином.
— А план-то какой?
Дитрих сплюнул, провёл пальцем по кромке короткого меча. Кошкодёром, вроде, такой зовут.
— Да никакой. Пойдём и убьём всех. Только этих дождёмся…
— Каких «этих»?
— Тех самых.
Дон Хосе был по-прежнему молчалив. Готовился к бою без обычных своих рассуждений про всё на свете. Петька еле-еле достучался.
— Мой Педро, обойдёмся без вопросов, ответы на которые не хочешь ни ты, ни я под этим небом произносить. Об этом умолчу я, события представив без деталей, что пред послом, что пред любым из смертных. Пусть спрашивают даже в Ватикане! Вот час пробьёт, какой — прекрасно знаешь, тогда дам показанья. Не мешай.
Высоко над головой зашелестели кроны — явно не от ветра. Петька поднял глаза к небу и этим самым глазам не поверил.
Всадники то ли летели по воздуху, то ли каким-то образом скакали прямо по деревьям. Снизу их было толком не рассмотреть, но что это не люди — понятно. Среди татар не было видно никакого движения: верно, они загадочного воинства не видели.
— Косарь. — сказал Дитрих, хотя это ничего и не объяснило. — Пора. Пошли.
И они пошли.
В деревне, во время отвратительного ритуала, Петька не чувствовал страха, хотя ожидал его. Теперь страха было достаточно.
Призрачные всадники скатились на татар с верхушек деревьев. Ландскнехты ринулись в бой, высоко поднимая длинные мечи и алебарды, а дон Хосе бежал впереди всех, восклицая: «Сантьяго!», стараясь заглушить все крики и весь грохот боя. Петька тоже бросился вперёд, потому что так было надо.
Вопли, лязг стали, кровь. Петька плохо видел и ещё хуже понимал творящееся. Всё, что запомнилось — перекошенное усатое лицо, в которое он воткнул тесак, да картина совсем иная.
То, как во главе нечестивых небесных всадников, легенду о которых слышал юноша однажды краем уха, скакал их предводитель — воистину великий и ужасный. Словно Кощей, да только понимал толмачь, что это совсем не герой сказок. Вернее, сказок, да не русских. Косарь ехал на истлевшей лошади, таком же умертвии, каким был сам. Коронованный, потрясающий тяжёлым копьём, повергающий в ужас своим рыком — мощнее грома. Он разил направо и налево, и его воины тоже разили, и солдаты Дитриха — исполнившиеся запредельной силы, пришедшей не от Бога и не от Дьявола. Боевые собаки, следовавшие за призрачными рыцарями, вгрызались в глотки.
Что здесь делает дон Хосе? Что здесь делает Петька? Зачем им это всё?
Зачем всё это Косарю?
Кому вообще нужна эта война?
Всё как-то безнадёжно запуталось, лишилось даже толики здравого смысла. Просто бой, просто смерть тут и там, просто брызги красной и стоны умирающих. Всадники топтали связанных пленников, и до этого никому не было дела. Вряд ли бой затеяли, чтобы кого-то спасти. Кабы кто спросил Петьку — он бы усомнился, что какая-либо война на его памяти имела подобную цель.
Потом он увидел, как дона Хосе пронзили на скаку копьём, и бросился к нему.
Теперь Петьку уж точно не волновал бой — благо что исход его виделся очевидным до начала. Татары страшны, но куда им тягаться с…
Хосе Агилар де Кастро был очень плох, но пока не умирал.
Сражение, кажется, завершилось — трудно сказать, как. Наверное, кто-то победил. Если так, то явно не воины Девлет Гирея.
Петька пытался зажать рану в боку дона Хосе, но тщетно — кровь всё равно лилась между пальцев. Испанец тяжело дышал. Дитрих подошёл, вытирая меч об штанину, и склонился над ним.
— Гляди, какая славная война! Buena guerra по-твоему, так? Ты для этого мира кончился. Садись на коня и скачи дальше. Присоединяйся. Если желаешь битвы, Косарь всегда на неё приведёт. Не в Рай же тебе! Что ты там делать будешь?..
Дон Хосе с ответом медлил, но Петьке и так всё стало понятно. Он получил последние наставления командира и пошагал прочь. Воткнул тесак в землю и ушёл в лес. Сказал бы: «куда глаза глядят», но глаза никуда уже не глядели. Иди, как говорится, и смотри?
А на что смотреть? Не на что.
Дом нужно заслужить, а Петька своей странной жизнью, видать, не заслужил.
Не задержался он что на Засечной черте, что в Москве. Раз уж доверил ему испанский гранд свою последнюю волю — кто на такое ярмо покусится? Вот и поехал Петька, едва ставшую почти чужой родину повидав, обратно на запад.
Через земли проклятых ляхов, через родину ландскнехтов, через французские поля, через горы. Долго ли, коротко — Бог миловал, сохранил от опасностей, хоть и были в дороге случаи лихие. Дальше уж по пути для католиков святому, по пути самого Иакова Зеведеева, коего так часто дон Хосе поминал. Хоть и не ходил Иаков тем путём — это к нему ходили, чудесным образом лодкой на гишпанский берег вынесенному. Странно всё в жизни бывает.
Постучался Петька в дверь вдовы — да первым её вдовой и назвал.
Там, в богатом галисийском поместье, гонца приютили и окружили заботой. Женщины славного рода поплакали, а потом перестали. Был ещё странный человек: каталонец, без двух пальцев на одной руке. Он один расспросил о Косаре и всё выслушал. Потом сказал:
— Поехали, Педро, со мной.
Петька и не спросил, куда да зачем.
Ты дошёл до этого момента, дорогой друг, путь был непрост и тебе, конечно, есть что рассказать и чем поделиться. Вырази свои чувства, оставив отзыв в комментариях. Это и награда нам, и весомый повод подискутировать. Ещё тыкни на модную кнопочку «подписаться», если ещё этого не сделал, тогда шанс того, что наши пути ещё пересекутся, возрастёт. Спасибо за проведённое вместе время.
Мы рады видеть Вас в нашей группе в VK "Зачарованный Мир"
Подписывайтесь на наши каналы о животных и истории
Присылайте ваши комментарии, а может быть и работы к нам на почту Charmed-World@yandex.ru
И не забывайте комментировать и делится в социальных сетях понравившимся рассказом!