К концу лета сорок третьего года на фронтах произошли большие изменения, после Сталинградской и Курской битвы началось уверенное движение фронта в западном направлении.
Илья Григорьевич, Анна, Гриша, Анастасия Георгиевна, все жители Саранска, всей страны и всей Европы, внимательно следили за событиями Великой войны, а когда стало известно, о прогремевшем в Москве, первом в этой войне праздничном салюте в честь освобождения городов Белгорода и Орла, Илья Григорьевич за завтраком объявил:
– Думаю, время пришло, и нам всем пора возвращаться в Москву.
Гриша и Анна радостно заулыбались, только Анастасии Георгиевне было трудно прогнать грусть со своего лица, но все же она попробовала улыбнуться и тихо произнесла:
– Да, конечно, вам уже можно возвращаться домой.
Гриша и Анна тут же почувствовали неловкость, их внезапная радость могла обидеть Анастасию Георгиевну, для которой их отъезд будет означать возврат к одинокой жизни в Саранске. Гриша посмотрел на Илью Григорьевича:
– Дед. Ты сказал, что нам всем пора возвращаться в Москву. Я тебя правильно понял?
Илья Григорьевич посмотрел на часы:
– Ты, кажется, собирался пойти с друзьями в кино, на утренний сеанс, будешь задавать вопросы, опоздаешь. Ты, Аннушка, тоже собирайся, иди в театр без меня, я немного задержусь. Хочу попросить Анастасию Георгиевну налить мне еще чашечку чая.
Анна тут же поднялась:
– Гриша, пойдем, а то, правда, опоздаешь.
Гриша прекрасно понимал, что у него достаточно времени, чтобы не спеша собраться, но возражать не стал и они с Анной быстро удалились.
Илья Григорьевич дождался, когда Анастасия Георгиевна подаст ему чашку:
– Хотелось бы выпить кофе, но это мы отложим до Москвы, там у меня остались небольшие запасы. Правда, считается, что кофе, как и чай, живет только год, но к соблюдению его срока жизни мы вернемся после войны.
Анастасия Георгиевна присела напротив:
– Когда планируете ехать?
– Пока не знаю. Поговорим об этом вечером. Сейчас мне хотелось бы обсудить главный на нашу с вами оставшуюся жизнь вопрос.
Илья Григорьевич, не отрываясь, смотрел в глаза Анастасии Георгиевны, она молча ожидала, что он скажет дальше.
– Два, может быть самых тяжелых года в нашей жизни, мы прожили в вашем доме, – он, не прикасаясь к чаю, продолжал смотреть ей в глаза, – мне было очень хорошо здесь, и мне кажется, поправьте, если ошибаюсь, мы здесь стали одной семьей.
Илья Григорьевич замолчал, ожидая, как среагирует Анастасия Георгиевна на его слова. Она чуть улыбнулась:
– Вы, кажется, забыли про свой чай.
– Да, – Илья Григорьевич чуть придвинул чашку к себе, – и я не могу допустить, чтобы в нашей семье что-то нарушилось. Гриша называет вас бабой Настей, меня дедом. Вы замечаете, что у нас с вами один общий внук? Но, главное даже не в этом. Я не хочу и не могу расстаться с вами. Мы, особенно я, далеко не молоды, но никто не посмеет запретить нам думать о будущем. Я смею надеяться, что вы не лишите меня своей благосклонности и разрешите просить вас поехать с нами в Москву. Я очень хочу, чтобы вы стали мне женой и прошу согласиться не задумываясь, ждать долго вашего решения у меня уже недостаточно времени.
Анастасия Георгиевна опустила глаза, она уже не раз задумывалась о том, что будет после того, как война закончится? Она предполагала, что ставшие ей близкими люди уедут в свою Москву, и изредка будут приезжать или приглашать ее к себе. Вариант замужества и переезд в Москву в ее воображении не возникал? То, что она только что услышала это неожиданно? Или не совсем так? Все-таки не совсем так. Что ответить? Согласиться? Или согласиться, но не сразу? Пожалуй, лучше не сразу.
Она сверкнула на него своими глазами:
– Не торопите с ответом. Давайте, пока, попробуем привыкнуть обращаться друг к другу просто по имени.
– И без «вы». Я на это сразу согласен, и вы, пожалуйста, берите с меня пример – соглашайтесь. Нам не нужно расставаться, будем скучать, ждать встречи. Зачем?
– Давайте-ка, я налью вам нового чаю, и себе тоже.
Анастасия Георгиевна налила чаю и достала из буфета конфеты. Это было очень похоже на молчаливое согласие с предложением Ильи Григорьевича.
После чая с конфетой Илья Григорьевич отправился в театр.
Вечером все собрались к ужину. Анна и Гриша были немало удивлены, услышав, что Анастасия Георгиевна называет Илью Григорьевича Илюшей, и сама отзывается на Настеньку.
Анна, усаживаясь за стол, с некоторым недоумением поинтересовалась:
– А почему я не вижу на столе шампанского?
Илья Григорьевич с сожалением ответил:
– Рано еще, Настенька скрывает свое отношение ко мне и не дает согласия.
Гриша засветился и радостно спросил:
– Дед, ты позвал бабу Настю замуж?
Анастасия Георгиевна отозвалась:
– Очень забавно все это звучит.
Анна, улыбаясь, не преминула ей заметить:
– Забавно, не забавно, а отвечать придется. Мы все хотим услышать ответ и мечтаем, чтобы он стал положительным.
Гриша ее поддержал:
– Правда, Ба, скажи «Да».
Анастасия Георгиевна рассмеялась:
– Этот маленький мальчик уже уверенно научился говорить по слогам и произносить: «ба» и «да».
Гриша тут же ответил:
– Хорошо бы бабушка также уверенно ответила деду одним многократно повторяющимся слогом: «да-да-да».
Анастасия Георгиевна, обращаясь к Грише и Илье Григорьевичу, сделала вид, что сердится:
– Вы будете уже садиться за стол? Ужин стынет.
Гриша покосился на деда:
– Может нам объявить голодовку, пока она не согласится?
Анастасия Георгиевна глубоко вздохнула:
– Ладно, садитесь уже. Поеду я с вами в Москву.
– Ур-а! – Гриша бросился обнимать бабу Настю.
К переезду готовились недолго. Илье Григорьевичу и особенно Грише хотелось побыстрее увидеть и узнать: как она там была без них, Москва? Сомнения в своевременности переезда были только у Анны, она не знала, вернулись ли из эвакуации киностудии и театры, и если не вернулись, сможет ли она найти работу в Москве? Илья Григорьевич ее успокаивал даже, когда они шли к театру подавать заявления об увольнении по собственному желанию:
– Если твой Союздетфильм еще не вернулся, отдохнешь, выспишься, с Гришей позанимаешься, продержимся. Спрос на таперов и лабухов, думаю, никогда не пропадет. Вернусь в ресторан на Чистых прудах, его-то точно не эвакуировали.
Анна возражала:
– Это совсем не правильно взвалить на вас одного заботу обо всей нашей семье.
– Аннушка, дорогая, я, хоть и пожилой, но все же мужчина, и не могу не позаботиться о тех, кого я люблю и кто мне дорог. Развлекать ресторанную публику неподалеку от дома много проще и легче, чем ездить с концертами по прифронтовым госпиталям. Фронт отодвигается все дальше, и я думаю, что здешний театр скоро вернется к своей привычной жизни, и если мы останемся здесь, мне все равно придется расстаться со своим аккордеоном.
В театре первым делом они зашли поговорить с Иваном Николаевичем. Илья Григорьевич, увидев у него на столе, рассыпь бумаг, поинтересовался:
– Вы, Иван Николаевич, готовитесь ставить новую пьесу?
Анна увидела под ворохом бумаг небольшого формата книгу:
– Можно взглянуть?
Иван Николаевич согласно кивнул:
– Да-да, конечно, пожалуйста.
Анна взяла в руки книгу.
– «Василий Теркин. Книга про бойца». Вы хотите поставить Теркина? Это интересно. Кому отдадите роль Теркина?
Иван Николаевич хитро улыбнулся:
– Сначала вы предложите, не задумываясь.
Илья Григорьевич развел руками:
– Я не со всей труппой знаком, отдаю право назвать кандидата на роль Аннушке.
Анна ответила сразу, как и просил Иван Николаевич:
– Если, не задумываясь, то Коржикову, мне кажется, он и характером и внешними данными вполне соответствует. Сыграет, как самого себя.
– Он один из троих, кого я наметил, но, видимо придется с тобой согласиться, если отдел культуры даст добро на постановку.
Илья Григорьевич удивился:
– Вы думаете, они могут отказать?
– Я знаю, что в московской прессе критиковали поэму. Недоброжелатели обвиняли Твардовского в пессимизме и отсутствии упоминаний о руководящей роли партии, а наши начальники очень внимательно следят и учитывают мнение Москвы.
Иван Николаевич указал на стол:
– Ну, не стоит предполагать плохое, вот этот ворох бумаг и есть сценарий, поэма необыкновенно популярна и надеюсь, ее постановке не будет препятствий, но подозреваю, что вы пришли не только для того, чтобы обсудить наши творческие планы.
– Да, – Илья Григорьевич опередил с ответом Анну, полагая, что ему будет легче объявить об их решении, покинуть театр, – мы решили, что нам пора возвращаться в Москву. Там наш дом, он уже почти два года без присмотра, возможно, его придется обживать заново. Подозреваю, что там мы столкнемся с массой вопросов, которые придется решать, и чем дальше откладывать возвращение, тем больше будет вопросов. Первый из них: у Гриши скоро начнется учебный год, нужно определиться со школой.
– Понимаю, – Иван Николаевич немного погрустнел, – настает время, когда можно начинать задумываться о будущем: и своем, и главное о будущем детей и внуков. Жаль с вами расставаться, ваш аккордеон, Илья Григорьевич, был бы очень кстати в новой постановке, а с тобой, Аннушка, ты знаешь, мне всегда приятно и комфортно работать, но, к сожалению, мне вас здесь не удержать. Аннушка милая, мы с тобой уже, кажется, дважды прощались, надеюсь, это наше прощание тоже будет не последним.
– Я тоже так думаю, – Анна подошла к Ивану Николаевичу, – можно я ничего не буду говорить, а просто вас поцелую?
Иван Николаевич улыбнулся и обнял Анну.
На этот раз прощание с коллективом было спокойным и даже повседневным, так прощаются, уходя с работы, зная, что завтра с огромной вероятностью снова увидятся. Ни Илья Григорьевич, ни Анна не знали, что с их домом в Москве, они помнили рассказы Арсения о бомбежках, о том, как совсем неподалеку от их дома в Машковом переулке мощным взрывом было разрушено здание посольства. Они уезжали, не зная, как их встретит Москва и без уверенности, что им снова не придется возвращаться.
Анастасия Георгиевна не стала сообщать никому из знакомых о своем намерении выйти замуж и переехать в Москву, она оставила свою квартиру на попечение Василия Черняйкина, взяв с собой только самое необходимое, уместив все это в небольшой чемоданчик. Все прощались с ней в уверенности, что через пару недель она вернется. Только у Евдокии Петровны закралось подозрение, что с отъездом подруги не все так просто и за этим что-то кроется, а небольшой чемоданчик Насти в руке Ильи Григорьевича не развеял, но поколебал ее подозрения.