Господи, как же Ваське хотелось тишины! Без рева вечно поддатого отца, без бухтения вечно недовольной матери, без писка младших братьев:" Вась, а Вась!" Далее следовало нытье про почитай, смастери, помоги и сделай. И никуда ведь не денешься. Семеро человек в крохотной хрущевской " двушке", одна комната на четверых детей. В другой жили батя с матерью и полуслепая бабка.
Васька буквально ловил тишину. Иногда удавалось. Тогда вдевал в уши старенькие треснутые наушники и слушал, слушал, слушал тишину. Не музыку, не радио. Только её.
Тишина манила, казалась недостижимым блаженством, которому не суждено сбыться .
Тишина. Без подработок в отцовской автомастерской, его тяжёлого, налитого водкой взгляда и обреченного:" Глиста ты беременная! Руки из ж...в, голова оттуда же" . Без деловитого шепотка Дрюни, дворового авторитета:" Деньги есть? Нету? А если найду?" Без резкого, как гвоздь по стеклу, дребезжания математички:" Где опять тетради? Забыл? А голову не забыл из дома в портфеле принести?"
Далась всем его, Васькина, голова.
Вся Васькина жизнь - день сурка. Тяжёлый, тягучий, как повидло, которое когда- то варила бабушка. Давно. Тогда ещё мама смеялась и целовала Ваську в пушистую макушку. Тогда ещё не бухал отец. Много ещё было " тогда"..
Ненавистная школа, возня с братьями, которых на него практически скинули родители, двор, через который Васька, рискуя остаться без последних денег, фактически пробегал со скоростью спринтера, за которым гонится бультерьер.
Все заработанные Васькой деньги забирал отец. Хозяину мастерской было влом как- то оформлять документы на Ваську, проще отдать его деньги бате сверх зарплаты.
Иногда, правда, удавалось кое- что выпросить. Отец подначивал:
- На что тебе? На бухло, сигареты и баб? Да ни одна в голодный год на тебя не польстится!
Сегодня в мастерскую можно было не ходить. Работы всё равно не было. Только бы мимо отца дома просочиться, он в такие моменты злой, как дракон.
Да мимо Дрюни прошмыгнуть, у Васьки ещё оставались какие- то копейки с прошлого раза, когда батя был пьян и добр.
Квартира встретила тишиной. Странно. Куда все подевались?
Все сидели на кухне. Глава семьи, опустив глаза, что было вовсе уж удивительно, хрипло откашлявшись, изрёк:
"Тут, Васек, такое дело. Повестка тебе пришла. Из военкомата". Бате было стыдно. Про то, что сыну на днях исполняется восемнадцать, семья дружно забыла.
Вот оно! На медкомиссии Ваське поставили группу" Б" - годен с ограничениями. Но армия была реальным выходом. Выходом из этого болота.
Только вот тишины там уж точно никто не обещал. Было страшно. Наслушался рассказов дембельнувшихся о жёсткой физухе и дедовщине. Понимал, что не сдюжит. В школе учитель физры Семён Борисович только вздыхал, глядя на Ваську: высокий, как жердь, узкий, как шпала. На канате болтался макарониной, гантели поднимал, страдая лицом и отдуваясь. После того, как Ваську чуть не зашибло штангой, физрук нарисовал тройбан за четверть:" Или, иди от греха подальше. Физкультура на тебе отдохнула".
Рассказы о жёстком прессинге " духов" любил смаковать Дрюня. Прямо балдел, перебирая воспоминания и пугая будущих салажат. Стекленел глазами. Ваське казалось, что Дрон садист, натуральный. И он, в принципе, был не далек от истины. Унижать, пинать, издеваться Дрюне нравилось больше, чем бухать и тискать девок.
Так что армия была слишком экстремальным выходом.
А пока семейство соображало, что ж оно будет делать без Васьки и его заработка, прошел в комнату.
Две сильно беушные двухъярусные кровати, узкий стол. Мелкота опять раскидала игрушки. Зашипел, наступив на детальки пластикового конструктора, кинул в корзину для игрушек зелёный самосвал. Под ним лежал самолётик из газеты, младшие с восторгом играли им три дня, а потом забросили.
" Альтернативная служба". Васька лихорадочно распотрошил самолётик, жадно впился в текст.
А через месяц, счастливо тряся документами, кипой анализов и свежим военником, чуть ли не вприпрыжку бежал из дома.
Бежал в тишину. Было несколько вариантов: детдома, дома престарелых. Ну уж нет! Детского визга наслушался на много лет вперёд, хоть братьев и любил. Бабушка чудила как могла, с размахом и чувством. То поднимала домашних нецензурными частушками, то завывала в полночь раненым бизоном. Представить себя в окружении сорока таких бабушек-дедушек года на полтора - сам кукухой поедешь.
Интернат для глухонемых показался спасением, подарком божьим, воплощением мечты. Тишина! И можно, наконец, побыть самим собой. И с самим собой:
- Хорошо тут у вас, тихо! - улыбаясь, ляпнул Васька старшей медсестре Зое Ивановне, - прямо рай.
Та взглянула на него как- то странно, дернула уголком рта:
- Пойдем, покажу что, где и как.
Ваське определили отдельную комнатку, больше похожую на кладовку, объяснили, что к чему , выдали халат.
Так началась новая жизнь. Поначалу балдел: чисто, тихо, только негромкие голоса персонала и тиканье настенных часов. Да, в интернате их было слышно. С работой освоился быстро: раздать еду, помыть пол, перестелить кровати, обиходить тех, кто делал под себя. Ему ли привыкать! Дома, бывало, и колготы мокрые менял братьям, и попы грязные мыл.
Так что не в новинку. Кормили вкусно, сердобольные поварихи подкладывали худосочному парню добавки.
Засыпал, едва коснувшись подушки. Один. В тишине. В своей комнате.
Сперва воспитанники казались на одно лицо, потом попривык, перезнакомился. И понял, что тишина у всех разная.
Были те, кто не слышал и не говорил с рождения. Не знал, как поют птицы. Как гудит движок машины. Не слышал голоса мамы. Да и матери были не у всех. Не каждая смогла принять, не струсить, полюбить. Не каждая осталась. Так и мыкались по спецучреждениям. Их тишина - данность, другой не было. И не будет. Когда врубился, по спине побежали струйки пота, так стало жутко.
Были те, кто оглох во время болезни, потерял речь и слух в результате травмы, несчастного случая. Как Иван Сергеевич , который поступил два месяца назад. Нет, родственники - приличные люди, оплатили вип- палату и проживание. Но старик бился в толще своей немоты и глухоты, как в клетке. Помнил слова, но знал, что больше не услышит и не произнесет ни одного. Никогда. Навечно. Тихо выл в своей вип- палате, больше похожей на камеру- одиночку. У Васьки тогда тряслись руки и ноги. Не выдержал, сел рядом, взял за руку. И всё ещё крепкий , хоть и немолодой мужик ткнулся в плечо пацана и замычал. Глухо, протяжно, по лицу обоих бежали слезы. Страшные слезы:
- Не бери близко к сердцу, - посоветовала тогда Зоя Ивановна, - надорвешься. А лучше выбери себе другое место службы.
Но оставалось всего ничего, и Васька, стиснув зубы, мотнул ушастой башкой: остаюсь.
Вот и дембель. А как ещё назвать окончание службы, пусть и альтернативной? Устроили небольшой праздник, скинулись на стол и новую одежку, джинсы да свитер. Васька улыбался.Отвык от подарков. А вот к душевности и заботе персонала, в основном женского , привык, прикипел. Разлили шампанское, пожелали Ваське счастливой долгой жизни и разошлись по делам.
Ночью проснулся в туалет: нечего было пять стаканов компота в себя вливать. Васька любил компот, вишневый. Из домашней ягоды. Вот и побаловали женщины хлопца на прощанье. Туалет для персонала располагался в конце коридора, Васька за полтора года уже привык.Гулко зашлепал резиновыми тапочками по толстому линолеуму.
Как вдруг услышал голос, неуверенный, сбивающийся, будто человек учился говорить. И тихую воркотню Зои Ивановны. Заглянул. Медсестра покачала головой: выйди, мол.
Справив нужду, остановился около дежурного поста. Зоя Ивановна билась в плаче: сухо, жутко, без слёз. Обнял неумело, нерешительно. Смешно, он впервые обнимал женщину и уж точно не думал, что это будет так:
- Новенький, Вась.Сама принимала, пока все проводы твои праздновали. Недавно глохнуть стал, да ещё слепнуть начал. Вась, Васенька, он же говорит, чтобы не забыть. Не забыть, что умел когда- то. Не забыть, как звучат слова. Отодвинуть, отсрочить эту мертвую тишину, которая съест его и не подавится, Вась!
И тогда мальчик, за одну ночь ставший взрослым, решил: у меня будет большая семья . И родителей заберу к себе, как состарятся. Пусть ворчат. И детей троих нарожаю. И кота с собакой заведу.
Пусть будет шумно, пусть. Лишь бы не такая тишина.