Вячеслав Рыбаков — известный российский китаевед, доктор исторических наук, специалист по средневековому китайскому праву. Автор полного комментированного перевода Танского кодекса (китайский свод законов, сыгравший для цивилизации Юго-Восточной Азии ту же роль, что Кодекс Юстиниана для европейской цивилизации). Отдал этому три десятка лет жизни. Одно лишь издание перевода в четырех томах заняло 10 лет.
Известен также как писатель-фантаст, лауреат ряда литературных премий, лауреат Государственной премии РСФСР по кинематографии им. братьев Васильевых (1987).
В издательстве «Петербургское Востоковедение» вышла его книга «Танская бюрократия. Часть 2: Правовое саморегулирование. Том 1», являющаяся продолжением ранее начатого исследования «Танская бюрократия. Часть 1: Генезис и структура» (СПб., 2009).
— Почему вы начали заниматься танским правом? Зачем это все? Для чего и кому нужно разбираться, как служили и отдыхали чиновники в древнем Китае, как их наказывали за произвол и мордобой?
— Зачем вообще история? Ведь человек, который помнит, чем отличался Перикл от Ашоки, герцог Мальборо от Уистона Черчилля и Сталин от Гитлера не получает ни прибавки к зарплате, ни дополнительной мышечной массы, ни квартирных льгот, ни лишних лошадиных сил в мотор.
Но быть умным, при всех издержках этого состояния, в конечном счете всегда лучше, чем быть глупым. Ведь не зря же во все времена правители, искренне озабоченные будущим своей страны, предпочитали умных граждан, создавали для них институты, университеты, академии... А те, кто наоборот, — изо всех сил старались умных превратить в глупых, а институты и академии — в доходные дома.
На мой взгляд, право само по себе — очень скучная вещь. Кроме того, наверное, еще очень не скоро мы, россияне, перестанем воспринимать как непреложную истину известное высказывание «закон — что дышло...» Так что право, вроде бы, вещь не только скучная, но еще и достаточно малопочтенная, нормальный человек с ним связывается лишь от полной безвыходности.
Но! Если посмотреть на право не как на орудие, простите за выражение, классового господства, а как на весьма специфический продукт культуры, как на откровенный рассказ государства о том, от чего оно мечтает в самом себе избавиться и каким, стало быть, оно мечтает стать — делается гораздо интереснее. Именно под этим углом зрения я стараюсь изучать традиционное право Китая. Сильно подозреваю, что такой подход мне подсказала моя вторая ипостась, и если бы не увлеченность фантастикой и ее конструкциями светлого будущего — я бы нипочем до подобных интерпретаций не догадался.
А уж то, что с проблемами развитой бюрократии Китай столкнулся, когда даже самых дальних предков Рюрика еще и в проекте не было — это факт. И то, что за прошедшие тысячелетия опыт решения этих проблем был им накоплен колоссальный, бесценный, — тоже не приходится сомневаться.
— Звучит красиво, но довольно абстрактно. Зачем нам знать, сколько палок полторы тысячи лет назад били в Китае тому, кто, например, расквасил соседу нос? Ведь у вас едва ли не половина книги посвящена скрупулезным расчетам, как следовало наказывать, если посторонний побил постороннего, а как — если брат брата, или муж жену, или подчиненный начальника...
— Представления о том, как и за что уголовный закон от лица государства должен наказывать провинившихся подданных, развивались не сами по себе, а как часть всего китайского миропонимания — сложного, своеобразного и тоже постоянно развивавшегося. Такое развитие увенчалось двумя существенными моментами.
Далее - здесь.