Второй раз я видел деда в 1958 году. Мы (отец, моя сестра Таня и я) приехали на лето к дяде Мише в Плавск. О нашем пребывании у дяди Миши я расскажу позже, а теперь о поездке к деду. Отцу стало известно, что дед пригласил своих старших детей (кто будет поблизости) на свадьбу своего приемного сына. Дядя Миша сообщил об этом предложении как-то неуверенно, но отец этим приглашением решил воспользоваться. Нам было любопытно побывать на настоящей деревенской свадьбе и мы тронулись в путь. На этот раз этот длинный маршрут мы преодолели на удивление легко, хотя под конец часто делали привалы.
Дед за эти пять лет постарел, но по прежнему выглядел осанисто. Только движения и походка стали менее уверенные. Вообще его образ как-то не четко сохранился у меня в памяти, он заслонился яркими картинами свадьбы. Мы пришли в деревню под вечер, нас обильно накормили и мы легли спать. На следующий день должна была быть сама свадьба.
Свадьба в деревне в то время это целое театральное действо, в котором и жених и невеста, и подруги невесты, и друзья жениха, и родители жениха и невеста и все гости - это и актеры и зрители одновременно. Свадьба протекает по одному раз на всегда закрепленному ритуалу, который своими корнями уходит, наверное, еще в до христианские времена. С утра жених идет со своими товарищами на мальчишник, а невеста со своими подругами на девичник для прощания со своей холостой жизнью.
Невеста в своей деревне, а жених в своей, при чем не в тех избах, где они живут , а в каких-то других. На мальчишнике и девичнике ни родители, ни гости не присутствуют. До свадьбы жениха называют бараном, а невесту – ярочкой (нерожалой овцой).
Я не могу сказать был ли в данном случае обряд церковного венчания или жених и невеста ограничились регистрацией в Сельсовете, но мы видели как жених и его товарищи с шумом и песнями поехали в соседнюю деревню умыкать невесту, Умыкнут значит украсть. Часа через два – три с шумом и гиком к дому подкатили три грузовика полных девушками и парнями, невеста и жених приехали в легковом автомобиле. Все гости встречали молодых на улице. Первыми молодых встретила группа ряженых парней и девчат, парни были одеты в женскую одежду, девчата в мужскую. У ребят из-под юбок выглядывали волосатые мускулистые ноги и вызывающе топорщились платья на места женских грудей. Девицы в мужских пиджаках и брюках, в кепках или фуражках выглядели еще более экзотично. Одна разбитная девица была одета в солдатскую гимнастерку и солдатские галифе, на ногах сапоги, а между ног привязаны две или три огромные морковины.
Эта группа окружила молодых и стала петь частушки неприличного содержания. Но всё это не казалось похабным, толпа гостей одобрительно шумела и смеялась. Затем молодые прошли в дом. Встречали ли молодых родители хлебом и солью не знаю так как от нас их загородила толпа. Все устремились за стол. Такое обилие еды я видел впервые. Жили мы довольно бедно, отец работал один, получал мало. Я до сих пор помню, что все школьные годы меня сопровождало непрерывное чувство голода. Пища на этом свадебном столе была простая но разнообразная и главное её было много. Различные салаты и винегреты, колбасы и консервы. квашеная капуста, сало, маринованные грибы и много еще чего-то. чего я уже не помню. Почему-то больше всего запомнились консервы – печень трески. Эти консервы показались мне тогда очень вкусными, но много их не съешь – очень жирные. Вообще было очень много жирной пиши. И, наверное, это хорошо, так как водки и самогонки было еще больше чем закуски. Водка была в обычных бутылках, а самогонка в четвертях – это такие бутыли по 25 литров каждая. Тем не менее никаких эксцессов, мордобоя, битья посуды и окон не было. Наверное, в это время деревня не выродилась как сейчас, еще соблюдались правила приличия, сильно было общественное мнение.
А свадьба тем временем текла по своим законам. Никакого тамады не было, но тосты звучали без всяких понуканий. Потом на небольшой пяточек у печки вышла группа молодых женщин и стали славить жениха и невесту, их родителей и гостей (славить – это значит петь хвалебную песню). А каждый гость вставал , чтобы его все видели, благодарил этих славильщиц и давал им небольшую сумму денег. Очередь дошла и до меня. Кто-то спросил: «Как тебя зовут?». Я ответил. И вот уже полилась удалая песня про молодца Николая свет Петровича, да какой он пригожий да румяный. А я действительно весь пунцовый до корней волос стоял и думал, когда же это восхваление кончится. Мне казалось, что на меня смотрят все сидящие за столом. Было несколько смен блюд. Потом проводили молодых, а веселье еще долго не умолкало. Молодежь вышла на улицу. Там начались танцы. Люди среднего и старшего поколения остались в избе. Пели песни и веселые и грустные- и «Хазбулат удалой...» и про воеводу и князя и много других.
За моей сестрой Татьяной стал интенсивно ухаживать деревенский парень лет пятнадцати. На следующий день он принес Татьяне большой пакет тульских пряников и шоколадные конфеты. Но деревенская любовь не имела дальнейшего развития так как в этот день мы уехали. Дорогой мы с удовольствием съели эти пряники и конфеты.
Третий раз я видел деда в 1960г. Мы уже жили в новой квартире в Черёмушках. Жили крайне бедно. Отец покупал на Бауманском рынке очень за дёшево кости с мясокомбината. Кости эти уже на мясокомбинате были тщательно очищены от мяса, но какие-то микроскопические кусочки оставались. Мать ухитрялась из них варить суп. Дед поел этого супчика, спросил: «И это все?», переночевал у нас и быстро уехал. Видно не выдержал нашего скудного жить-бытья. Выглядел он в свой приезд довольно старым. Плечи как-то опустились, лицо морщинистое, не было того задора, что был в прошлое наше свидание в деревне. Я с ним не общался так-как уезжал из дома в половине седьмого утра (я учился в школе в центре Москвы), а приезжал часов в 17.
Года через два стало известно, что дед умер. Никто из его детей на похоронах не был. Конечно, объяснение этому можно найти. Вообще все в жизни можно объяснить, но понять тяжело и трудно. Как я понял из отрывочных сведений, обрывков разговоров родственников, дед, вернувшись с войны как-то отошел ото всех деревенских забот семьи, даже не ходил на пахоту. Он всецело отдался врачеванию. Этих средств явно на всю семью не хватало. Отсюда постоянные скандалы, да еще при таком сквалыжном характере как у его жены – бабки Варвары.
Появлялся он в семье наездами, врачевал на стороне, менял регулярно женщин. Детей это, конечно, обижало. Дети всецело были на стороне матери и не только потому что она была стороной обиженной, но и потому что по характеру они все были на нее похожи. Да еще и унаследованная от отца холодность и какая-то отстраненность. Окончательно дед ушел из семьи в конце двадцатых годов. Дети его особенно-то не притягивали, а тем более внуки. Дети платили ему тем же, однако обид и претензий у них к нему было больше.