Я выпил стакан водки за свои лейтенантские погоны. И чувствовал себя победителем. Сознание гарцевало, как резвый скакун. Я сделался дерзок и смел. Если бы мне приказали идти на дзот, я выполнил бы приказ, не мешкая.
Я принялся болтать без умолку. Мне было что сказать!
- Запомни, лейтенант, - осадил меня Алиев на перекуре. – Первое офицерское звание – это старший лейтенант.
- Как же? Почему это? – возмущался я, раскрасневшись. – А лейтенант?
- А лейтенант – это кличка.
Последующие мои воспоминания – отрывочны. Помню, как Мерзликина поднимали, а он оседал на пол как замерзшая в пятидесятиградусный мороз на лету птица. Помню тепло маринада на лбу. Еще-ботинки, скачущие на уровне глаз. Усы командира с капельками водки на поседевших кончиках. Барабанные палочки, лупящие по тарелкам. А потом те же палочки, лупящие по кастрюлям. Помню Глашины ладошки, бьющие по моим щекам.
На следующий день я очнулся в офицерском общежитии. Сознание, как разбитый кувшин, рассыпалось на дне головы грудой осколков. На полу валялся китель со звездочками. Я почувствовал, что не могу оторвать язык от неба.
Дверь открыл краснощекий капитан Иванов, следователь военной прокуратуры. Не говоря ни слова, он кинул на кровать бутылку «Ессентуков» номер семнадцать. Солоноватый поток заструился по моей внутренней пустыне, возвращая жизнь в города и села. Я опустошил всю бутылку. Поднялся, заметил, что на полу нет ботинок, а на моих руках - вздувшиеся пузыри ожогов.
- Вы ко мне? – спросил я хрипло.
- Я за вами, - ответил Иванов, не отрывая взгляда от документов. - Едем в Шатой. Мотолыга перевернулась. Вы, Николаев, решили здесь забухать, что ли? Не лучшее решение.
- Я не решил.
- Вы вчера наблевали на бас-гитару.
- Правда, что ли? Точно я? А ботинки мои не видели?
- Возле мангала валяются.
- М-мангала?
- Вы сняли их, чтобы пройтись по углям.
- Зачем? – схватился я за голову.
- Доказывали, что способны на подвиг. А потом сделали предложение Глафире Андреевне.
- Хватит, прошу.
- Вручили ей на помолвку картину со стены столовой. Потом уснули на тележке для посуды. Кажется, все. Машина ждет. Два «двухсотых» на месте аварии.
УАЗик взлетал и падал на ухабах. Меня подташнивало.
- Развлечений никаких, вокруг горы. Хотя в полку праздник каждый день. Поэтому я не бухаю. Вообще, – сказал Иванов. - Нам, мордве, бухать, противопоказано. Дурные становимся.
- Как же вы игнорируете все эти тосты? – спросил я.
- Переворачиваю стакан и все. Это значит – не пью.
- У нас с вами много общего.
- Например?
- У нас обоих короткие аллели. Мое имя Кытахы. Большая деревянная чаша. А фамилию Николаев глупый паспортист придумал. А вас как зовут?
- Иванов.
- Нет, по-настоящему.
- По-настоящему я Иванов и есть. Ну и воняет от тебя. Ну-ка, отверни свою чашу в сторону.
Колеса взбивали пыль, дорога петляла. Горы раздвинулись, открылось Аргунское ущелье. Дорога здесь сужалась и уходила вниз, начинался самый опасный участок. Ширина дороги не превышала трех метров. Слева нависла стена, справа - обрыв. Внизу, вгрызаясь в скалистое дно, бурлил Аргун. Пройти на этом узком участке могла лишь одна машина.
- Поворот этот не хороший. Зовется «Ятаган», - сказал Иванов, сбрасывая скорость. – Мы едем по широкому лезвию, а узкая дуга в конце – рукоять. После дождя дорога раскисает, начинаются оползни. В местной почве до фига глины. Многие нырнули здесь в Аргун. А лететь-то 80 метров. Это примерно пять секунд. Всю жизнь вспомнишь. Он первого поцелуя до последнего стакана.
Мы благополучно спустились вниз, к реке. Здесь через Аргун был перекинут узкий бетонный мост. Механик-водитель, преодолевая его в пять утра на бронированном тягаче, не справился с управлением, вывесил с моста правую гусеницу. Пытался сдать назад, не рассчитал и завалил машину в реку. Высота небольшая: пара метров, но мотолыга перевернулась и придавила солдат, дремавших на броне. Нам предстояло извлечь тела и провести с ними следственные действия.
После того случая прошло три месяца. Днем я ездил по заставам, расследовал «чипки» (чрезвычайные происшествия). А вечером брел, как на казнь, в столовую. Жизнь в боевом полку изменчива: один уезжает, другой приезжает, третий получает воинское звание. Сегодня день танкиста, завтра – день артиллериста. Отвальная, привальная, праздник, представление. Каждое второе служебное совещание заканчивалось тем, что кто-то из офицеров вставал и приглашал всех в столовую. Иногда я шел на утреннее построение и видел, что некоторые офицеры все еще празднуют в столовой, двигаясь как в замедленной съемке. Но были и хорошие новости: например я выучил наизусть весь репертуар группы «Любэ».
Пил я много. Водка бодрила. Во мне появились легкость, кураж, жажда приключений. Невзгоды забывались, а жизнь казалась бесконечной.
Аванс мужества и жизнелюбия, выданный вечером, был вчистую истрачен на следующее утро. Часто я просыпался в чужой кровати совершенно опустошенный. Черное чувство вины глодало меня. Звуки казались раздражающими, проблемы -непреодолимыми, жизнь - бессмысленной.
Саша Иванов подначивал меня: «Деревянная чаша, ты сопьешся!» Или: «Большая чаша, дуй в общагу, никто не заметит».
А потом Саша забухал сам. Нагрянули гости из прокуратуры города Шали. Среди них был Сашин знакомый по службе в Иркутске. Иванов выпил одну, другую - и понеслась. Бухал он два дня, не просыхая. Потом Саша посадил друга в «девяноста девятую» и повез в Шатой, где служили их общие друзья. Три дня Иванов отсутствовал. Все думали, что он дернул по пьянке к проституткам во Владикавказ. Подобное практиковалось. Но Саша не объявился даже на пятый день.
Через неделю разведчики обходили устье Аргуна. Когда бойцы дошли до изгиба реки под Ятаганом, то заметили в воде два препятствия, которые стали причиной пенистых бурунов. Неделю назад этих предметов не было. Одного из бойцов обмотали веревкой и спустили в воду. В Аргуне, днищем вверх, лежал легковой автомобиль.
Командир полка снарядил два «металла» и я вместе с эвакуационной командой, отбыл к месту происшествия. Один из тягачей спустился к реке. Разведчики подцепили трос к переднему мосту автомобиля. Мотолыга зарычала, дернула и на поверхности показался расплющенный нос серебристого ВАЗа 99-ой модели.
Вытащили машину на берег, перевернули. Саша сидел на месте. Тело его распухло, кожа стала похожа на белую пористую губку. Сашины руки намертво вцепились в руль. Пальцы словно срослись. Вдвоем со следователем мы примерно пять минут не могли разжать их. Помогла только отвертка. Пока мы составляли протокол, Иванов лежал в кустах, продолжая удерживать перед собой невидимый руль.
Мы отвезли Сашу в родной Ярославль. Когда его готовили к похоронам, то не смогли сложить руки по швам. Они так и остались согнутыми в локтях, перпендикулярно телу.
- Санек, ты куда едешь?- смеялась Сашина вдова. – Дайте ему газету почитать, что ли.
Она изрядно выпила и вела себя отвратно. А потом отказалась целовать белую распухшую щеку. Сашин отец выгнал эту тварь из ресторана.
***
Время летело. На первых порах у меня еще случались разгрузочные дни, когда я силой воли воздерживался от спиртного. Теперь и они ушли навсегда. Теперь я пил каждый день. Впрочем, по утрам я все еще давал себе клятвы: «С сегодняшнего дня, и целый месяц - ни капли!» К обеду месяц трезвости уже казался слишком суровым наказанием. Тридцать календарных дней немедленно сжимались в декаду, которая после обеда становились неделей. А в 17 часов обычно начинался позорный диалог с самим собой:
- Бытолочку пивчанского хотя бы, а то совсем тоска, вздернуться хочется.
- Вчера уже было пиво. А потом водка.
- Безалкогольного пива, фашист! Это же просто квас. Все равно все сдохнем. Зачем эти мучения?
- …Ладно. Только безалкогольного.
- Две бутылочки!
- Что? Нет!
- Две бутылочки безалкогольного пивка.
В итоге я шел в магазин и покупал пять банок Балтики-«нулевки». К концу последней банки я, как ни странно, оказывался во хмелю. Половина процента этилового спирта в безалкогольном пиве все же имелась.
Однажды мне удалось продержаться без выпивки аж до восьми часов вечера. Стрелка часов скреблась изнутри о черепную коробку. В клетке силы воли бесновалось желание: выпить-выпить-выпить. Нужно отвлечься, почитать что-нибудь, решил я. Схватил с полки первую попавшуюся книгу. Это был Джеймс Хэдли Чейз «Ночь отдыха». На картинке одинокий человек брел по ночной улице. Фалды пиджака угрожающе топорщились. Я открыл книгу на случайной странице.
«– Черт с ней, с этой идеей, – объявил он наконец. – Однако теперь, когда я здесь, что вы мне порекомендуете?
– На вашем месте, – начала она серьезно, – я пошла бы первым делом в бар и заказала себе побольше выпивки. Потом я пошла бы в ресторан, села за столик поближе к оркестру, заказала необильный и тщательно обдуманный ужин и насладилась бы всем этим.
Джейсон потрогал пальцем свой белый галстук.
– Вы думаете, мне необходимо преодолеть отвращение к выпивке, так, что ли?
Она хихикнула».
Я разорвал книгу пополам и отправил в урну.
Включил телевизор. Искал комедию, но нашел только драму под названием «Покидая Лас-Вегас». Николас Кейдж развалился на лавке. Ветер хлестал его по лицу. Кейдж потягивал из бокала для коктейлей какую-то дрянь. Напротив стояла прекрасная Элизабет Шу в коротком розовом платьице. На заднем плане монашки раздавали листовки.
— Может, тебе стоит меньше пить? – спросила Элизабет вкрадчиво.
— А может, мне стоит меньше дышать? – отвечал Николас, прикрыв глаза.
Я принялся грызть и ломать проклятый пульт.
Потом рухнул на кровать, сложив руки на груди. В девять вечера начался озноб. Я дрожал как новорожденный олененок. Самый наимельчайший звук пронизывал сознание электрическим током. В половину десятого в душу ворвался страх смерти. Тремор передавался каркасу кровати, который колотился железным боком о стенку.
Я вскочил, вывалился в коридор. Пнул дверь напротив. Там жили финансисты полка. Солдат-домохозяин сказал, что офицеров нет. Я с молчаливой решительностью откинул крышку морозилки, достал ледяную бутылку водки. Горлышко предательски стучало о край рюмки. Водка ложилась в рюмку слоями, как масло. Открыл рот, опрокинул стопку в горло. Вдавил водяру в желудок. Извиваясь ледяной змеей, водка рвалась обратно. Я сжал зубы и нюхал рукав, пока тварь не утихла.
Отлегло. Я воскрес.
Однажды должен был приехать полковник из штаба округа, а мне поручили его встречать. Полковник прибывал вечером на железнодорожный вокзал Владикавказа. Путь от нашего полка до Владика был не близкий. Служебное авто укатило с утра в горы. Я бросился искать оказию. В штабе я наткнулся на Мерзликина. Он забавлялся тем, что издевательски заступал за линию поста, где под охраной караульного хранилось боевое знамя полка. Караульный, видя ногу лейтенанта в запретной зоне, вскидывал оружие и произносил команду: «Стой! Кто идет?» Мерзликин стремительно убирал ногу и гомерически смеялся. Потом все повторялось.
- Хватит тренировать бойца, поехали во Владик, - сказал я. – У тебя же есть «жигуль»?
- Скажи инженеру, что берешь меня и погнали, - с готовностью отозвался Мерзликин, дыхнув на меня перегаром.
Я договорился обо всем, и мы выехали. Мерзликин сел за руль. Он немедленно открыл бутылку «Holsten», сделал смачный глоток и зажал ее между колен. На дороге лейтенант стал демонстрировать фигуры высшего пилотажа, самая жуткая из которых представляла собой вхождение в поворот с боковым заносом. Лейтенант то и дело срывал ручной тормоз и совершал дикие движения рулем.
- Я один раз так от чехов ушел. Они на своей «Ниве» только пыль глотали. Три года картинга не прошли даром, - брехал Мерзликин, отхлебывая из бутылки.
- Впереди «ятаган», снижай скорость, - предупредил я.
Мы проехали памятник застывшему в прыжке горному барану. Начали спуск в ущелье. Мерзликин продолжал экспериментировать с контролируемыми заносами. Заднюю ось машины то и дело срывало с траектории, за нами смерчем несся шлейф пыли. Глаза лейтенанта сверкали безумным азартом. Костяшки пальцев побелели. Мы выехали на широкое острие «ятагана» и стали двигаться в сторону «рукояти». Слева к скале прижалась черная невесомая фигура. Кажется, старуха. Я вздрогнул.
- Володя, прекращай, - крикнул я, вцепившись двумя руками в рукоятку над боковым стеклом. – Останови, я выйду! Я серьезно! Хватит!
- Не сцы, пиджак, проскочим.
Дорога сузилась до предела, повела налево. Мерзликин резко дернул руль, все-таки сорвав ось. ВАЗ, скрипя от напряжения, стал заваливаться в поворот. Посреди дороги машину ждал глиняный гребень. Он оказался твердым. Задняя покрышка пропахала об его край внешней стороной. Машину отшвырнуло назад. Бутылка пива разбилась о панель. Полетели брызги. Перед глазами возникла буро-зеленая мазня, «жигуль» прекратил вращение. Я увидел стоп-кадр: внизу серебряной стрелой вытянулся Аргун. Машина летела к обрыву на полной скорости. И тут Мерзликин дернул руль влево и ударил по газам. Мотор завизжал, передние колеса забуксовали в гравийной каше, и ВАЗ развернуло в сторону скалы. Со всего маху мы врезались в стену. На капот посыпались камни. Песчаная завеса накрыла нас. Я почувствовал, как что-то теплое ползет по лбу. Поднял руку, увидел кровь. Правой рукой я сжимал вырванную с мясом резиновую ручку. Я открыл дверь, вышел, держась за голову. Пахло жженой резиной. Крылья машины сжались в гармошку, капот встал домиком. На песок из радиатора вытекала раскаленная жидкость.
Каждый вдох обретал ценность и вес.
Со стороны деревни послышался гул. Песчаную мглу распорола наглухо тонированная «Нива» с местными номерами. Я обернулся. Мерзликин сидел за рулем с открытыми глазами, не двигаясь. Тогда я подскочил к задней двери нашего авто. Там, на полу, валялся АК-74М, поставленный на предохранитель.
«Нива» затормозила. Я пригнулся, рассчитывая быстро схватить автомат, залечь за колесо. Водительская дверь «Нивы» открылась. Из автомобиля вышел чеченец лет пятидесяти с острым лицом. На его голове горной башней вздымалась папаха. Он был безоружен и быстро приближался ко мне.
- Что случилось? Помощь нужна? – спросил он, рассматривая передок «девяноста девятой».
- Спасибо, кажись, живы, – ответил я. – Счастье, что мы не в Аргуне.
- Куда ехали-то, ребята?
- Начальника одного встречать. Вот встретили.
- На все воля Аллаха, – пожал плечами чеченец, - значит таков урок. Берите «Ниву» и езжайте. А я позвоню брату, мы отволочем ваш металлолом ко мне. Я неподалеку живу, в Борзое.
- Какую «Ниву»? – опешил я.
- Здесь что, кругом «Нивы»? Мою берите и езжайте.
Я не поверил своим ушам.
Чеченец, которого звали Али, выписал доверенность прямо на капоте своей «Нивы» и протянул нам ключи. Мерзликин снова попытался сесть за руль.
- Я сам поведу, – остановил его я. – А ты дуй пешком в полк. Доложи командиру, что вел транспортное средство в состоянии алкогольного опьянения, спровоцировал аварию. А я вечером проверю.
- Ах ты крысеныш… - процедил Мерзликин. - Ты че, перед чехами рисуешься?
- Шагом марш, товарищ лейтенант.
- До продуктового хоть подбрось.
- Шагом марш! – взорвался я.
Я сел за руль и, не сразу поймав первую передачу, тронулся. Али в зеркале заднего вида воздел ладони к небесам.
В назначенный час я встретил полковника. В Чечню он приехал впервые и оттого нервно смолил одну сигарету за одной. Увидев мой разбитый лоб, испугался:
- Под обстрел попали?
- Об люк танка ударился, – соврал я. - Все нормально. Рабочие моменты.
С тех пор я избегал водки. На полковых мероприятиях просто переворачивал стакан. Моя деревянная чаша оставалась запечатана. И теперь Эбе не могла подобраться ко мне.