«О тайга, о вечный русский лес и все времена года, на земле русской происходящие, что может быть и есть прекраснее вас? Спасибо Господу, что пылинкой высеял меня на эту землю, спасибо судьбе за то, что она... подарила въяве столько чудес, которые краше сказки».
Этими словами благодарности ко Всевышнему, к земле, к природе, к самой жизни заканчивает русский прозаик Виктор Петрович Астафьев свою последнюю изданную при жизни писателя книгу «Пролётный гусь». Она вышла в свет 23 марта 2001 года, а 29 ноября не стало Виктора Петровича. Он ушёл в 77 лет, оставив богатейшее литературное наследие.
Одним из участников инициативной группы по изданию сборника «Пролётный гусь» стал минусинский издатель Сергей ОШАРОВ, которому посчастливилось познакомиться с писателем ещё в 90-х годах прошлого века. О встречах и беседах с Виктором Петровичем, о его жизни в любимой Овсянке, о делах творческих и житейских рассказал нам Сергей Капитонович в юбилейный для писателя год.
«Что же самое хорошее в моей жизни?»
– Люди, читавшие последнюю книгу Виктора Петровича, наверняка согласятся с тем, что произведения этих лет пронизаны какой-то грустью, тоской и, можно даже сказать, безнадёгой. А вам каким запомнился Виктор Петрович в этот период?
– 90-е годы в целом для страны трудно назвать особо радужными и прекрасными. Перестройка заставила людей учиться жить по-новому, не всегда по-честному и по-порядочному. И в творчестве многих поэтов и писателей появились эти ноты отчаяния перед неизвестностью и нестабильностью в стране. Отчасти эти переживания отражены и в позднем творчестве Виктора Астафьева. Но при всей тяжести повествования он все-таки утверждает всегдашние человеческие ценности, на которых держится мир: милосердие, любовь, душевность, глубокую народную нравственность. В самом рассказе «Пролётный гусь» жизнь главных героев пронеслась так же незаметно, как жизнь пролётного гуся, за которым охотился Данила, чтобы поддержать тающие силы больного сына. Не смогли они задержаться в мирной жизни, построить свой дом, и ушли незаметно, не оставив никакого следа. Но, по мнению автора, мир держится не на бездельниках и повесах, не на предателях и толстосумах, а на таких простых человечных людях, как герои этого произведения Марина, Данила, Виталия Гордеевна. В этом, по Астафьеву, спасение от всеобщего озверения.
Безусловно, Астафьев осознавал, что и его жизнь быстро промелькнула, пронеслась как птица. В беседах он признавался, что сил на творчество у него остаётся все меньше, что браться за какие-то большие проекты не хватает здоровья.
В последнем рассказе сборника «Пролётный гусь» «На сон грядущий» чётко прослеживается его отношение к жизни, осознание, что земных дней у него осталось немного. Он спрашивает себя: «Что же самое хорошее было в моей жизни?» И сам же отвечает: «Лес, тайга, бесчисленные хождения по ней... Когда трудно засыпается, а с годами это становится навязчивой и почти больной привычкой, я воскрешаю в себе прошлые видения. Вот неторопливо иду я по лесу, чутко вслушиваясь и всматриваясь в глубь его, замечая всякое в нём движение, взлёт, вскрик, наутре лесной птичий базар. Всякий выход в лес, есть погода или нету, праздник, ожидание чуда лесного, удачи, обновления души, которая только тут в глуби, в отдалении от современного шума и гама обретает полный и глубокий покой. Иду, иду – и сердце мое изношенное, больное тоже успокаивается, гуще лес, тише даль...»
– В документальном фильме «Всему свой час», снятом о путешествии Астафьева по Енисею от Красноярска до Игарки, где прошло детство писателя, Виктор Петрович признался журналистам, что детдом рождает в детях чувство зажатости, коим и заразился он сам, пока воспитывался в игарском детдоме. Оттого, говорит он, постоянное желание никому не надоедать, никуда не лезть. Он и впрямь был закрытым человеком?
– Виктор Петрович был очень гостеприимным и открытым человеком. Любил и пошутить, и выругаться по случаю. В том же фильме он признавался, что хорошо отличал ложь от правды, а потому неохотно общался с прессой и постоянно отводил взгляд от камер, говоря о том, что журналистика – самая брехливая профессия в мире. И именно по этой причине он не смог работать на советском радио. Опять-таки, не забывайте, это были 90-е годы, все помнят, что происходило в то время в обществе и на телевидении. Взять хотя бы финансовую пирамиду МММ и знаменитого Лёню Голубкова, который через телевизор облапошил полстраны. Кстати, тот самый «Лёня», оказывается, тоже наш земляк, актёр из Канска.
Астафьев говорил: «...Я всю свою творческую, а может, и не только творческую жизнь готовился к главной своей книге – роману о войне «Прокляты и убиты». Думаю, что и ради неё Господь меня сохранил не только на войне (Виктор Петрович был участником Великой Отечественной войны. – Прим. ред.), но и во многих непростых и нелёгких, порой на грани смерти обстоятельствах, помогал мне выжить, мучил меня памятью, грузом воспоминаний придавливал, чтобы я готовился выполнить его завет, рассказать всю правду о войне. Ведь сколько человек побывало в огненном горниле вой-ны, столько и правд о ней они привезли домой. Есть высшая сила, приуготавливающая человека к тому или иному свершению. Не случайно же я начал воевать в бунинских и есенинских местах». И хотя многие критиковали его за это произведение, он верил, что написать его было долгом для самого себя.
Настоящий русский мужик с солдатской выправкой и уверенным голосом
– Как вы познакомились с Виктором Петровичем?
– С его творчеством познакомился ещё в 70-е годы. Тогда книги в Союзе были дефицитом. Мы собирали макулатуру, газеты, картон и сдавали, а взамен получали талончик, на который можно было приобрести книжку. Часть книг увёз с собой на БАМ, где трудился целых десять лет. После обучения в Голландии много лет отработал в фирме «CEBECO INTERNATIONAL PROJECTS.B.V.» региональным менеджером по внедрению интенсивных технологий в сельском хозяйстве на Дальнем Востоке и в Сибири. Приходилось много летать – от Новосибирска до Владивостока. Однажды мне предложили провести семинар в Красноярском крае, конкретно – в Сухобузимском хозяйстве у Василия Ивановича Еремина. Вот еду в Красноярск на своей машине, и мысль рождается: ведь мимо Овсянки проезжать буду, не заехать ли мне к Виктору Петровичу Астафьеву. К тому времени я уже прочитал много его произведений, в том числе одно из любимых – «Ода русскому огороду». Думаю, представлюсь поклонником его творчества, он человек интеллигентный, воспитанный, уж, поди, не прогонит. Это было лето, тепло стояло. Нашёл его домик с аккуратным зелёным забором. С правой стороны калитки звонок был. Минут десять ждал, пока кто-нибудь откроет. А за оградой слышались голоса, один громкий, другой чуть тише. Это потом я узнал, что Виктор Петрович так с братом общался, у того проблемы со слухом были. Открыл мне калитку высокий, статный мужчина с приятным загорелым лицом и крепкими руками. Сразу видно – фронтовик, работяга. Настоящий русский мужик с солдатской выправкой и уверенным голосом.
– Здравствуйте, меня Сергей зовут, люблю ваше творчество, очень хотел бы познакомиться, – обратился я к Виктору Петровичу.
Он любезно пригласил меня, брата попросил организовать чай. В Овсянке у Астафьева был достаточно скромный дом, без излишеств и в то же время уютный и ухоженный. Виктор Петрович стал спрашивать, чем занимаюсь, я сказал ему, что внедряю интенсивные технологии в сельское хозяйство. Он усмехнулся, мол, чем русские-то технологии плохи. Всю жизнь люди на земле работали и получали хороший урожай. Но тема явно его заинтересовала, особенно когда я рассказывал о том, каких небывалых успехов удалось достигнуть на Дальнем Востоке при выращивании моркови, редиса, лука и других овощей. Такого урожая история дальневосточного края не помнила. Были и другие крупные проекты, в Шушенском районе, например.
Беседа прошла легко и непринуждённо. Даже не верилось, что сижу и общаюсь со знаменитым на всю страну писателем вот так просто, без всякого пафоса. Виктор Петрович очень располагал к общению. Говорил искренне, шутил, смеялся. Провожая меня, дал свою визитку и сказал, что могу приехать к нему в любой день, но только предупредив заранее. Так началась наша недолгая приятельская дружба. Мы встречались нечасто, но каждая встреча была запоминающейся и дорогой для меня. Он обещал, что обязательно расскажет о моих успешных проектах тогдашнему губернатору региона Александру Лебедю. Кстати, в литературном музее Красноярска на сороковой день после смерти Виктора Петровича Александр Лебедь был лично вместе с губернатором Алтайского края Михаилом Евдокимовым.
– В рассказе «Кража» Виктор Петрович описал все тяготы и лишения детдомовских детей в 30-е годы прошлого века. Вам он что-нибудь о своём детстве рассказывал?
– Были моменты, когда он вспоминал о том тяжёлом для него времени. О том, как у маленьких человечков украли детство и заставили кричать за это: «Спасибо любимому…» Пока родители гнили в лагерях, дети жили как на каторге в детских домах. Об этом он говорил с горечью в сердце и никакого оправдания не давал страшным поступкам, которые совершили в те годы пришедшие к власти люди.
При этом Виктор Петрович не очень любил детские воспоминания. Когда я приезжал, а писатель уже общался с компанией других людей, слушал их разговоры тихо в стороне. И он говорил иногда, что если кто-то хочет узнать подробности его детства, пусть читает рассказы «Последний поклон», «Васюткино озеро» и «Кража», там всё написано.
Голландская редиска не чета нашей
– А про рыбалку, охоту рассказами делился? Может, приходилось вместе рыбачить?
– Нет, наше общение пришлось на последние годы жизни Астафьева, когда он уже хворал, да и мне не так часто приходилось видеться с ним подолгу. Но он всегда признавался, что все самое лучшее, что написал, написано после походов по тайге, где он встречался с простыми людьми: охотниками, рыбаками, егерями. Рядом с ними он находил внутреннее спокойствие и силы для творчества. В фильме «Всему свой час» Астафьев признавался: «Рыбачить я начал рано, на пятом году. Однако таскать пескарей, сорожин и ельчишек мне скоро прискучило. Какое это было счастье, когда брали меня мужики с собой налимничать. Дядя Ваня унюхал, что при мне налимы будто бы попадаются лучше, и впал в суеверие. А после того, как брат дедушки Ксенофонт взял меня с собой на рыбалку и добыл удачно стерляди, я пошёл нарасхват. Северные народы делают деревянного идола и ставят его в нос лодки. Я был живым идолом и шибко гордился тем, что способствую каким-то образом рыбачьему фарту. Бабушка уверяла, что происходит подобное от того, что на мою сиротскую долю Бог обращает особое внимание и поэтому милостиво шлёт рыбу в ловушки».
– Кто, на ваш взгляд, был главным в семье Астафьевых, Виктор Петрович или его супруга Мария Семёновна?
– Трудно однозначно сказать. Виктор Петрович мог проявить жёсткость и в то же время быть приветливым и обходительным по отношению к супруге и окружающим. Как любой творческий человек, мог не сдержаться в эмоциях или, напротив, быть молчаливым и умиротворенным. Одно могу сказать: они любили друг друга, помогали друг другу и поддерживали. Мария Семеновна была правой рукой писателя. Как Софья Андреевна у Толстого, она перепечатывала на машинке сотни листов текста. Помню, приехал как-то, она вышла на секундочку поздороваться и ушла к себе работать. Мне кажется, что именно она во многом сделала Виктора Петровича. Её сила воли, преданность, усидчивость и покорность помогли ему стать настоящим профессиональным писателем, признанным уже при жизни.
Зимой Виктор Петрович и Мария Семеновна в основном жили в красноярской квартире в Академгородке. А весну и лето писатель любил проводить в Овсянке. Нравилось ему копошиться в земле, выращивать овощи и ухаживать за садом. В один из последних годов его жизни как раз ко времени, когда нужно было сажать огород, Виктор Петрович угодил в больницу. И я подумал: почему бы не посадить ему овощи на грядках. Приехал, а земля у него на участке скудная была, совсем не удобренная. Позвонил председателю Емельяновского совхоза, попросил с навозом помочь. Он с удовольствием согласился, отправил целую машину перегноя. Вместе с двоюродной сестрой Астафьева Галиной Николаевной Краснобровкиной мы сделали парник под огурцы, посадили все овощи, которые он любил. В том числе высадили на участке голландский гибридный сорт редиса «Новирэд», преимущество которого в том, что он имеет вегетационный период всего 18–19 дней. Как только культура поспела, нарвал целый пучок и поехал в двадцатую больницу навестить Виктора Петровича. Он попробовал и говорит: «Ну что это за фигня, это не редиска, а горох какой-то. Не то что наша «Жара», крупная, ядреная, не на один укус». В общем, посмеялись немного.
Не хотел бы я заживаться долго, неся на себе всё более тяжелеющий воз утрат
– Как родилась идея создания книги «Пролётный гусь»?
– В последние годы Астафьев мало писал, но очень хотел издать свои последние рассказы и затеси. Эту идею поддержал иркутский издатель Геннадий Сапронов. Иллюстрации к книге сделал знаменитый художник Сергей Элоян, а послесловие написал российский критик Валентин Курбатов. Я сказал, что хочу оказать спонсорскую помощь в издании, и Астафьев включил меня в инициативную группу. Мы собирались, обсуждали концепцию будущей книги, обговаривали, какие произведения туда войдут. На одной из таких встреч я высказал предложение включить в сборник и «Оду русскому огороду». Большинство со мной не согласилось, зачем, мол, тащить в книгу старые произведения. А Виктор Петрович подумал и сказал: «Сергей прав, оду надо обязательно включить». И она вошла в сборник. Книга вышла незадолго до смерти писателя. Последние месяцы Виктор Петрович много времени проводил в больнице. Здесь случилась и наша последняя встреча.
Раз в Овсянку я приехал с фотоаппаратом, чтобы сделать несколько памятных кадров. У Астафьева в гостях как раз был двоюродный брат. Хороший стоял денёк, солнечный, и настроение у Виктора Петровича было на подъёме. Но вместе с тем он, кажется, внутренне чувствовал, что жить осталось недолго. За несколько месяцев до кончины начал писать автобиографию. Мария Семеновна спрашивала, зачем он это делает, а Астафьев отвечал, что не хочет, чтобы про него что-то додумывали самостоятельно. «Расскажу сам о себе», – так называется этот небольшой очерк, напечатанный в журнале «День и Ночь» в 2004 году.
В последних его строках автор пишет: «Уже нет не только теток моих Апраксиньи и Августы Ильиничны, и дяди, Кольчи-младшего, не стало и брата моего двоюродного, Николая Ивановича, умерли оба сына Апраксиньи Ильиничны, Александр Павлович и Иван Павлович.
Когда я изредка перебираю старые альбомы с фотографиями, то вижу, что кругом меня обступили покойники, это после семидесяти лет, а каково-то тем людям, которые перевалили за девяносто и не утратили памяти. Поэтому не хотел бы я заживаться долго, неся на себе всё более тяжелеющий воз утрат. Пока еще сохраняется моя трудоспособность, пусть и не такая уже неистовая, как прежде, пока еще ясна память и, хоть плохо, ходят ноги. Но недуги обступают, надвигаются со всех сторон, и хотел бы я, как и многие люди с чистыми помыслами и не до конца утраченным оптимизмом, покинуть всех вас, дорогие мои, не намучив себя и вас, с пишущей ручкой в руках и пусть на слабых, но на своих ногах».
Виктор Петрович прожил непростую, но яркую и насыщенную событиями жизнь. Все его чувства и переживания передают образы его героев. И, конечно, мы, сибиряки, должны гордиться тем, что именно наши места, любовь к ним, к своей малой родине, к лесу и тайге, ко всему живому воспел в своём творчестве Виктор Петрович. Я благодарен судьбе, что однажды она свела меня с этим глубоко мыслящим и талантливым человеком.
Ольга НОВИКОВА (Фото автора)
Из послесловия к книге «Пролётный гусь»
...Он заканчивает книгу «Пролётный гусь» светлой молитвой благодарения Господа. И с этим же врачующим чувством закрываем ее мы. Но настоящего покоя нет. Мятежный художник как будто минует в этой книге вопросы века, бежит от них, проговорившись с отвращением разве только в рассказе «Пионер – всем пример».
А в остальном, все как в лучшие дни и годы, когда силы его были в расцвете и народная любовь к нему всеобща. Его молодые коллеги, да и часто сверстники нынче бегут вперёд сломя голову, бегут к новым сюжетам и новому человеку, а он «отстаёт», договаривает старое, даже подчёркивая это старое ссылкой на давность замыслов, но это «отсталость» здоровой жизни, которой не надо забегать вперёд себя, чтобы чувствовать мерный шаг времени, не совпадающий с суетливым календарем.
Оттого книга и кажется «очередной» и как будто знакомой героями и бытом. Но, вслушавшись, всё-таки на глубине уловишь сбивающееся дыхание именно нынешнего дня и нынешней тоски и тревоги, нынешней духовной неотчетливости. Гони мир в дверь, он постучит в окно. И покоя душе не будет и однозначного отношения к Виктору Петровичу, потому что он уже никогда не выберет одной стороны и одной идеи, предпочитая жить и погибать с человеком, с высшей его правдой, которую сам-то человек часто и уступить готов, да художник ему не позволит и тем убережет полноту, яркость, молодость и нетускнеющую свежесть жизни.
Наш диалог с ним еще долго будет труден, но мы слышим друг друга все лучше, все бережнее, и слава Богу, труд этот обоюден.
Подлинно, как Метерлинк говорил, «надо жить, потому что нет часов без внутреннего чуда». И жить надо и художнику, и герою. Художник не ослабляет своей требовательности к человеку, не смягчает гнева к идеологическому празднословию, но все вернее возвращается к лучшему в себе, к покою и тайне вопреки и поперек всему торжествующему чуду человеческого существования, в Господней полноте и музыке, светящей из глубины его лучших, навсегда дорогих русскому сердцу книг.
Валентин Курбатов, литературный критик