"Раздавалось по земле, - наши пели и в Кремле!" Концерт с таким названием прошёл 2 февраля в Нюксенице. Да, в Кремле были, мёд-пиво пили...

Такие билеты можно найти в семейных альбомах участниц и участников хора колхоза "Великий Октябрь"...

Инесса Васильевна Зимина (Кузьмина).

«Нюксеница–Вологда–Москва. Фольклор – вчера, сегодня... А завтра? Письма В. Ф. Бокова к И. В. Кузьминой».

Вологда, "Арника", 2016. ISBN 978-5-4429-0030-9

Отрывки из книги

Жаль, программа не позволяет, как прежде, давать иллюстрации по ходу повествования, в "галерее" они требуют лишних и до поры непонятных комментариев...

В 1950-х годах после окончания Вологодского музыкального училища я работала в областном Доме народного творчества – старшим методистом по музыкальным жанрам, много времени проводила в районах, их было более тридцати.
Готовились ко Второму Всероссийскому смотру сельской художественной самодеятельности.
Летом 1953 года помочь нам приехали из Москвы композитор Александр Савватьевич Абрамский и поэт Виктор Фёдорович Боков; тогда к Москве относились иначе: столица, люди особенные, но директор ДНТ Ольга Евгеньевна Бадаева посмеивалась: «…поэт! А носки, поглядите, рваные…»

Фото (фрагмент) из книги А. С. Кибардиной "Приезжайте в Вологду". Вологда, книжная редакция. Редактор С. В. Викулов. 1956. Областная типография. ул. К. Маркса, 70. Тираж 15 000 экз.

Только что было создано Министерство культуры Российской федерации, общественность всколыхнулась: пора, пора утвердить в сознании истинное величие государствообразующего русского народа, упомянутое в победном тосте И. В. Сталина, увы, и до тех пор, и теперь искусственно приниженное в пользу ложно понимаемой высокой политики, в пользу окраин Красной империи, чем так дьявольски ловко воспользовались враги Советского Союза в 1991 году.
Конечно, вскоре искренний энтузиазм Русского Мира прокис, был притушен хрущёвской "перестройкой номер раз", удавшейся спустя одно поколение постаревшим "шестидесятникам" и бойким их наследникам, поскольку после войны победители не удержались от "низкопоклонства перед Западом", тогда и началось возвращение к мелкобуржуазным идеалам, основанным на умалчиваемых до поры "правах человека" и "общечеловеческих ценностях"...

Поехали Абрамский с Боковым в Грязовецкий район, в колхоз «Аврора».
Кто-то из управления культуры, увидев Бокова с балалайкой, подсказал: «…там есть хорошая балалаечница, секретарь комсомольской организации». Приехали, заходим. «Посидите, сейчас вылезет…» Балалаечница парилась в печке, вылезла. Чай, картошка. Говорит много, приподнятым голосом. Стала показывать наигрыши. Боков её похвалил: «О! Повезём в Вологду!» Договорились быстро, она обрадовалась, приоделась, балалаечку взяла. Сели и поехали. Вдруг – Виктор Фёдорович: «Ой! За нами кто-то гонится!..» Оказывается, её муж. Схватил ребёнка маленького, бежит и кричит: «Вернись!» На всю улицу: «Вернись…» Балалаечница плачет, не хочет возвращаться, ребёнок там попискивает, а муж вроде того, что сейчас совершит что-то: жену увозят неизвестно куда, выкрали из дома. Пришлось остановиться, и она побрела обратно… Детскую самодеятельность, танцы в Грязовце посмотрели, сказки записывали. Мне понравилось наречие сказителя (фамилии не помню), а в чём «Андрон Несчастный» был несчастлив, я так и не уяснила...

Поехали в Кубенское и дальше, на Кириллов. Машина Радиокомитета, большой, тяжелющий магнитофон. Абрамский и Боков в основном просили вспомнить старые песни, частушки, наигрыши; они прекрасно обошлись бы и без сопровождающих: с людьми держались просто, народу нравилось: ну-ка, из Москвы!
Абрамский работал очень серьёзно, сосредоточенно, никогда не улыбался, глядя на него, улыбаться и не хотелось; Боков, наоборот, сам по себе человек-фольклор, подмигивал девахам, всех вышучивал. Приехали на Сиверское озеро, нам наловили рыбы, тут же стали варить на костре; Боков начал сочинять: «Ой, ты Сиверское озеро, серёдочка волной…» Окончание, конечно, «…милый мой». Абрамский записывал: «Она чахотку получила…», Боков фыркал, Абрамский злился: «Вы не понимаете высокого искусства!»
Дошло у них до очень серьёзной ссоры, о чём Боков всё время упоминал в письмах, он видел во мне единомышленницу, хотя я, городской человек, тогда ставила академическую музыку выше народного искусства, не задумываясь, что эти стихии между собою и не спорят.

Москвичи вернулись из Кириллова, поехали в Нюксеницу. Я с ними в Нюксеницу не ездила, и Боков с дороги присылал письма, на тетрадных листах, химическим карандашом, одно, синими чернилами… на берёсте.

Письма В. Ф. Бокова к И. В. Кузьминой

(Сухона. теплоход) «Ляпидевский». 3 августа 53 г.
Ин! Только что врывался в каюту Ор (то есть – Александр Савватьевич Абрамский – И. З.), с дикими глазами, кричал, налетал драться! Я закрыл дверь ногой и не пускал. Крик! (...) На пароходе он пил с Шириковым (баянист хора железнодорожников - И. З.). «Надо проститься с моим другом». Провожал Галю Буркову, «декоративную Дульцинею», целовал руки.
Город (Вологду - И. З.) провожали на палубе порознь (…)
Я сел и стал играть на балалайке. Такое вытворял и в мелодике и в ударах пальцами – откуда что бралось! (…)
Место я занял нижнее. Ушел ужинать в салон без него. (…) вышел в 3 класс узнать, как действует пароходная почта, чтобы отправить это письмо. Он уже выскочил, чтобы узнать, куда я.
Я вернулся, открыл каюту, он стал дико кричать:
– Все мне говорят, неужели это ваш спутник, почему он так груб с вами? (…) Я не поеду с вами в одной каюте… (…)
Ин! Сходи в хор (железнодорожников - И. З.) к Эльперину – узнай, услышь нюксенские частушки в исполнении Риты Ветровой, под аккомпанемент брата ее Рудика. Как мне будет дорого, что ты услышишь это.
Если бы не Горыныч – езда чудо. Вот пишу, а в груди вулкан. Как я жалею (прямо плачу от злости), что не достал тогда из окна по кумполу (…) Несу письмо. Скорее бы запечатать, пока нет злодея. В.

пароход «Чехов». Тотьма-Нюксеница. 4 августа 53 г.
Это письмо пишется в потемках. Только что отчалили от пристани Камчуга.
На пристани штабеля неошкуренных еловых бревен. Две стенки девушек, гармонист.
«Друг народа» хрипатым голосом кричит:
– Сыграйте деревенского!
Не понимают.
Я: – Про дролю, поняли?
Приехали в Тотьму десять минут седьмого.
Я пошел на берег и взял билеты сразу на «Чехова». Пересели с парохода на пароход.
Когда забирали аппаратуру дьявола «рабы» нанятые, Ор своим «приятным» тембром стал гневаться:
– Взяли 2 класс, общую каюту! Я бы не поехал. Лучше бы ночевать в Тотьме. Райком дал бы указание предоставить нам каюту в 1 классе.
Это он, барчук, собирался ехать на плотах!! (Погас свет, не вижу).
Я молчу – иду, несу – рюкзак, чемоданчик, сумка, балалайки – это все мое. Поместились в общей каюте – я, Ор, летчик, его жена из Кокшеньги. Четырехугольная каюта, окно выходит на нос (…) Я ухожу на палубу. Пароход плывет в высокой зеленой раме лесов. Вот из лесу выбегают лошади и мчатся по берегу, вниз по Сухоне. Как красиво! (…)
На палубе фотограф с лейкой. Я приглашаю из каюты Ора. (…)
Ужинаем в каюте вдвоем. Ор ест яйца, я консервы. Все врозь. Молчание. Здесь ни картошки, ни капусты в камбузе, завтра сварят овсянку.
10 часов вечера.
Пароход встал. Стоять будет до 2-х ночи, нет бакенов, опасно плыть. На берегу рыбаки «жгут муху», по берегу колокольцы пасущихся коней. За рекой черная стена леса. (…)
Вот и Нюксеница.
Ор нанимает «рабов». Я не касаюсь ни одного предмета звукозаписи.
Заперев свои вещи, идем в райком КПСС. Заходим по пути в парикмахерскую. Уже бешволк гудит своим голосом-клевретом:
– У меня тонкое обращение, тонкая кожа, но жесткий характер (…)
Как ты глуп, гусь с шеей общипанной курицы! Он уже поспешил сказать: мы москвичи. Как это назойливо, противно.
Вот пришли в РК КПСС. У 1-го секретаря Ферапонтова Ор говорит:
– Нас интересует искусство народа в чистом виде.
Какое это антиисторичное понимание.
Ор: – Не собирались в Нюксеницу, но проехали Тотьму и решили высадиться в Нюксенице!
К чему это? Как неумно.
Нам дают машину «козла», мы едем на пристань. Привезли аппаратуру в Д. К. Сходили в столовую, пообедали, там Ор говорил с зав. столовой, а я все молчал. Разговор глуп. По дороге в гостиницу:
– Это настоящая северная сосна.
Как будто сосны, скажем, казанские или уральские – ненастоящие.
В Р. К. все делали для нас. Легли отдохнуть – к нам целая делегация – зав. кинофикацией, зав. культотделом, инспектор.
Сегодня вечером в клубе будем смотреть местные народные танцы «оттоп», «метелицу», «березыньку» (…)
Ор все лизал мои пятки:
– Это Б…в, лучший поэт-песенник страны, потрясающий исполнитель частушек, автор антологии «Русская частушка» и т. д. (Известные всем песни на стихи Бокова появятся через несколько лет – И. З.)
Район очень интересен в песенном отношении, как жаль, нет Ин.
Я вспомнил нюксеницкие припевки, что Ор не хотел записывать, и все пел, пел, пел их, мне становится ясным, что это самая глубокая музыка, какую в припевках я слышал. В ней звучит заброшенность, оторванность, дикость края.
Нюксеница такая и есть. Я пел (…) еще в столовой нюксеницкой, еще в кабине машины, едучи на пристань.

5 августа 53 г. Нюксеница. К вечеру.
(…) Пишу это письмо под аккомпанемент «абсолютного слуха», лежащего и дрыхнущего после обеда. Одеяло съехало, и из под него выглядывают две лягушачьих ноги, которые бы могли послужить опытам для добычи вольтового электричества. (…) И вот картина. Бешеный волк лежит в постели в каюте, а я творю новую песню на его глазах.
Пусть он теперь врет от зависти, что она шаблонна, что в ней - бедные гармонии, я не верю, я верю своему сердцу и народу, на суд которого песня выйдет с моих уст. Я ищу и ищу выразительность мелодии, своеобразие ритма, общность характера песни. Ура! Получается! Начинаю ее играть, петь слова. Сколько тревоги – а вдруг я забуду? Вспоминаю, как всегда в случаях просьбы записать мою мелодию тигр отказывал: «ничего оригинального». Сколько песен погибло около «друга».
Я беру балалайку и иду в уютную столовую к девушкам, членам команды парохода. Столовая – за дверью нашей каюты. Наташа-повариха сидит с бумагой и совершенно без ошибок, быстро записывает тексты с голоса.
Ор уже здесь, он берет записи. «Браво! Можно ставить пять. У нас с этой работой не справляются люди со средним музыкальным образованием!»
Он уже не говорит мне: «неправильно настроена балалайка, неверно взяли ноту», его убьет сам народ. Так к общему восторгу девушек, в т. ч. и капитана судна, исполняю, а Наташа записывает – «Северную лирическую», «Стою среди поля», «Я иду, а мне навстречу» (мои и слова, и мелодии), «Наглядитесь, очи ясные». Потом по просьбе пою частушки, хохот, восторг девушек. Бешволк (бешеный волк) молчит, прижав ушки.

3ч-30 минут 5 августа «Чехов». По пути в Нюксеницу (…)
Я уже на ногах. Крокодил фырчит, храпит (…) Туман рассеялся, пароход взял курс вперед. Хочу рассказать, что было вчера.
В 11 часов ночи я взял балалайку и вышел в тесную столовую.
Пришла полная белая Наташа, повариха, проводница Нина. Я спел им «Северную лирическую» – они вздохнули с восторгом. «Стою среди поля» – эту захотели записать текст. Спел «Серые глазеночки» (моя). «Ой, какие песни хорошие». Спел «Земляниченьку», дверь открылась, и за столом (я не смотрел, но догадывался) сел Ор.
Я перестроил бал. на гитарный, стал петь частушки. Это было непохожее пение на то, что знает Ин. Я переходил с напева на напев, голос до того был разным, гибким, выражающим все богатство оттенков содержания (…) некоторые смешные я пел пулеметным речитативом (…) Наташа, повариха (…) смеялась сдержанно, восторг выдавали глаза. Я пел медленные, воронежские, орловские, рязанские, и все это было новое, на знакомых нотах возникали новые по существу вокальные партии.
Не знаю, слышал ли это человек с абсолютным слухом. Только дело кончилось тем, что девушки выхватили у меня балалайку и побежали в свою каюту в трюм. Ор – тоже, но девушки отрезали – «Вам нельзя». Разрешение пойти мне было само собой. Девушки играли на балалайке по очереди. С нами ехала женщина, качающая ребенка, играла и она. Пришел лоцман Гуря, играл он. В 12 ночи я взял балалайку и пошел спать. Оказывается, Ор – стоял на носу и подслушивал в окно каюты. (…)
Устроились в каюте двое на мягких местах. Ор (…) свои суковатые ноги вытянул к моему лицу, хотя была возможность постелить иначе на другую сторону. (...) третье место пустовало, летчик ушел в дамскую каюту к жене, я смолчал (…) Летчик совершенно очарован нами. (Ха-ха!) Мы!!! (он слушал мое пение).
Ор не знает, что в его вечернюю прогулку я прочитал летчику серьезную лекцию о русской музыке и о западной гнили, что протащили к нам антирусские люди. (…)
Плывем вперед. Тумана нет. Ор спит. Уши торчат и подслушивают, что я пишу!

6 августа 53 г. Нюксеницы. (…)
Вспоминаю все подробности нашей поездки в Кириллов (…) (Сокращаю или упоминания об их ссоре – сама я не видела её – или преувеличенные, грубоватые характеристики спутника – И. З.) Крокодил ушел умываться. Я спешу писать (в это время или когда спит) (…)
Вчера вечером за ужином в столовой, при директоре столовой, вынимает деньги:
– Сколько я вам должен?
Я: – Потом разочтемся. (Душа кипит!)
Директору столовой: – Мы с вами очень худы! Что у вас?
Директор: – Контузия.
А у Ора? (Абрамский во время войны был в Ташкенте уполномоченным Оргкомитета Союза советских композиторов. Боков в годы войны сплавлял лес в сибирской тайге, техник-лейтенант, осуждённый "за язык"... – И. З.)
Ходили к рыбаку за рыбой. Там Ор отличился знанием ловчих снастей. Он уверял рыбака, что спиннинг стоит 600 руб.! (…)
Вечером в ДК культуры были танцы. Заводила их секретарь РК ВЛКСМ.
Еще в РК КПСС договорились, что мы зайдем непредставленные, чтобы не стеснять. И вот мы сидим, начали танцевать удивительный танец метелицу (10 колен). Ор то и дело «здорово», «здорово», я сижу и молчу. Он порывается записывать – я удерживаю, наконец, знакомый злой, жесткий тон:
– Я не менее опытен, чем вы, и знаю, как себя вести в народе.
Я молчу (…) Но все же удалось сдержать его и не обнародовать, кто мы. Таким образом мы увидели неофициальное, что баран так и не понял. (…)
Зашел крокодил, я теряю слог и свою откровенность (…)

д. Городишня. 7 августа 53 г. 4 ч. утра. (…)
Вчера выехали вечером из Нюксеницы в 8 вечера, несмотря на дождь.
У пристани ни души. Сами перевозили себя на пароме через Сухону.
С нами инспектор культотдела Клава Тихонова. Когда она быстро села в кузов, Ор сказал:
– Молодец! А вот с нами в Кириллов ездила барышня – той надо ручку подать, иначе она не сойдет
Ехали в ливень. 25 км. (Хорошо, что меня не было с ними… – И. З.)
По дороге Ор все говорил с Клавой ласковым голосом. Я молчал, у меня под полой плаща была балалайка. Я сказал
:– Извините, Клава, что я к вам спиной, я берегу трехструнного младенца.
Ор: – Это не Инна Васильевна, тут извинения не требуется.
Я замахнулся балалайкой (…)
В Доме колхозника мне погладили брюки, я заплатил 5 руб. Ему постирали рубашку. Он спрашивал меня:
– Сколько заплатить?
Я: – Пятерку!
Ор: – Вы с ума сошли! Это развратит народ!
Я: – Чорт с вами, платите, как в прачечной: 70 коп.
В магазине он рассказывал, что взял из Москвы две смены белья, что он летал на самолете в Устюг, что у него аппаратура – аж тошно (…) Если бы не балалайка, я бы повесился от тоски.
Ор уже пробует меня чем либо купить. Хотел мне подарить рубашку. И тут он глуп, делает вид, что ничего не случилось, что мы «друзья».

8 августа 53 г. д. Юшково. (…)
Это письмо я пишу в огороде, во хмелю. В конверте ты найдешь несколько лепестков хмеля (…) Когда обедали Ор людоед (…) стал кормить конфетами ребят из детдома, они конфеты поели, а ушли со мной. Как он смотрел. А я с ребятами подружился еще на купаньи у моста (…) Ребята из детдома увязались за мной на квартиру – я им дал рыбных крючков, сам смастерил удочку и пошел с ними ловить. Сел под высоким мостом на сваю моста – так хорошо у меня брало, что диву даешься. Ребята еще больше привязались ко мне. Под мостом получилось нечто вроде конференции по рыболовству. Так сидел я часа три под мостом.
Людоед метался на берегу, трагически ходил один, ибо инспектора культотдела он не покорил своим медоречием и хриполасковостью людоеда. Наконец, он взвыл:
– Виктор Федорыч! Мне скучно, пойдемте ловить вместе!
Я не поверил и не сдвинулся. Мало того – мухи, которые меня кусали и донимали, оказались отличной наживкой и приманкой. Ребята мне ловили их по копейке за штуку! Эта невинная шалость приводила их в восторг. Я под мостом говорил в рифму, пел, и ребята были тем живым человеческим, сердечным магнитофоном (это серьезнее людоедовской машины), который сейчас же все повторял.
Ребята спели мне строки:
Дорогие москвичи,
Приезжайте в Вологду.
и: Устюженски пироги,
Грязовецки сапоги.
Над нашими головами проезжали машины, лошади, а мы занимались своим делом. Наконец, людоед прошипел под мост:
– В. Ф.! Машина пришла.
Это мы ждали машину с движком. (киноустановкой - И. З.)
Еще нескоро я выбрался из-под моста. Клев был замечательный (…) Я прошел на квартиру и стал считать улов. Я поймал 27 (неразборчиво – И. З.)
С нами теперь было еще два киномеханика. Они стали рассказывать, где лучше всего поют. Я их поддержал, сказал, что киномеханики знают район лучше, чем кто бы то ни было. Они ушли. Людоед:
– Я прошу вас не подрывать мой авторитет. Я маршрут уже имею свой и не позволю, чтобы какие-то механики мне навязывали план работы.

(Письмо без даты, без начала – И. З.)
Завели машину, и я сел в кабинку. Как сверкнули глаза людоеда (…) А я уже играл в балалайку и пел. Шофер хохотал (…)
Приехали в Юшково, зашли в сельсовет. Председатель. Речь Ора:
– Мы изучаем народную жизнь и народные песни в чистом виде.
Старинные! Как я стал ненавидеть это слово, как это формалистично, идеалистично, оторвано от жизни.
Я познакомился с мальчиками и сразу пошел к мосту с удочкой. Делать было пока нечего. Пришел и Ор. Даже посоветовал, как ловить! Я поймал подъязка и красноперого.
Стемнело. Пошел в здание кинопоказа. Аппаратура уже опробована, Ор демонстрировал записи артели «Сев. Кустарь». Как это бедно выглядело. Одна Лина Хохлова пела частушки неплохо, и то запись дрянная, скороспешная.
Я сел к лучшим певицам (Сабанина Анна Даниловна 1918 г. рожд.), настроил балалайку и спел «Северную лирическую». Что с ними было! Стали записывать текст, на третий раз запели вместе со мной. Произошло мгновенное влюбление в песню. Я спел «Серые глазеночки», и эту стали записывать.
Ор пустил показ на всю силу звука, а певицы нагибались ко мне и пели. Наконец, пустили киносеанс. Со мной сидела Нина Даниловна и просила еще подыграть. Впереди дьявол. Я еле слышно щипал струну балалайки, глаза певиц светились (…)
После сеанса была запись. Ни одной интересной песни. Совершенно удивительное местное пение частушек. Ор скомкал в записи. Аппарат работал плохо, звук дрожал и козлетонил. Наконец он стал записывать цыганочку, которую здесь называют сударушкой.
А сколько песен пропало оттого, что он не записывал с пляской!
Итог вечера – записано не интересно. Самое сокровенное, что было – местное пение частушек – скомкал. А наигрыши гармони – детский лепет.
Ор мне вслух
:– Вы ничего не делаете, организуйте метелицу.
Я сижу, ни с места.
Нас проводила Нина на квартиру и там все просила меня петь. Ор сквозь зубы: «Хорошие песни». (…)
прибавок Ин! Проведем обязательно в области вашей-нашей семинар частушки, увидишь, как это будет здорово. Полная инициатива масс, никаких деспотов. (Семинар провели через два года – И. З.)
Забыл написать. Мы пришли на квартиру в 2 ч. ночи. Одинокая бабка. Большой дом. Нам постелили вдвоем постель. Нина Даниловна, она бригадир колхоза, в последний раз ко мне:
– Сыграйте, спойте еще.
Ор: – Нет! Я устал, мне нужен отдых. (…)
Я (…) подхватил подушку, вышел в сени, лег на голый пол (…) и уснул.
Разбудил меня резкий голос
:– Вставайте завтракать!
Я (…) понял, что в одинокой избе сидит именно людоед, который за ночь всех съел, кроме бабки, сейчас съест и меня.
Во всех его речах выпирало «я». – Я люблю простоквашу. – Я люблю яйца всмятку. – Я люблю толокно. Надо было это понимать так – и ты люби это самое и не смей любить что либо другое (…)
Дорогой Ин! (…) Покупайте ДНТ магнитофон. Поедем без него и увидишь, откуда что возьмется (…)

(Письмо без даты, без начала – И. З.)
Ин! Я отправил уже шесть писем – одно вчера вечером перед отходом. Это кусок бересты, на нем несколько слов.
Каждому встречному и поперечному Ор уже сует фразу:
– А у нас в Москве… (…)
Когда приехали ночью в Городищню, мимо нас ехали два ондреца с бидонами молока. Я взял балалайку и в кузове звонко, заливисто спел:
Говорят про меня,
Что я набелилася.
Я коровушку доила,
Молоком умылася.
Девушки сразу подхватили. «Еще, еще спой». Первую частушку они уже говорили вслух. Бешеный змей смял эту минуту окриком:
– Таскайте вещи!
Он уже надорвал свой живот, нося магнитофон в дом, на квартиру. (…)
Вчера: – Мы не нанесли визит предрику.
Идет туда, а я в культмаг карандаш покупать. (…)
Я хочу поехать отдельно от язвы, днем позже. Пусть как угодно носит свой ящик. Я теперь все больше думаю о том, что и в народном творчестве Ор нашел жертву, присосался к нему.
Вчера я восхищался одним домом в Нюксенице, хочу вызвать фотографа сфотографировать. Ор:
– Это не настоящая характерная для Севера изба.
Я: – Плевать мне на настоящую и характерную. Я не этнограф, а художник, и собираю, что любо сердцу и уму, для меня вериг и кандалов народности – нет. (…) Письмо повезет в Вологду шофер наш. Виташка.

(Письмо без даты, без начала – И. З.)
Не дай бог я забуду этот мотив. Ин! Ради бога сходи в хор Эльперина и запиши от Риты Ветровой на ноты в исполнении ее одной и аккомпанемент Рудольфа, ее брата. Вот спетые экспромтом на этот мотив слова:
Выйду к Сухоне-реке,
Там, где желтые песка,
Словно черная черемуха,
В душе моей тоска. (...)
Идет дождь, озера грязи и воды. Как двигаться?
Нам дают машину, инспектора Клаву Тихонову. (…)
Ор лежит и храпит в два постава. Даже во сне он варвар, хулиган. Ах, болит мое сердце, что я не стукнул его у ДК (…) Виташка.

19 августа 53 г. поезд Вологда-Москва, пятый вагон, пятое место. 1ч. ночи.
Ин! Сразу, как тронулся поезд, лег спать, проснулся в час ночи (…) Проснулся от толчка и от неприятности. На меня упала кружка с водой, в которую Оранг поставил цветы, подаренные Дульцинеей. Сбоку лежали мои брюки и верхняя рубашка, они до нитки промокли, загородив собой магнитофон и спасая машину, без которой Ор – ничто! Даже ночью во сне, не он, так его вещи пристают к Виташке. Брррр! Надо мной спит крокодил, слышится утробный храп (…) Совершенно ясно складывается в голове: я ставлю по серьезному вопрос на партбюро ЦДНТ – правильно ли записывать только одни вздыхания старух, отводя все остальное в жизни народа, брызгая на него ядовитой слюной реакционера?
Если получается партийный ответ – неправильно (и он таким будет), тогда ставлю другой вопрос – размежевания нашего с Союзом композиторов и выбора своей линии собирания и записи. Эта линия заключается в том, что народное – это разнообразный поток всех сил народных в музыкальном быте и практике. Народное и частушки, и ария Антониды из оперы «Сусанин» Глинки, исполненная инженером-путейцем (…)
Вот с этой установкой должен работать магнитофон-Ин. И чтобы не в шкафу лежали записи, а летели в эфир, радовали народ, будоражили его, обогащали, звали вперед. Не беда, что у кого-то из исполнителей не будет абсолютного слуха, нам важно будет общественное назначение искусства, а не окрики музыкальных чистоплюев по поводу неточной ноты, не шаманство музыкальных бар, сжигающих на жертвенном костре недоступности, избранности живое увлечение масс музыкой. (Всё - смешай и помилуй! Философия Бокова - доморощенная - И. З.)
Словом, магнитофон-Ин должен быть тем товарищем, который будет на 100% поощрителен, одобрителен, народен. Магнитофон-Ин должен свершить такое дело, какое не может свершить магнитофон Абр. (…) все это так и кипит во мне, так и бродит и ищет приемную площадку духовного содружества (…)
Спи, крокодил наверху. Завтра ты начнешь лить мед восторгов и восхищений о очаровательности поездок, ухе в Кубино-Озерьи, скрыв самое главное – ты был один, Дон-Кишот презренный (…)
Каламбур: – Спи, Ин, принявши аспирин! (…) Ах, кто бы дал мне сейчас корочку хлеба! (…)

20 августа 53 г. Москва.
Ин! В какой круговорот ввергнула меня московская жизнь – столько событий по приезде! В Москве художественный руководитель Волжского народного хора, вчера горячая встреча с ним, зовет в Куйбышев, фраза «Наш хор поднят, вдохновлен Боковым».
Сегодня вечером надо проводить ансамбль «Березка» – в Новосибирск, днем приезжает из Бухареста с фестиваля – Омский хор.
Вечер вчера в Союзе композиторов и ночлег у друга-писателя. Рассказы, пенье. Та нюксенская мелодия, что отверг Ор, потрясает всех. Худрук Волжского хора, услышав ее:
– Три ноты этой песни звучат как великая музыкальная правда, голос народа (…) (Фанфаронство в пересказе Бокова: много ли "правды" можно уложить в три ноты? - И. З.)
Приехали в 11 часов утра. Ор: – Что делать со цветами? Бросить?!
Я: – Как бросить? Это же цветы поднесены людьми, которым вы целовали руки, объяснялись в любви.
Спохватился, стал нюхать, целовать букет. «Дивный запах». Выходим (…) Едем.
С нами цветы, которые хотел бросить Ор. Они прижаты теперь к его сердцу!!Подъезжаем к Союзу композиторов, сбрасываем магнитофон, вещи Ора (…), подъезжаем к Всесоюзному Дому народного творчества и со всеми вещами вваливаюсь туда. Достаю всевозможные вещи – братыню, полотенце, камень с Сиверского озера, полотенце красавинское, и вот все побросали работу – хореографы, художники, театралы, отдел поэзии.
Три часа разговора, рассказов о Вологде, сердце поет, все светится в рассказах. Люди слушают и так хорошо, что нет зла, которое все это вдруг прервало бы, остановило. По всем комнатам летит:
– Боков приехал!
Народ подваливает, огонь рассказа разгорается. Пошла по рукам брусника моя. Я уже пою нюксенскую медленную. Даже хореографы заслушиваются, вздохи: «Чудесный напев». Голос:
– Виктор Федорович! Вы тот же – и не брит и не ел, видимо, и все забыл, затоковал.
А тут автор пришел – его отконсультировал на ходу, и тут звонки по телефону:
– Боков приехал?
Я уже успел вкратце поставить вопрос о народности не в чистом, а в широком виде, о областном смотре частушек в Вологде и т.д.
Раздается звонок, у телефона худрук Волжского народного хора – П. М. Милославов:
– Витя, голубчик, немедленно приезжай в Союз композиторов, мы тебя ждем.
– Кто – мы?
– Копосов, Абрамский, я.
Сажусь в такси, мчусь туда. Прихожу в ресторан Союза композиторов – в отдельной каютке сидят и обедают трое. Горячо, сдерживая желание расцеловаться, жму руку Милославову, Копосову. Тянет руку Ор – я не жму ее. «С вами виделись». У меня в пакете с собой три лимона (первая покупка в Москве). Все едят солянку.
Я режу ножом лимон – кладу в солянку Копосова ломтик и в тарелку Милославова ломтик. У Ора – все съедено, класть туда не имеет смысла. Я не кладу. (Простонародные свои манеры Виктору Фёдоровичу не следовало бы показывать в ресторане: пожимать руки за обедом нельзя, соваться в чужие тарелки - тем более! - И. З.)
Ор: – В. Ф. можно вас на минутку? (…) оставьте это помещение или я уйду. (…) (Бежит, задыхаясь, в сторону).
Я товарищам:
– Лимона не положил, потому что он уже съел солянку, руку не подал, потому что мы сегодня с ним виделись.
Он садится, курит, рвет папиросу. Копосов и Милославов:
– А. С., вы неправы.
И все объясняют, как я. (…) Затишье.
Начинается разговор о последних новостях – «Березке» в ее поездке по Австрии, Омском хоре и о Волжском хоре.
Всеми силами Ор лижется к Милославову, защищает то, что он отвергал. Копосов и Милославов не понимают, почему – а мне ясно. Это заметание того, что он говорил мне, и подлизывание ко мне.
Я хочу уйти с Милославовым, хочется досыта наговориться.Ор:
– Не уходите, В. Ф. В 7 вечера будет звонить Вологда – поговорите один.
– Нет, это нельзя.
Но вот он, звонок. Звонит Галя – Дульцинея. Я сказал:
– Привет всему хору (железнодорожников - И. З.) и один отдельный по усмотрению. Ор – восторги, ахи, любовь к хору, к Гале.
Я про себя: «Пой, пой, знаем мы эти басни».
Мы с Милославовым уходим. Ор вдогонку:
– В. Ф. Надо писать выводы для обкома КПСС.
Я: – Я не музыкант, в музыке ничего не понимаю, поэтому не буду.
Ор: – Но ведь обком настоятельно просил выводы.
Я: – У вас? Вы и выводите. (…)
Наконец, мы с Петром Михайловичем (…) Как я счастлив. Мы идем пешком, и я ему все, все подробно рассказал (...) Привожу примеры музыкальные, пою ему две мелодии, быструю и медл. – нюксенскую.
– Это одно и то же?
– Нет.
– А Ор говорил – одно и то же. (…)
Петр Михалыч:
– Витя! Страшно узнать, что ты рассказываешь. Нельзя поверить. Только абсолютная уверенность в твоей честности – не позволяет сомневаться. (…) Вот что! Брось свою искренность, смени тактику (…) Мы должны точно знать, кто друзья, кто враги народного искусства.

Мы дошли с ним до квартиры, я встретился с его женой (…), племянницей, братом жены. Поговорили. Я спешил к другу, который мне друг с 1937 г. неизменный. Но еще по просьбе спел своего «Агронома», «Березку», нюксенские напевы. Жена, выходя:
– Ну, конечно, вас не разольешь! Ах, Боков! Все тот же! Горит, зажигает других. Вот бы нам такого сына.
Я подошел, обнял ее и поцеловал в седую голову, обнял Петра Михалыча. Расстался.
Через час был у друга. Опять разговоры, мысли, честная радость хорошему, честное негодование – плохому.
А вот сейчас сижу утром, пишу Ин, раздается звонок, звонит Ор – у него уже Милославов, и ждут меня. День начинаем новой тактикой (…) Будь здорова. Пиши! Виташка.

24 августа 53 г. Москва.
Ин! Трое суток не сплю, и все езжу с П. М. Милославовым – худ. руком Волжского народн. хора. (Теперь самарский хор носит имя Петра Михайловича Милославова - И. З.) Слушали с ним все, что записал Ор.
П. М.: – Взять в репертуар нечего.
Ор: – Не за этим ездили! Изучали, что поют!
Были с ним у композитора Мосолова на даче, слушали сюиту на мои слова – здорово! Были у Поликарпова,всю ночь слушали его песни – многие песни П. М. взял в хор, особенно радует, что те, что браковались чистоплюями, больше всего восхищали и радовали. Победа!
15 сент. я должен буду выехать в Куйбышев в хор для работы над новой программой, еду без Ора – с Мосоловым! У Ора не бываю, замотался дико. Завтра еду в лес на несколько дней. Хочу одиночества, отдыха, раздумья, писать эти дни не буду. Буду ждать вестей из Вологды. Привет Эльперину.
Ор сказал Милославову:
– В вологодском хоре (хоре железнодорожников под руководством Эльперина. Кабы Исаак Львович это слышал от самого Абрамского! – И. З.) новых интересных песен нет! Надо ждать теперь из «Великого Октября» (…)
Ин! Когда поедешь в Ленинград и когда будешь в Москве?
Будь здорова! Крепко жму руку ВикБоков.

3 сент. 53 г. Москва.
Ин! Я только что появился в Москве и получил два письма. Сотни дел на голову! С отъездом в Куйбышев торопят. Ора не видел с 20 августа – не бываю. Он звонит в ЦДНТ, звонит сестре, собирается привозить какие-то дорогие подарки племяннику и т. д. Ему готовится удар – я собираюсь ехать в Куйбышев с композитором Мосоловым. Может быть будут плестись козни по этому поводу Ором и его друзьями народниками-колодниками, но все они носят кандалы народности и как трусишки боятся шагу ступить не спросив «а это народно?» Избави бог услышать им песню, где есть вводный тон, кричат:
– Караул, не народно!
А народ нимало не смущаясь поет себе песню (пример «Колечко») и почему он тут ввел вводный тон – надо было слезу легкую пустить. (...)

1 окт. 1953 г. Москва.
Ин! Я приехал из Куйбышева (…) Съездил я хорошо. Много и плодотворно поработал. Мой спутник был приветлив, мягок, мил – это культурный человек! (Речь снова об А.С. Абрамском – И. З.)
Я дважды купался в Волге – пока не вышло это мне боком.
(Тогда Виктор Фёдорович ещё не смел на публике распространяться о том, как в Сибири на сплаве тонул в ледяной воде, спал в бараке в мокрой одежде, чтобы успеть высушить её к новому рабочему дню, и не простудился… – И. З.)
Я прочитал лекцию в хоре «Начала нравственности и народности в творчестве Пушкина». Это имело такое большое впечатление, что пошел разговор по городу. Меня попросили повторить эту лекцию для артистов оперы и балета и драмы. Отказался! Я читаю раз, и то самостоятельное, оригинальное исследование. Наотрез – нет – и все, так и не стал. Как вел себя Ор? Подвиливал хвостом, очаровывал, чтобы стать ангелом. Нет ему прощения за Сиверское озеро! (…)
Как ты съездила в Ленинград? Напиши! Придумываете с Эльпериным, как мне приехать к вам в Вологду? Я очень занят – пишу для Волжского хора, статью о нем и т. д.(…) Викторин.

15 окт. 53 г. Москва.
Здравствуй, Ин! Прости, что не ответил сразу – идет голова кругом от всяких дел (…) Меня сейчас не отпустят ни за какие коврижки. Дело в том, что ЦДНТ сам планирует одну очень большую работу, без меня ее им не сделать. Кроме того я должен немедленно делать:
1) Русская частушка – радиопередача на 1 час
.2) Русская частушка – сборник с 35 напевами и статьей – МузГиз.
3) Ставлю в Моск. драм. театре спектакль «Поддубенские частушки» – я консультирую.
4) Разучивается большая сюита 10 частей (муз. Мосолова) я должен ее довести до эфира – это сложно, приходится менять тексты, слова.
5) Я должен написать статью о Вологодской поездке.(…)
Ор наседает, ласков (…) Я его терплю. Но в любой момент сцена у машины может повториться еще грознее. Он чует это!
О семинаре частушки все пробиваю в ЦДНТ – Вологду – не переменяю в планах. От Эльперина ни строки, в чем дело?
Ин! Через пять минут должен говорить по телефону с Куйбышевом, сижу на телеграфе, спешу написать.
Достань № 10 «Знамя», прочти начало романа Л. Леонова – «Русский лес» – оч. хорошо. Всего доброго ! (…) В.

13 ноября 5 ч. утра. Москва.
Ин! (…) Каждый день пропадаю на репетициях Моск. драматического театра. Ставлю «Поддубенские частушки». При помощи балалайки и своего пения вытравил из спектакля мокроусовщину (трудно понять, чем музыка Бориса Мокроусова не поглянулась Бокову - И. З.) и дунаевщину.
Теперь спектакль оживает, как народное музыкальное представление. Купили балалайки, артистки учатся (…), весь театр полон частушек. Запели их все, вплоть до уборщиц театра. Одну из них я включил в группу актеров – сколько радости! Она даже покрасивела.
Все, что знал, любил, накопил своим потом и трудами, свободно выливается и наполняет душу оригинальнейшего, яркого спектакля. Гл. режиссер театра С. А. Майров – блестящий талант, человек правды в искусстве. Я прохожу у него школу режиссерства, и вижу, что после могу сам ставить пьесы (…)
Кроме театра на голову сваливается одно за другим.
Приезжал колхозный хор из Рязани. Трое суток не спал, все с ними, провел их через все двери, через все, что достается годами. Уезжали со слезами (…) Девчонки посходили с ума.
Только уехал рязанский хор, как снег на голову хор Макиенко из Воронежа – ну, как бросить – мое детище!
Уехал Макиенко, приехал Белорусский народный – ну, как не пойти? И т. д.
Кроме этого я член комиссии радиокомитета по оценке наследства и имеющих записи. Слушаем, решаем, что размагнитить, что оставить.В комиссии и Ор. (…) Случаи подобно Кириллову повторяются в той или иной форме, гадко, и все же это не русский человек так может делать (…)
Смотр частушечников области (вашей) не выходит из головы. Провели бы здорово (…) (Провели через два года – И. З.) ВикБоков.

12 декабря 53 г. Москва.
Инн! Вам пишу после всех в Вологду – написал уже хозяйке квартиры, Эльперину, Гране Комиссаровой. Вчера на бегу запрятал в конверт пять аккордов для балалайки «прима» и заклеив хлебом (!) послал в «Аврору» (колхоз Грязовецкого района; не о той ли балалаечнице речь, которая не смогла поехать с нами? – И. З.) Марии Закатаевой.
После всех письменных сует нашел минутку написать вам. Дело в том, что я завтра должен выехать в новую командировку до 28 декабря, приказ министра (…). P.S. Слушайте по политвещанию – в воскресенье, 6 вечера – интервью с нами о поездке в Вологду. В.
Вологда кажется раем в сравнении с Москвой (…) Вологодская поездка кажется сказкой, а Инн – снежной королевой.
Ольгу Евгеньевну (директор ДНТ Бадаева в те дни была в Москве – И. З.) не увижу, не успею, а нам хотелось с АС (Абрамским. То не дружат, то шампанское распивают… – И. З.) ее пригласить и распить бутыль шампанского. Процветайте! Уваж. Вас ВиктБоков.

7 января 54. Москва.
Ин! Спасибо за поздравление. Я только вчера вернулся в Москву после недельного отдыха за городом (рыбалка!) Новый год не встречал, проспал! Перед этим устал до изнеможения. 20 суток спал не более 3х часов в сутки, работа в театре, в радио, в МузГизе, в ССК, в ЦДНТ.
Да тут еще пленум ССК (Союза советских композиторов – И. З.), где я выступал и даже пел с трибуны те нюксенские частушки, что АС не понял. Дел очень много.
В 54 году смотр народных (…) хоров, смотр сельск. самодеятельности, работа над стихами, песнями, сценарием, прозой. Пишу проект конкурса частушки в Вологодск. обл. на имя обкома КПСС. Видел Эльперина в Москве. На свободе напишу больше. Увидимся в Вологде.С Новым годом (…) Викторин.

12. 1. 54 г. Москва.
Ин! Я получил твое письмо и не сержусь за выговор. (О забытом хоре нюксян - И. З) Я занят до такой степени, что ты не можешь представить. В течение 10-12 дней вплоть до 31 декабря я работал буквально по 21 часу в сутки, и вот дошло до того, что я свалился и даже Нового года не встречал, а трое суток спал, как сурок (за городом). После недели отдыха – опять тот же круговорот. Я не живу, а верчу колесо мельницы. Даже трудно обо всем рассказать.
Ина! Создана комиссия содействия смотру (…) сельской самодеятельности при ССК – в нее вошел Абрамский. Он будет ведать всем народным.
Смело выдвигайте хор «Великого Октября» из Нюксеницы. Мы его поддержим.
Я говорил с Ор, он за и сказал, чтобы вы обязательно его выделили на смотр. Скажи об этом в обкоме КПСС – не бойтесь, мы его в Москве дошлифуем, сами ничего не делайте. Из Нюксеницы захватите хорошую частушечницу из «Великого Октября». Я забыл фамилии – доярка, трактористка и полеводческая рабочая. И гармониста из деревни.
Немедленно доложи об этом в обкоме КПСС – и без колебаний посылайте нюксенский хор – он произведет огромное впечатление. И Вологда опять загремит, а ей это надо.
Ина! Обязательно это привези, приезжай на смотр с ними сама.
Мой приезд пока невозможен, у меня очень много работы в Москве, невпроворот (…) Викториус.

27. 1. 54 г. Москва.
Дорогой Инок! Только что приехал на машине из Истры и Щелкова – это два района, которые мы сегодня посетили в течение дня и вечера. У нас машина – Победа. Был Абр., нач-к обл. искусства Моск. обл. Калинин, хормейстер МДНТ М. Г. Белохвостикова. Приходится на ходу, как на ковре-самолете, экстренно искать таланты, не доверяя местным работникам.
(В случае с нюксенским хором местные, вологодские, работники оказались сильнее, при головотяпском отсутствии первооткрывателей хора, Бокова с Абрамским, хор в Москву не пустили... – И. З.)
С Абр. были жестокие схватки при всех. Все, как в Кириллове.
Он: – Я записываю песни, чтобы оставить память потомкам.
Я: – Я записываю, чтобы привлечь к пению молодежь. Привить ей вкус к многоголосному пению, найти живых людей, которые подняли бы знамя народного пения и понесли дальше. (Оба правы без всякого спора... - И. З.) Словом, борьба принципиальная (…)
У него на рояле 3-4-5 месяцев лежали тексты, он не писал музыку, я раздал эти тексты другим, они написали песни. Он бесится. Он не понял, что эти стихи были песнями. Я продолжаю сочинять музыку. Он кричит:
– Это пошлая музыка.
Я не верю, берут другие музыканты, записывают на ноты, говорят, что здорово и красиво (…) Это нутро дела, а внешне мы вместе. Теперь о делах.
Ина! Необходимо добавить еще одну песню – У доярки Софьи, песня созданная в Вологодском хоре. Срочно ее затребуйте от Эльперина.

(Наивный Виктор Фёдорович в Исааке Львовиче, опытном в таких делах, конкурента не разглядел!.. Эльперин – председатель комиссии горисполкома по культпросветработе – чиновникам, ломавшим голову, кого послать в Москву, сумел внушить: хорошо тому живётся, у кого одна нога…
Его хор был широко известен ещё до войны, и ни к чему тратиться на новый коллектив, разбрасываться и средствами, и славой. Железнодорожники уже пели на пленуме Союза советских композиторов, выступали в Большом театре, в студии Радиокомитета; им предстояло петь на ХХ съезде КПСС…
И в этот раз, видимо, хор Эльперина поехал-таки в Москву. Других коллективов не помню, но вологодская делегация на фото – не менее сотни человек. Всероссийский смотр культуры села, но и столица велика, площадок концертных не счесть, надо занять их достойными, впечатляющими коллективами. Спросят, нет ли вологодских – послушать? Вот они, солидный хор, около полусотни человек, репертуар железнодорожников ничем не отличается от сельских хоров, тех же нюксян или мяксинских. Нюксяне вдруг да растеряются, у Эльперина опыта – двадцать лет...
Такое положение сохранялось десятилетиями: появлялись новые талантливые коллективы, но хор железнодорожников всегда ставили выше других: самое богатое, влиятельное ведомство, государство в государстве. Сохранялось до тех пор, пока нынешние времена, за ненадобностью, не выкинули бездоходную народную культуру на обочину. – И. З.)
Дело в том, что эти песни рекомендованы для исполнения к смотру сельск. самодеятельности. Мы ее с Ор просмотрели, она хороша. Оригинальна, проста (…) Немедленно просите «Доярку Софью» у Эльперина. (Приписано сбоку и подчёркнуто – И. З.)…
плюс частушки, которые наповал сразят Москву своей оригинальностью.
Таким образом, если исполнить на смотре три современные песни да частушки в концерте больше №№ не дадут), получится впечатление, что это современный по репертуару народный хор, а если будет время, можно спеть одну-две песни старых. Вот и разгадка. Это все делается для того, чтобы хор тематически не жил одной стариной и показывал свое многоголосье на новых песнях, мелодиях, которые дают возможность творить подголоски.
(Иной партработник не боролся так настойчиво за н о в о е… – И. З.)
Ина! Создавать песни вновь нет времени. Это не надо делать. Это на будущее. Теперь о баянисте. Пусть он подыгрывает лишь новым песням, чтобы помогать, а старые песни поются капельно. Частушки петь только под гармонь. Значит, нужен гармонист, простой рядовой аккомпаниатор, иначе частушечницы не споют. При исполнении частушек – полный, открытый голос, но главное – дикция, ясность произнесения слов.
Надо сидеть и сидеть в Нюксенице и готовить хор к выезду. Это серьезнейшая задача – если хор прозвучит, а я верю в это – Вологодс. обл. выходит в передовые – есть народный хор в Вологде и есть в деревне, в колхозе.
Поскольку смотр частушек не успели провести, поставьте так вопрос, чтобы при каждом хоре, который поедет в Вологду, были частушечницы и гармонисты, исполняющие напевы своей местности. Особенно из районов мало известных. А потом проведем смотр частушек. (Заколодило Бокова на частушках... - И. З.)
Мы с Ор по заданию МК партии создаем ансамбль частушки Моск. обл. Если у меня будут какие другие ноты подходящие, я пошлю.
Ина! Не насилуй хор, не навязывай ему ничего несвойственного ему, береги его живость, глубоко звучащий тембр – и все будет хорошо. (Литератор пишет дирижёру-хоровику наставления насчёт музыки… – И. З.)
Возможно, я приеду к 1 марта в Вологду на смотр. (Не приехал, к великому сожалению всего хора нюксян... - И. З.)
Фалевич в хорах ничего не понимает. Это просто визит чиновника, так что ее соображения принимай критически.
Как я хочу слышать Нюксенских в Москве, какой это праздник будет, какая радость. Итак, Ина – бьемся вместе за этот хор, я помогу вам. Большой привет Ал. Вас. Вагановой, Сераф. Пав. Чебыкиной, Гале Улановой и другим.
Самое главное – разучить новые мелодии, чтобы народ пел их свободно, воодушевленно. Ина! Пиши, как и что будет. Викторин.

8. 2. 1954 г. в поезде.
Ина! Посылал тебе большое письмо в колхоз «Великий Октябрь» - получила ли? Написал письмо Базлову в обком КПСС все о хоре «Великого Октября». Необходимо разучить помимо «Ой, туманы» и «Привет Москве» «Доярку Софью». Муз. Вологодского народного хора Эльперина.
Я просил Базлова командировать кого либо из Вол. хора специально для помощи в разучивании песни «Доярка Софья».
На смотре дадут каждому хору три номера. У вас все современные, а народных песен на запись в радио (неразборчиво – И. З.) Не бойся. В успех хора я верю. Он произведет огромное впечатление. Да еще плюс частушки – оригинальнейшие мелодии.
Ин, до встречи в Москве. Я еду готовить хор в Рязань. Жду в Москве на смотре.

14. 2. 54 г. Москва.
Ина! Я только приехал из Рязани, получаю письмо от Бадаевой. (Непонятно, о чём писал Боков директору ДНТ. Епархия народной музыки была ей неподвластна и оставалась исключительно за мной, старшим методистом по музыкальным жанрам - И. З.) Ответил ей. Пишу второй раз Базлову.
(Иван Яковлевич Базлов – инструктор Вологодского обкома КПСС, одна из инстанций недопущения нюксенского хора к поездке в Москву – И. З.)
Вот отрывок из письма к нему: «В работу Кузьминой должно войти разучивание с хором новых мелодий (первая стадия) а потом пробуждения в певцах свободного импровизационно-подголосочного распева песни, причем пение должно быть таким же подлинным, как это у них звучит в старинных песнях. В последнем этапе работы над разучиванием песни должен «скрыться», «утонуть» хормейстер, чтобы создавалось впечатление, что эти песни не специально подготовлены к смотру, а живут в народе, любимы народом.
(Слишком мудрено литератор излагал свои соображения насчёт музыкального закулисья, потому охмурить ими партчиновника и не смог... - И. З.)
Тогда с выступлением хора пойдет большой разговор в Москве. Ведь не секрет, что в иных народных хорах готовятся песни, не отвечающие своей мелодической структурой народному стилю и хоровому мелодическому мышлению народа». Ина! Тут все сказано. В «Софье» удалите куплет «полюбил Софью», у вас в хоре нет мужчин, а вводить их на 3 куплете не стоит. Ина! Итак, надеюсь на Ин.
!Может быть я буду на облсмотре. Я занят дико! Пишу тебе 3 письмо. Привет хору. Виктор Боков

Зимой из управления культуры приходит задание: методисту выехать в Нюксенский район – подготовить для смотра в Вологде и, возможно, в Москве, хор колхоза «Великий Октябрь»…
Хоры в области были академические, советской песни, народной песни, сейчас речь шла о фольклорном хоре: женщины после войны остались без мужей, собираются, сиротинки, поют старинные песни, песни своего края.
Кто-то в Нюксенице подсказал москвичам: «Вот у нас пою-ют!!!.. Колхоз «Великий Октябрь», деревня Верхняя Горка...»
Я на самолётах раньше не летала. Собралась как в Сибирь. Узнаю: полетит «Ан». Села со мной какая-то пассажирка. На середине пути её начало тошнить.
Я вытерпела. Прилетели, вылезла и упала на снег.
Подходят: «Вот она, к нам едет. Ждём. Лошадь замёрзла».
Меня в тулуп, в сани, повезли в Нюксеницу. Самовар пыхтит. Кровать высокая, подушек гора, перины – чуть шевельнёшься, до пола проваливаешься.
Утром пошла представляться местному начальству. Из райкома позвонили председателю колхоза, чтобы не мешал, не задерживал людей.
Опять тулуп, сани, до Городищны почти тридцать километров, а в этих краях, не то что в Вологде, слякотных зим не бывает.
Вот и Верхняя Горка (рядом с ней и Нижняя).
Пришла за мной организатор коллектива (работала она в библиотеке) Манефа Васильевна Кормановская, хор собирался у неё, смотрим: человек восемь сидит, всё пожилые. «А девки да парни сказали, может, не станут ходить. Любят на вечеринах гулять».
Манефа Васильевна говорит: «Ина! Я тебя научу. Объяви вечерину. Девки, парни придут, сама с ними пляши, пой, может, и прильнут. А так у нас девки – у-у-у!» Пошло по деревне: «Вечерина! Вечерина!..»
Прибежали все девки и два парня, "братанчики" Теребовы, Димка (Октябрин) и Панко, с гармошкой. Пальто, шапок не снимают, в чём пришли, в том и пляшут, хоть три пота сойдёт. Обычай таков. Заводилой была Фаина Плюснина.
Я говорю: «Фаина! Научи меня «Берёзку» танцевать, мне ведь с вами и выступать придётся!»
– «Давай!.. Девки, Динка, Шурка, она ведь с нами будёт!»
Пошли пляски, кадрели. Толклась-толклась с ними и говорю: «На хор приходите, потом и попляшем».
Репетициями увлеклись, я взяла хор в руки. Разучивать надо было два репертуара – современный и старинный.
Хор произвёл на меня впечатление даже после всех слышанных (по радио и в концертах) академических и народных – хор был особый; Боков говорил мне, что этот коллектив в Москве превзойдёт всех, все народные хоры, такого хора редко где можно обнаружить.
Я у них ничего не нарушила, как дирижёр не вмешивалась, поскольку пение импровизационное, следила, чтобы дикция была почище, голоса – поровнее. Каждый певец или певица могут каждый раз петь по-разному, но природный слух, природный талант не позволят им испортить песню, просто будет другой вариант: у каждого исполнителя свой диапазон, свой характер звука, своё дыхание, своё настроение, – петь в таком хоре – большое природное искусство… Советская песня, тут я вступаю в права дирижёра. Распели ряд советских песен – таково было условие конкурса, распели текст Бокова: «У доярки Софьи трудодней – три сотни…»
Интереснее всех были песни, которые они взяли для себя сами: «Доля», «Зимушка-зима холодна была», «Милашечка-милашечка», «Как поехал добрый молодец». Запевала Александра Васильевна Ваганова – альт, богатый по тембру, запевала Серафима Павловна Чебыкина – как пятнадцатилетняя, звонкий, чистый голосок, молоденький соловей.
Боков не забывал нас, писал мне в деревню, писал в обком партии, настаивал, что наш хор прославит область, так что и хору надо помочь.
Из Вологды прислали баяниста. Николай Шаховский – баянист прекрасный, хотя человек немного чудаковатый.
Шаховский жил у Манефы Васильевны, я у другой тётушки. Ходила в столовую раз в сутки. Есть самим нечего, хористки не станут кормить, так что приходилось за три километра - не ахти крюк, но зима морозная! - в Городищну ходить за супом, гороховым, с мясом. Суп такой, что мяса невпроворот, в печках всё сварено, поварихи знают, что человеку надо поесть надолго. И хлеб – чёрный, с дырочками, ржаной. Потом стала и молоко брать.

Спросят: «Как Боков, при его-то каторжном сибирском опыте, писал такие легкомысленные, вроде "Доярки Софьи", стишки для самодеятельности?» Ответ прост: иного и не печатали. Как только Время позволило, явились иные способы отображения действительности, однако, упоминая среди «деревенщиков» Василия Белова, первым делом называют чтение приятное – "Лад". Очерки о народной эстетике, конечно, дореволюционной, поскольку при колхозах стало, мол, не до неё, что и показано в романе-хронике «Час шестый»: жили не тужили и не ясно, мол, откуда взявшийся разлад…
Упрекал земляков за нехватку эстетики в их житье-бытье наставник Белова – Александр Яшин, получая в ответ болезненные упрёки, очерняет, мол, действительность, однако, он не дожил (В. Астафьев и т. п. «Весенние перевёртыши» – название повести В. Тендрякова – дожили) до того коварного времени, которое сказало: ну, теперь орите, чего нельзя было орать даже в пьяном виде под забором: советская власть и виновата во всём, в чём даже и не виновата ни сном, ни духом, русский человек давно и не русский, нечто вроде американца или турка, и не надо плакатной, как у Бокова, эстетики: «Пятистенная изба, при наличниках резьба», ползите тропой Солженицына, попадёте в школьные учебники… Рады поорать многие. Неразрешимый вопрос: те, кто не дожил, вели бы себя так же? Или воевали бы с этими многими?

1954 год, зима. В Верхней Горке я работала с хором почти месяц. Вскоре поехала второй раз, пора было вывозить хор в Вологду.
Хористки в галошах, верёвочками подвязаны, портянки накручены, носки шерстяные, как на ферму ходят, другого ничего нет. Пришлось мне с возницей ехать в Нюксеницу за валенками, деньги собирали по списку; обратно со склада выехали поздно, в лесу огоньки мелькают: волки.
Много лет спустя мне открылся истинный смысл песни «Как поехал добрый молодец». Поехал он «…во чисто поле гулять. Перво полюшко проехал, во второе пешком шёл. Как во третьем чистом полюшке начал сон его долить…»
В 1983 году в Париже я попросила показать парк, знакомый по кинофильмам; нас подвели к решётке: «Не-е-ет, прогуляться нельзя, это частное владение…»
А у нас - гуляй до поры, до времени и в первом поле, и во втором, и в третьем…

Пока что зима 1954 года.
Подъезжаем к дому среди леса. Моя возница постучала кнутом, открылась дверь, выходит мужик босиком, кудлатый, в рубахе без пояса. Пропали, думаю, мои валенки. Оказывается, возница привернула навестить брата. Пироги, картошка, самовар, поехали дальше.
Вернулись мы ночью, и хоть бы кто ушёл, все ждали. Своих валенок! Мы стали сбрасывать их с воза, и – куча мала – все навалились искать свою обнову. Вдруг кому-то обновочки не хватило, на меня смотрят со слезами. Я сидела на возу, ни один валенок в снег не упал. Одна пара – все барахтались в азарте – улетела за переборку.
Все поехали в новых валенках!.. У военных выпросили огромную крытую брезентом машину, на поезд надо было садиться на станции Костылево, до неё больше ста километров.
Пока ждали поезда, орали песни, я не запрещала.
Конечно, были не в своём уме – первый раз на поезде, первый раз в город. Всё Костылево было взбудоражено, люди ходили очумелые.
Кое-как сели. Морозище, все в шубах, в платках, толстые, по ступенькам еле забрались. Боялась, что кто-нибудь отстанет – беда.
Вывалились в Вологде, сразу в гостиницу. Места приготовлены. Всех повезли в ателье, заказали новые сарафаны; кофты оставили свои, потому что узоры нарукавные в ателье так не вышьют. Всем – чулочки, чёрненькие ботиночки. Можно бы и в валенках на сцену выходить, решили – в ботиночках. Платки у многих свои, некоторым купили.

1 марта Вологодский драматический театр с утра заполнили певцы, танцоры, чтецы, музыканты, приехавшие из разных районов, чтобы показать свое искусство на областном смотре художественной самодеятельности. Смотр открыла начальник областного управления культуры тов. Голубева. Она рассказала о большом значении, какое в нашей стране придается развитию художественной самодеятельности (…)
В нашей области смотры (…) прошли во всех районах. По предварительным данным, в них приняло участие свыше 15 000 человек.
Созданы сотни новых коллективов, повысилось исполнительское мастерство участников (…) Надо добиться, чтобы кружки художественной самодеятельности работали в каждом колхозе, совхозе, МТС, способствовали повышению культурного уровня трудящихся, выявлению новых талантов (…) «К р а с н ы й С е в е р». 3 марта 1954.

Второго, третьего, четвертого марта в Вологде продолжался областной смотр художественной самодеятельности (…)
Хоровой коллектив колхоза «Великий Октябрь», Городищенского сельсовета, Нюксенского района, исполнил песни советских композиторов, современные и старинные народные песни. Хорошо прозвучали песни «У доярки Софьи», «Я вечёр в лужках гуляла» и другие (…) «К р а с н ы й С е в е р». 5 марта 1954.

4 марта во Дворце культуры железнодорожников состоялся заключительный концерт участников областного смотра сельской художественной самодеятельности. На областном смотре выступило свыше девятисот человек из 31 района. Наиболее широкую, охватывающую многие виды искусства, программу представили на смотр учреждения культуры Усть-Кубинского, Мяксинского, Пришекснинского районов. Они добились массового участия населения в самодеятельности. В танцевальном искусстве хорошие результаты показали участники самодеятельности Вытегорского района, в музыкально-инструментальном – Кирилловского, в хоровом – Нюксенского, в драматическом – Ковжинского. 421 человек, включая коллективы и индивидуальных исполнителей, завоевал право принять участие в заключительном концерте. Программа концерта была интересной и разнообразной. Хоровые коллективы Усть-Кубинского и Тарногского Домов культуры, колхозов «Красный луч» Пришекснинского района, «Красное знамя» Вологодского, «Великий Октябрь» Нюксенского района, Щетинского сельского клуба Мяксинского района и других исполнили на концерте песни советских композиторов, современные и старинные народные песни (...)

Хоровые песни и пляски сменялись чтением стихов, отрывков из художественных произведений, сольным пением, частушками.
Оргкомитет по проведению областного смотра присудил лучшим исполнителям денежные премии. Управление культуры при облисполкоме ряд исполнителей наградило почётными грамотами. Хоровому коллективу колхоза «Великий Октябрь» Городищенского сельсовета Нюксенского района, хоровому коллективу Усть-Кубинского района и танцевальному коллективу Вытегорского районного Дома культуры присуждены первые премии в размере 500 рублей каждая. Пяти коллективам (...) присуждены вторые премии. Семи (...) третьи премии. 100 коллективов и индивидуальных исполнителей награждены почётными грамотами.
«Красный Север». 7 марта 1954.

У меня сохранилась фотография: управляю хором, стало быть, поём советские песни; народные песни пела вместе с хором, могла уже в таком ансамбле петь; справа от меня всегда была Фаина Плюснина.
На смотр приехал сын Максима Дормидонтовича Михайлова – Игорь Максимович (как и отец, солист Большого театра; до двадцати лет не пел, прошёл армейскую самодеятельность, затем пел в ансамбле Александрова и лишь через пять лет решился пройти конкурс в театр, так что «артистам из народа» сочувствовал), он отобрал «на Москву» и хор, и частушечниц с гармонистами.
Вдруг слышим, что для такого числа нюксян (со мной – ровно двадцать человек) мест в поезде на Москву не дадут: в первую очередь поедет большой (по сравнению с нюксенским) хор железнодорожников (смотр – сельской самодеятельности!) из Вологды: его в столице уже знают, старый конь борозды не испортит.
От Нюксеницы взяли только четырёх частушечниц и двух гармонистов…
Теперь думаю: чиновники хотели спокойной жизни; но это не упрёк в сторону прошлого, чем так увлекаются многие нынешние любители воспоминаний, готовые приспособиться хоть к тому времени, хоть к этому…
Хор не только станцию Костылево, хор взбудоражил бы всю столицу, и там задумались бы: «Что уж это вологодские так-то поют? Как ножом режут. Хуже всех живут, что ли? От хорошей жизни так не запоёшь. Пошлём-ка туда ревизора...»

Я переживала молча: так-то позволили нам превзойти всю Москву, всю Россию! Боков с Абрамским не приехали, не заступились, да людям тёртым, расчётливым, им в голову не пришло бы портить из-за нюксян деловые и приятельские отношения с руководителем хора железнодорожников Исааком Львовичем Эльпериным, не говоря уж про пиетет перед партийным начальством!..
А хористки довольны: Вологду повидали, грамоты получили, костюмы у них останутся!..

И вот март 1954 года, Москва.
Всероссийский смотр сельской художественной самодеятельности для нас прошёл удачно, положили в сундучки почётные грамоты, фотографии, но нас не собирались отпускать домой, и мы гостили в столице три недели.

Первой в нашем репертуаре была приготовлена «Колхозная песня о Москве». Красивое торжественное сочинение для хора, написанное в 1939 году для открытия Всесоюзной сельскохозяйственной выставки. Стихи Виктора Гусева, музыка Фёдора Маслова, - имена теперь незаслуженно забытые. Популярнейшие сочинения Гусева – известное всем «Полюшко-поле», сценарии фильмов «Свинарка и пастух», «В шесть часов вечера после войны», удостоенные сталинских премий, вторая – посмертно: Гусев умер зимой 1944 года на посту начальника Литературного отдела Радиокомитета в возрасте тридцати пяти лет… Его соавтор, Маслов, перед войной закончил Московскую консерваторию, воевал в ополчении, служил в сапёрном батальоне, руководил ансамблем песни и пляски Второго Белорусского фронта, в шестидесятые годы возглавлял Воронежский народный хор.

Москва, 1954. Девушки мои нахмурились. «В чём дело?» – «Животы болят, капусты охота». Купила им большую банку квашеной капусты – развеселились. «Девки, рыба-та дымом пахнёт… Чай зачем испортили? Кислетина…» Это про копчёную рыбу и про чай с лимоном…
«Девки!.. Черти-ти!» – закричала сама не своя Фаина Плюснина, Большой театр в восторге замер: кому хлопать – трактористке Фаине или композитору Глинке с его «Русланом и Людмилой»…
Улицу переходили – держали друг дружку за сарафаны, все машины останавливались… Первым делом нюксяне увидели и удивились, что в Москве, как и в деревне, чтобы везде успевать, надо биться как рыба об лёд едва ли не круглые сутки. Зато в магазинах – всё…

В конце смотра нам объявили, что мы приглашены участвовать во встрече с деятелями культуры города Москвы, происходить это будет второго апреля в семь часов вечера в Большом Кремлёвском Дворце (как и указано в пригласительном билете).
Нас всех переписали, выдали билеты. Мы прошли через Спасские ворота, посмотрели Оружейную палату, отдельные залы Кремля.
Коллективы приглашали известных артистов, находившихся рядом, сфотографироваться с ними. Мы посмотрели, кто же тут знакомый есть, выбрали Козловского; Иван Семёнович обрадовался, стал с нами, сфотографировался, пригласил на бокал шампанского. Видимо, это было предусмотрено правилами встречи.

Но - с шампанским встречали не всегда…
Зал Центрального Дома работников искусств, к нам подходит ответственный за проведение концерта. «Где тут вологодская делегация?» – «Вот мы, здесь…» – «Вы сегодня выступать не будете. Будет выступать подмосковный коллектив, Раменское. Вписан в программу…» – «Как так могло случиться? Мы готовились, ехали…» – «Здесь, в зале, министр, обращайтесь…»
Понятно, что шесть тысяч человек за один день выступить не могут, и смотр шёл много дней, но мне показалось обидным уступать нашу очередь. Вижу: мои нюксяне настроены выступить здорово, ну, а ждать день за днём – всякое желание петь-играть пропадёт… Боков, думаю, каков: ведь он писал репертуар для Раменского!.. Мне и до сих пор кажется, что Боков изменил порядок выступлений, хотя он, литературный консультант Центрального Дома народного творчества имени Крупской, к программе и близко подойти не мог. Писал тексты Боков для самых известных хоров России, не только для Раменского, но столь щепетильным делом – составлением программ для праздничных правительственных концертов – занимался исключительно Иосиф Михайлович Туманов (Туманишвили, гл. режиссёр театров им. Станиславского и Немировича-Данченко, им. Пушкина, главный режиссёр Кремлёвского Дворца съездов, главный режиссёр открытия и закрытия Олимпиады в Москве в 1980 г.), он же, ему и бумаги в руки, писал отчёты для центральных газет.

Не теряя ни минуты, я подошла к министру культуры РСФСР Татьяне Михайловне Зуевой: «Коллектив не видал железной дороги, городов не видел. Люди работают на земле, кормят нас. И вот они услышали, что их вычёркивают из программы…» – «Подождите…»
Подходит тот же ответственный: «Вы будете выступать. Вот ваше место. Отсюда уже – на сцену…» Не поспеши я к министру, так мы за сценой и простояли бы не один день…
Они уже на сцене: Фаина Плюснина, Дина и Александра Шушковы, Нина Акинтьева. Маленькие да удаленькие, крепкие, чуть не всю сцену заняли. Не жмутся, не стесняются, глаза весёлые.
Нас цетвёро, нас цетвёро,
Нас цетвёро боевых,
Запоём в цетыре голоса –
Не надо семерых…

.А кабы весь хор запел!..
Зал заухал, смотрели, как на диво! Откуда таких привезли?!
А братья Теребовы – сильными мужицкими голосами:

Ты братанцик, ты братанцик,
Ты братанцик дорогой!

А тальянка с колокольчиками: три-ви-ли-ви-ви-ли…

Не одна ли нам дороженькя
Предвидитсё с тобой?..

Я сижу в зале, помочь своим ничем не могу. И вот мои девушки-нюксяночки стали задом к публике, пошушукались…
Этой частушки у них в репертуаре не было, кто-то из москвичей тут же за сценой их и подучил: новые времена, новые песни…

С неба звёздоцкя упала,
На земле ростаяла.
Полюбили М а л е н к о в а,
Как роднова С т а л и н а…

Министр культуры РСФСР Татьяна Михайловна Зуева сидела довольная: для неё, видимо, догадливые москвичи заблаговременно и подучили нюксян спеть на злобу дня.
Давно ли я на выпускном экзамене в музыкальном училище управляла хором? Пели кантату И. Дунаевского (стихи М. Инюшкина):
«…О Сталине мудром, родном и любимом,
Прекрасную песню слагает народ…»
Весной 1954 года ещё не опомнились от смерти И. В. Сталина, ещё не привыкли к Г. М. Маленкову во главе правительства, а на смену им шагал Н. С. Хрущёв, и смекалистые москвичи шли в ногу со временем…

В с е н а р о д н ы й с м о т р т а л а н т о в
1 апреля заключительным концертом в Большом театре закончился Всероссийский смотр сельской художественной самодеятельности.
В течение последних месяцев сотни тысяч людей нашей колхозной деревни показывали свои разносторонние творческие дарования. По железным дорогам, на оленях, автомобилями, самолётами, пешком, часто пробиваясь сквозь снежные бураны и вьюги, стекались они в районные центры, а затем областные города Российской Федерации для того, чтобы познакомить зрителей со своим искусством.
Прошло всего шесть лет со дня первого Всероссийского смотра сельской художественной самодеятельности, и уже в самом начале нынешнего смотра стало ясно, как могуче расцвела культура социалистического села. Смотр наглядно выявил, какие разительные перемены произошли в колхозной деревне, как поднялся культурный уровень наших колхозников, как многообразно раскрывается народное творчество в самых различных жанрах (...)
Колхозники создали и поют песни о целинных землях, о мире, в злободневных частушках говорят о насущных требованиях советской деревни, критикуют недостатки в своем быту, высмеивают лодырей. Участники художественной самодеятельности овладевают сложным мастерством. Высокая хоровая культура характерна для многих колхозных хоров, исполнявших произведения Глинки, Вебера, Брамса, песни советских композиторов и стран народной демократии. Оркестры народных инструментов, солисты играли на баянах и балалайках, домрах и свирелях произведения Чайковского и Листа русские песни, фантазии на украинские темы (…) Учителя и врачи, агрономы и инженеры, колхозники и колхозницы стоят во главе больших хоровых и оркестровых коллективов (…)
Большое и плодотворное влияние на развитие художественной самодеятельности оказывают мастера советского искусства, они повседневно помогают певцам, музыкантам, чтецам, коллективам, прививают им художественный вкус. К сожалению, приходится сталкиваться и с такими фактами, когда отдельные работники искусства насаждают среди участников самодеятельности ремесленнические и подражательные приемы, не свойственные народному творчеству. После самого тщательного и строгого отбора на заключительный показ в Москве было рекомендовано более 6 тысяч человек.(…)
На сцене Центрального Дома работников искусств в Москве проходил заключительный показ всех коллективов и солистов сельской художественной самодеятельности. Жюри Всероссийского смотра под председательством народной артистки СССР В. Барсовой, в котором принимали участие виднейшие мастера искусств нашей страны – В. Марецкая, Б. Чирков, В. Аксенов, Т. Устинова, П. Казьмин, В. Соколов и другие, дало высокую оценку выступлениям многих коллективов (…)
Смотр подготовил почву для дальнейшего бурного роста и расцвета сельской самодеятельности в нашей стране, показал, как глубоко по содержанию, жизнерадостно и богато искусство советской деревни.
И. Т у м а н о в, Заслуженный деятель искусств.
«П р а в д а», апрель 1954.

З а к л ю ч и т е л ь н ы й к о н ц е р т
В с е р о с с и й с к о г о с м о т р а
с е л ь с к о й х у д о ж е с т в е н н о й
с а м о д е я т е л ь н о с т и
в М о с к в е
1 апреля в Большом театре Союза ССР состоялся заключительный концерт Всероссийского смотра сельской художественной самодеятельности.
Концерт начался выступлением сводного хора из семисот певцов, в составе которого четырнадцать сельских хоровых коллективов (…)

Хор выступал в сопровождении симфонического оркестра Большого театра Союза ССР (дирижер – заслуженный деятель искусств РСФСР профессор В. Соколов).
Большое впечатление оставили выступления многочисленных колхозных хоров, показавших песенное богатство русского народа и других народов Российской Федерации (…)
В заключение все участники концерта – 1500 человек – с большим подъемом исполнили «Марш советских патриотов» В. Мурадели.
Заключительный концерт Всероссийского смотра сельской художественной самодеятельности прошел с большим успехом. Он явился яркой демонстрацией расцвета культуры социалистической деревни, свидетельством богатства народного творчества (…)
На концерте присутствовали товарищи Г. М. Маленков, В. М. Молотов, Н. С. Хрущев, К. Е. Ворошилов, Н. А. Булганин, Л. М. Каганович, Н. М. Шверник, Н. Н. Шаталин, А. Н. Косыгин, В. А. Малышев, Председатель Совета Министров РСФСР А. М. Пузанов, Министры СССР и РСФСР, партийный и советский актив города Москвы, представители предприятий, деятели науки, литературы и искусства.
(ТАСС).

В 1974 году я была в Нюксенице, в Городищне в командировке от пединститута, где работала на факультете общественных профессий. Неоспоримой тогда казалась потребность дать будущему учителю знание не только избранной специальности, но дать основы классических искусств – музыки, хореографии, рисования, чего в деревнях, куда распределяли выпускников, часто не хватало. Надеялись, что человек, в котором горит стремление воспевать жизнь в таких формах, организует вокруг себя и других любителей прекрасного. (Потребность эта не пропадёт ещё сколько-то времени, пока на месте обитания людей не останутся черёмухи да крапива, только учителей из города в деревню теперь стараются заманить – деньгами, квартирами, свежим воздухом и бесплатными дровами…) Тем не менее, во многих районах, во многих деревнях я встречалась с людьми разных судеб, разных специальностей, которые по велению своей души стали организаторами творческих коллективов (чаще – хоров или ансамблей), и люди относились к их занятиям с почтением.
Библиотекарь Манефа Васильевна Кормановская и была организатором хора в дальнем, на краю области, Нюксенском районе, в дальней, за тридцать километров от райцентра, деревне. Своя деревня не бывает дальней, если живёшь в ней, это от неё далеко – до Вологды ли, до Москвы ли, но с песней можно добраться не только до этих городов…
Манефа Васильевна вспоминала (моя запись, 1974 год - И. З.):

«…Наша деревня Верхняя Горка издавна славилась своими песенницами. Ещё до колхозов, когда жили единолично, возвращаться с поля домой старались вместе, чтобы по дороге попеть песен. Пели задушевно, не только молодёжь, но и пожилые мужчины и женщины. Эта любовь передалась и нам, детворе, мы пели, стараясь подражать старшим. –
(Дальше рассказчица вспоминала о приезде Бокова и Абрамского – И. З).
Очень интересно было старушкам услышать свои голоса, когда проигрывали запись. Пели каждый вечер до двенадцати часов.
На смотре в Городищенском доме культуры наш коллектив занял первое место. Мы исполняли четыре современные песни: «От колхозного вольного края…», «Ой, туманы мои, растуманы…», «У доярки Софьи», «Как на зорьке, зорьке ранней, утренней…» Из народных: «Зимушка-зима», «Доля бедняка», «Черёмушка», «Я вечор в лужках гуляла…»
С этой программой мы выступали и на областном смотре, заняли тоже первое место. Нам была вручена премия в сумме пятьсот рублей.
Часть нашего хора была участницей Всероссийского смотра художественной самодеятельности. Этот успех влил в наш коллектив новых певцов. Много работали над новой программой, выступали с ней в Юшковском клубе, в Городищенской средней школе – по просьбе учителей и учащихся.
В 1956 году на районном смотре мы опять заняли первое место, снова были в Вологде, выступали в театре, дали несколько концертов в клубах льнокомбината, «Северного коммунара», были премированы двумя гармошками.
Успешно прошло представление старинной свадьбы в Городищенском и Нюксенском домах культуры. Роль свата очень интересно исполнял председатель колхоза Василий Тимофеевич Драчёв. (Не в каждой деревне пел свой хор, не в каждом колхозе водились и такие председатели! – И. З.) Одеяния 39 человек – участников представления – соответствовали старине…»

Я снова приехала в Нюксеницу в 1992 году.
Теперь со своим кассетным магнитофоном, с буханку хлеба, о таком Боков с Абрамским в своё время и не мечтали. Те же домики, та же дорога.
Навстречу бредёт с батогом – специально приехала из Городищны – моя Симочка – Серафима Павловна Чебыкина – и падает на колени, плачет… Что уж теперь плакать... Мы с нею и с её внучкой Ларисой обошли все памятные места, перепели-переслушали все песни, которые Симочка певала ещё сорок лет назад; нам играл на гармошке Октябрин Иванович Теребов...

Под те записи, едва научился ходить, начинал отплясывать мой внук Женя: приходил в гости, первым делом требовал: «Включи магнитофон…» Теперь кандидат наук, юрист, не пляшет…

Боков умер в октябре 2009 года; можно сказать, что стихи его умерли (конечно, на время, но надолго) раньше его, в начале 90-х годов: опять другие времена – другие песни…
«…Наступает духовное обнищание народа…» – сказал на вечере в честь 80-летия поэта Николай Иванович Рыжков, бывший председатель правительства СССР…

Серафима Павловна Чебыкина давно ещё, страшно и считать, певала песню: «Как поехал добрый молодец…» Проснулся опрометчивый молодец, да поздно…Ни коня-то нет,
ни шатёрика,
нет ни девки,
ни шатра…
Недаром в 1983 году в Париже – в центре русской эмиграции – пришла мне на ум именно эта песня, недаром. Даже те, кто видит сквозь землю на три метра, тогда вряд ли всерьёз задумывались над вопросом: «Просуществует ли Советский Союз до 1984 года?» (Можно посочувствовать автору книги с таким названием, Андрею Амальрику, который и не дожил до радостного ему года четырёх лет…)
Советская песня, культурный феномен мирового масштаба, к тому моменту почти вытеснила народную, поскольку была ближе к действительности, и на фольклористов поглядывали с сочувствием: занимаются бесполезным делом, сказок о счастье жить в царской России не вернуть… Тот же Виктор Фёдорович Боков писал мне о своей неприязни к «старинным» песням: отпели своё, дайте поплясать нам; но его намерения были добрыми: изобразить жизнь русским словом, не оставить места недоброжелателям – «…западной гнили, что протащили к нам антирусские люди».
Если Боков и не успел почитать дневники своего наставника Михаила Михайловича Пришвина, опубликованные на излёте Советской власти, в 1980-е годы, то можно представить, как они беседовали об этом же, в поле, не слишком громко, в 30-е годы… Пришвин записал, как ехал в поезде, набитом простым людом, и вагон всё время пел, то несколько человек, то и все сразу: «…Во время перерыва (…) один человек, чуть-чуть навеселе, сказал: – Хорошо поёте, только старое всё: кто старое помянет, тому глаз вон. Из хора ответили: – А кто старое забудет, тому два глаза вон…» Заспорили. Нашли хорошее и в прежней жизни. В ход пошли и Пушкин, и Пётр Первый. «…Тогда хор запел «Широка страна моя родная». И все стали подтягивать, песня всем была знакома».
И всё-таки, сочинённую где-то на стороне (композиторы и поэты жили в Москве и – немногие – в Ленинграде), а не возросшую среди родных осин, советскую песню больше слушали, чем пели; культура считалась сферой обслуживания. Общество явно двигалось к мелкобуржуазным идеалам; тяжело осуждать за то поколение людей, перенёсших войну, голод и холод, однако в искусстве то становилось нестерпимым: вспомните хоть одну песню конца 1980-х годов, которая трогала бы за сердце. Впрочем, одна, несколько позже, была: музыка А. Морозова, стихи А. Поперечного; мелодия – приличная, а уж стихи – суть эпохи:
В той стране-стороне,
Где пошло всё на снос.
Всё на снос: дом и сад,
И любовь, и печали,
И калитка в саду,
И оградка во мгле...

Этот горький каламбур присутствует в книге записок великого русского композитора В. А. Гаврилина «О музыке и не только…» («Дума», С.-Пб, 2001):
« – Нам песня строить и жить помогает» – заявили 30-ые годы.
– А где мне взять такую песню? – спросили 70-ые».

«Совсем утопает старое искусство: теряет слушателей. Без потребителя нет товара. Бегут из России в Европу лучшие музыканты, капитаны национального искусства. Бегут, как крысы с тонущего корабля, бегут, как преступники, как предатели, – нарушают главный капитанский закон: капитан погибает вместе со своим кораблем, либо покидает его последним. Конечно, много в мире найдется еще кораблей, как много найдется домов для жилья – но плюнуть на свой первый – это значит – плюнуть на себя, плюнуть на лучшее, что дано человеческой душе – благодарность, любовь, долг, т. е. плюнуть на все то, ради чего существует искусство, которому он,капитан, служит. Это есть пример отделения человеческой совести от дела, которому служишь».
(В. А. Гаврилин. То же издание).

Я намеревалась подарить Гаврилину свои записи вологодского фольклора (не один ящик – дело непростое), он написал и подал мне свой ленинградский домашний адрес. Укор времени я вскоре услышала от его вдовы – Наталии Евгеньевны…
«Он говорил в последнем интервью, что когда народ заболевает, то сердце рвётся на части и душа рвётся на куски, так это с ним и случилось. Оно разорвалось на части. Я думаю, что если бы этого не случилось со страной, он прожил бы и побольше…» Н. Е. Г а в р и л и н а. «В а л е р и й Г а в р и л и н. Воспоминания современников". В о л о г д а, 2 0 0 1.
На перестройку Россия ответила сокращением населения – не для чего стало жить… Рассуждение о том, как советская песня вытесняла народную, и сама, в свою очередь, была вытолкнута англоязычной абракадаброй на африканских ритмах (черпают пользу из этого управляемого хаоса весьма хитрые и весьма злобные дельцы), подводит к спасительной мысли: как верёвочке ни виться, и осатаневшему р о к у конец неминуем. Что грядёт за ним?..

Те, кому и сейчас петь охота, всё ещё не перевелись!..
В 1999 году в Нюксенице появился «Народный коллектив – вокальный ансамбль сестёр Чебыкиных»: Лариса Кормановская, Наталья Шитова, Марина Бритвина, Елена Голикова, Ирина Гудиева, затем, в расширенном составе, ансамбль «Камертон» Дома культуры газовиков (Нюксенское ЛПУМГ, филиал ООО «Газпром трансгаз Ухта»). Народный коллектив - вокальный ансамбль сестёр Чебыкиных.
Уж не моей ли Симочки Чебыкиной наследницы? Они!.. Симочкины внучки, дочери её сына Ванечки, тогда, в 1954 году, ещё школьника, о котором она вздыхала в дни поездки в Вологду.

Имена моих нюксянок встречаются в различных публикациях. Всех лучше не перечислять, кого-нибудь да пропустишь, сразу спросят: как же так?..
Районы бассейна Средней Сухоны, так они величают эти места, исхожены учёными людьми из Москвы, из Питера вдоль и поперёк, обозначена каждая деревня, где п о ю т, словно это не труднодоступная, с непроезжими дорогами, сторонушка, а сад при доме отца сестёр Чебыкиных – Ивана Ивановича: вот яблони, а вот лещина, алыча, вишня, груша, не всем ведомая актинидия.
«…Вологодская область стала местом активной собирательской работы как московских учреждений (МГУ им. Ломоносова и ГМПИ им. Гнесиных), так и Ленинградской государственной консерватории им. Римского-Корсакова», – отмечает московская фольклористка (коллег-вологжан не то чтобы забыла упомянуть, они само собой – тут живут…)
(Б. Е. ф и м е н к о в а. «С е в е р н о-р у с с к а я п р и ч е т ь. Междуречье Сухоны и Юга и верховья Кокшеньги. Вологодская область». «Советский композитор», М., 1980.)
Вот исполняют причёт при виде свадебного поезда: П. В. Подгорная, А. В. Ваганова, С. П. Чебыкина, А. П. Шушкова, М. В. Кормановская. В деревнях Верхняя Горка и Слободка записано собирательницей более тридцати причётов. Наши - с Боковым и с Абрамским - места! Нюксянки напели бы всего море, сиди и слушай, но здесь научный интерес был нацелен именно на тот край моря: причёты.
Вот Серафима Павловна Чебыкина упомянута (приведён нотный пример) в материалах совместной экспедиции Вологодского государственного педагогического университета и Санкт-Петербургской консерватории (руководители А, М. Мехнецов, Г. П. Парадовская).

В октябре 2003 года в Нюксенице прошла научно-практическая конференция «Традиционная культура и современность» – мероприятие престижное для любого районного центра.
Казалось бы, достаточно один раз собраться, выработать стратегию, осторожно, к их удовольствию, вложить спасительные мысли в головы властей предержащих, но власть имущие и так всё знают, не лыком шиты, вологжане – подмосковная Сибирь – век свой пляшут под дудку Москвы...
В октябре 2011 года в Вологде состоялась встреча специалистов по фольклору, музыкологии, хореографии, этнографии, археологии, архитектуре из крупнейших научных центров России; в резолюции конференции было отмечено, что наша область
«…является одним из признанных лидеров в осуществлении комплексных программ сохранения традиций народной культуры и их актуализации в современном социокультурном процессе. Благодаря заинтересованной поддержке органов власти, оптимальному распределению (…) ресурсов, движение по восстановлению национальных культурных традиций на Вологодчине охватило многие социальные слои и возрастные группы населения и стремительно расширяется…»
Ритуальный поклон в сторону партии и правительства не заслонил истинного, угрожающего, положения дел:

«…угасание народных традиций в их естественном бытовании является объективной исторической данностью; не только из актива культуры, но и из коллективной этнической памяти в последние десятилетия ушли формы и явления, выполняющие презентационную функцию региональной культуры: лирические песни раннего историко-стилевого пласта, свадебные песни и причитания, песенно-хореографические формы, обрядово-праздничные комплексы и их компоненты, целый ряд художественных ремесленных традиций и промысловых технологий».

Участники конференции (да и обывателя иного, стоит ему оторваться от заботы о хлебе насущном, пронзает та же мысль) были озабочены:

«…тенденцией современной государственной политики в сфере культуры, связанной с установкой на развитие лишь тех культурных форм и явлений, которые понятны современному потребителю, что понижает культурный уровень общества (…), угрожает разрушением историко-культурного наследия (…), изменением этнического самосознания и поведения, падением общественной морали и нравственности. (…)
Потребительский подход не должен определять стратегию развития культуры, следует избегать вульгарного понимания культуры как сферы услуг населению. Национальную культуру необходимо рассматривать в качестве средства воспитания гражданина, патриота своей Родины (…)

Письма В. Ф. Бокова к И. В. Кузьминой. 1953-1954 г.г. Комментарии.

Поскольку большая часть писем Виктора Фёдоровича Бокова состоит из насмешек над его другом-врагом Александром Савватьевичем Абрамским, постольку надо попытаться защитить нашего спутника.
Глядя на заморенного старичка в очках (Абрамскому было уже 55 лет, Бокову – 40, мне – 24), нельзя было подумать, что он, принуждённый судьбою кормиться вокруг русского фольклора, свободно владеет английским, французским, немецким, польским языками, пишет симфонии, концерты, музыку для хора, знает топографию, обучался вольтижировке и похож на Мандельштама (имени которого пока не слышно), с младшим братом которого, Александром, делил хлеб в Михайловском артиллерийском училище в Петрограде.
Из писем Абрамского к сестре видно, что он отнюдь не монархист, - вчерашний юнкер, в отличие от многих своих однокашников, ушедших к Корнилову, дал расписку Урицкому с обязательством не воевать против Советской власти. Однако, потрясённый экспроприацией ценностей в московской квартире отца, который после обыска и временного задержания поспешил сделаться гражданином независимой Польши; Абрамский пока не последовал его примеру, позже пытался выехать к отцу, Савватию Васильевичу (Вольфовичу), до революции известному (Александр Савватьевич родился в Луцке) врачу-хирургу, но разрешения на воссоединение с семьёй в течение многих лет так и не добился. Зато он освобождён от призыва в Красную Армию. Ему разрешено поступить в Московский Университет, он видит себя… математиком.
Однако, без материальной помощи отца университет пришлось оставить, в 1919 году Абрамский уже сотрудник Народного комиссариата Внутренних дел, помощник начальника части Хозяйственно-материального управления Центральной комиссии пленных и беженцев, и в ноябре он командирован в Вологодскую губернию «для закупки дичи для Центропленбежа… комиссия просит все подлежащие власти и учреждения оказывать тов. Абрамскому всяческое содействие при исполнении возложенного на него поручения…»
Так что в Вологде Александр Савватьевич побывал задолго до нашего путешествия…
Некоторое время Абрамский служил в Народном комиссариате путей сообщения и, возможно, мог встречаться с комиссаром Московско-Казанской железной дороги Корнеем Кузьминым; мой дед умер от воспаления лёгких в 1921 году.
С 1922 года Абрамский учился в Московской консерватории, одним из его наставников был Николай Яковлевич Мясковский. В 1930 году Абрамский арестован, выслан в Саратов: пытался перейти границу с Польшей – не столь страшно, а вот не согласился «…писать революционную музыку для Радиоцентра из-за боязни навлечь неприятности на родителей, проживающих за границей…», - это серьёзно, да ещё и хранил свой юнкерский револьвер!.. Через два года Абрамский Советской властью п р о щ ё н, путешествует по всей стране, занимается фольклором, с Алексеем Сурковым пишет оперу «Песня о дружбе», рассчитанную на исполнение колхозниками – участниками художественной самодеятельности, певцы «...освобождены от работы с зачётом трудодней…»
Наконец, Абрамский начинает писать инструментальную музыку и может выговориться в ней, но это уже другой человек.
С 1951 года Абрамский ведёт семинар для начинающих композиторов, он помог выйти в люди Александру Аверкину, Николаю Поликарпову, песни которых (в том числе и на стихи Виктора Бокова) спустя несколько лет запела вся страна. Абрамский преподносил ученикам, тогда ещё баянистам-любителям, теорию музыки, а Боков стыдил их – и отвадил! – от подражания Блантеру и Дунаевскому.
С 1958 года Абрамский – главный редактор журнала «Клубные вечера», здесь были опубликованы первые научные опыты Нины Мешко, Вячеслава Щурова, других известных столпов музыкального фольклора
.Боков вспоминал, как привёл Людмилу Зыкину в компанию знаменитых тогда молодых поэтов: Евгений Евтушенко, Евгений Винокуров, Константин Ваншенкин: «Поэты повскакали из-за стола…»; знал, что их оттепельными опусами начинающая певица не заразится (потом, на переломе эпох, с bеatles, с жучками, запоёт…)
Обиду за проведённые в Сибири годы Виктор Фёдорович, казалось, выбросил в реку времён; обида прорвалась в его сыне, который связался с дурной компанией, а та не собиралась прощать Советской власти своих обид и мечтала её уничтожить. Иногда и немыслимое сбывается: теперь она безобразничает в литературе, в музыке, не говоря уж про устройство общества…
Аверкин, первый муж Людмилы Зыкиной, она сама и Боков – славная троица (и много других таких содружеств: композитор, поэт, исполнитель) вскоре загремела везде с песнями, похожими, если забыть об авторах, на фольклор, вскоре их песни и стали фольклором.
Русский дух вроде бы расправлял крылья. Все эти перипетии, тогда не вполне понятные мне, были полем битвы моих спутников, и судьбе вздумалось распорядиться так, что поздние свои годы Абрамский, тогда почти слепой, жил в семье своего ученика – Александра Петровича Аверкина.
Но во время нашей поездки Абрамский был на стороне тех фольклористов, которые всерьёз принимали только «крестьянские, старинные песни», имена авторов этих песен скрылись за горизонтами столетий. Боков, наоборот, писал мне: «Старинные. Как я стал ненавидеть это слово…» Писал бездумный бюрократ, превратно исполнявший установки своего учреждения, где получал зарплату? Теперь всех (или пока не всех?) убедили, что люди в СССР только тем и жили, что ненавидели свою страну.
Нет, Боков не держал камня за пазухой, радовался жизни, воспевал её со всей искренностью, и люди пели песни на его стихи, потому что в них не было двоедушия. Он начинал разливаться соловьём ещё до войны, после окончания Литературного института (вместе с ним учились Симонов, Матусовский, теперь орденоносцы и лауреаты), но Бокову с первой книжкой – «Яр-хмель» – разрешили выйти в свет лишь в 1958 году, когда ему было сорок четыре года; настоящие поэты до таких лет редко и доживают, а у него до сих пор отношение к жизни – яр-хмель да балалайка. Не евши, не пивши, и поп помрёт, поэта кормят его собственные стихи, возиться со «старинными песнями» – удел мрачных, вроде Абрамского, учёных, которые ничего другого пережёвывать не научились или другое им претит…
В середине 50-х годов в музыкальном пространстве ненадолго заняли прочные позиции песни композиторов-«баянистов», все слышали эти имена: Гришин, Кутузов, Левашов, Маслов, Массалитинов, Поликарпов, Пономаренко (песен на стихи Бокова написал больше всех), Родыгин, Щёкотов... Их сочинения тоже стали называть народными, большие программы из произведений этих авторов объявляли концертами народной песни; старые фольклористы строго чертили границы жанров и негодовали… Теперь и это – фольклор, одна из самых ярких его страниц! Самодеятельность от него не отступается, хотя на дворе совсем не те времена.
Страстью к обновлению горел и Боков. В письмах это хорошо видно. Как он бился за свою «Доярку Софью»! Войти в жизнь со своим пониманием, устроить её на свой лад, запечатлеть в стихах и песнях приметы современности – разве это плохо, разве это не должно приветствоваться на самом верху? И так он потерял пять лет жизни (с 1942 по 1947 год Боков провёл в Сибири "за разговоры"), надо не спать ночами, надо быть везде, всё знать, обо всём пропеть…
Бокова, своего друга-врага Александр Савватьевич Абрамский не обошёл творческим вниманием, написал несколько песен, а в 1970 году – симфонию на стихи Бокова – «Радуга».
Летом 1983 года, через тридцать лет после моего путешествия с москвичами, будучи в Москве проездом, я навестила Александра Савватьевича Абрамского. Был рад встрече, подарил том своих избранных песен (А. С. А б р а м с к и й. Песни и хоры без сопровождения и с инструментальным сопровождением.
"С о в е т с к и й к о м п о з и т о р». М., 1983), в котором четыре мелодии навеяны стихами Бокова.
Вот – «Хмель-хмелина» (а первая книжка стихов – «Яр-хмель»).
Хмель упоминал Боков в письме ко мне из Нюксенского района, из деревни Юшково, сидя в чьём-то огороде, в августе 1953 года. Не тогда ли стишок и сочинил?

Будь Виктор Фёдорович хоть чуть-чуть Мефистофелем (как обозначил себя в записке опустя пору, после московского Смотра), нагнал бы на Базлова с Эльпериным страху ровно столько, чтобы и наш хор направили бы в Москву, а то Боков, будучи легкомысленно уверенным, что вопрос решён (в письмах только об этом: «…В успех хора я верю. Он произведёт огромное впечатление…»), на областной смотр в марте 1954 года в Вологду не поехал и тем самым дело наполовину провалил; Абрамский, ведавший в комиссии Союза композиторов, по словам Бокова, «всем народным», тоже был за нас (он же и открыл нюксенский хор) однако, я не представляю, чтобы Боков или Абрамский, на Мефистофеля более походивший, стали бы ругаться из-за хора с инструктором обкома партии Иваном Яковлевичем Базловым или со своим деловым партнёром Исааком Львовичем Эльпериным; я до сих пор корю и себя, что и я не смогла добиться, чтобы в Москву поехал весь хор, хотя от меня мало что зависело: распоряжения чиновников, грамотные ли, вздорные ли, обсуждать не полагалось… И. З.

В о л о г д а, 1 9 5 4 г о д, м а р т.
На обороте фотографии заботливой рукой Манефы Васильевны Кормановской переписан с о с т а в х о р а. Лиц распознать трудно, так может фамилии родных и знакомых кто-то вспомнит…

Ш у ш к о в а Агния Николаевна, Л о б а н о в а Татьяна Викторовна,
Ш у ш к о в а Мария Ивановна, Ш у ш к о в а Александра Павловна,
К о р м а н о в с к а я Манефа Васильевна, Ч е б ы к и н а Серафима Павловна,
К а ш и н а Харисса (Харьеста) Васильевна, У л а н о в а Галина Дмитриевна,
Т е р е б о в а Татьяна Михайловна, В а г а н о в а Александра Васильевна,
П л ю с н и н а Фаина Фроловна, К у з ь м и н а (Зимина) Инесса Васильевна,
Т е р е б о в Павел Павлович, Т е р е б о в Октябрин Иванович,
П о р о ш и н а Надежда Ивановна, В а г а н о в а Аполлинария Ефремовна,
П о д г о р н а я Прасковья Васильевна, Ш у ш к о в а Дина Васильевна,
Ш у ш к о в а Александра Ивановна, А к и н т ь е в а Нина Ивановна.
Имена б а я н и с т о в не упомянуты… – И. З.

Инесса Васильевна Зимина (Кузьмина). «Нюксеница–Вологда–Москва. Фольклор – вчера, сегодня... А завтра? Письма В. Ф. Бокова к И. В. Кузьминой».
Вологда, "Арника", 2016. ISBN 978-5-4429-0030-9.
Отрывки из книги.
В подготовке книги принимали участие:
М. И. Бритвина, Л. Н. Бородина, С. А. и А. Н. Семёновы.

Продолжение нюксенско-московской эпопеи в книге:
Инесса Васильевна Зимина (Кузьмина). "Чучковская свадьба".
Вологда, "Арника", 2016. ISBN 978-5-4429-0024-8.
Отрывки из книги.

Продолжаю цитировать газетные заметки об итогах смотра 1954 года.

«Песня заняла на смотре одно из ведущих мест. Это даёт возможность сказать, что песенному творчеству в районах уделяется наибольшее внимание (...) По типу – это женские однородные хоры, за исключением Усть-Кубинского, Грязовецкого, Устюженского, Чебсарского и других районов, представивших смешанные коллективы. В основном хоры были двухголосные и несколько трёхголосных. По манере исполнения они приближаются к народным крестьянским. Хранителями старой народной русской песни, а также пропагандистами новой колхозной песни можно назвать хоры колхозов «Великий Октябрь» Нюксенского района, «Красный луч» Пришекснинского района, имени Сталина Бабушкинского района и Аксёновского сельского клуба Мяксинского района.
Это – самобытные крестьянские хоры. Их обязательно надо взять под контроль специалистов, помогать им в создании песен, в повышении культуры исполнения.
Смотр показал разнохарактерность манеры исполнения хоров районных домов культуры. В большинстве случаев пение их приближается к народному, но, к сожалению, руководители их забыли о том, что исполнение произведений советских композиторов требует иной манеры (...)
Ни один из хоров, за исключением хора колхозниц сельхозартели «Красное знамя» Вологодского района, исполнившего «Славься» из оперы Глинки «Иван Сусанин» (в облегчённом переложении) не взялся за классические произведения (...)
Очень колоритным по звучанию проявил себя хор колхоза «Великий Октябрь» Нюксенского района. Но нельзя не отметить, что чрезмерная крикливость исполнения в отдельных моментах снизила прелесть русских протяжных песен (...)
Значительно хуже обстоит дело с музыкально-инструментальным сопровождением хоров. В значительной части это сопровождение не профессионально, гармонически и мелодически неточно (...) Бросается в глаза однообразие репертуара солистов. Совершенно выпали из него романсы и песни русских композиторов-классиков (...)
Совершенно недостаточное место в программе смотра занимала инструментальная музыка. Радостное впечатление оставили ансамбль баянистов и струнный из Кирилловского района. Чувствуется, что здесь руководят этим делом по-настоящему (...)
известные достижения есть в танцевальном искусстве (...) очень мало было на смотре танцев народов СССР, бедны по своему содержанию, однообразны русские пляски.
Крупным недостатком в проведении смотра явилось несерьёзное отношение ряда районных комиссий к отбору участников на областной смотр (...) Некоторые районы, особенно Череповецкий и Сокольский, представили на смотр плохо подготовленную программу (...)»
М. Жукова, А. Кибардина. «Красный Север». 16 марта 1954

Без подписей видно было, что заметки изложены на основании мнения специалиста, приверженца классической музыки.
То была Муза Николаевна Жукова, выпускница Ленинградской консерватории, дирижёр-хоровик, моя преподавательница в музыкальном училище. Все мы смотрели на неё как на светоч знания и добра; летом 1951 года она управляла сводным коллективом музыкантов и учащихся Вологды: в хоре, в котором пела и я, на площади стояли полторы тысячи человек.
На смотре сельской самодеятельности 1954 года Жукова была в числе тех, кто решал судьбу выступавших, ярый академизм её не вынес, - хотя конкурсное жюри отдало первое место нам, - творческой манеры хора колхоза «Великий Октябрь» Нюксенского района: «...чрезмерная крикливость исполнения в отдельных моментах снизила прелесть русских протяжных песен».
И наш хор (который я готовила к смотру, в котором народные песни пела и сама) в Москву не пустили, перестраховались, вдруг да засмеют москвичи вологжан.
Если Колумб открыл Америку, то нюксенский хор (как и некоторые другие по России) открыли композитор А. С. Абрамский и малоизвестный тогда, не обладавший особым авторитетом (недавно выпущен из сибирского лагеря, живёт в деревне за сотым километром от столицы) консультант московского Центрального Дома народного творчества Виктор Фёдорович Боков. Он засыпал меня письмами:
«12.1.1954. ...Ина! Создана комиссия содействия (...) смотру сельской самодеятельности при ССК – в неё вошёл Абрамский. Он будет ведать всем народным.
Смело выдвигайте хор «Великого Октября» из Нюксеницы. Мы его поддержим.
Я говорил с Ор. (Ор – прозвище А. С. Абрамского, данное В. Ф. Боковым – И. З.) Он за и сказал, чтобы вы обязательно его выделили на смотр. Скажи об этом в обкоме КПСС – не бойтесь, мы его в Москве дошлифуем, сами ничего не делайте (...) Немедленно доложи об этом в обкоме КПСС – и без колебаний посылайте нюксенский хор – он произведёт огромное впечатление. И Вологда опять загремит. А ей это надо».
«27.1.1954. ...Это серьёзнейшая задача – если хор прозвучит. А я верю в это – Вологодс. обл. выходит в передовые (...) Возможно, я приеду к 1 марта в Вологду на смотр».
«8.2.1954. ...Написал письмо Базлову в обком КПСС всё о хоре «Великого Октября» (...) В успех хора я верю. Он произведёт огромное впечатление.
Да ещё плюс частушки – оригинальнейшие мелодии. Я еду готовить хор в Рязань. Жду в Москве на смотре».

Боков забыл про Нюксеницу, застрял в Рязани, - видимо, хористки там были привлекательнее, - в Вологду не приехал.
Не приехал к нам на помощь и Александр Савватьевич Абрамский, упомянутый в письме, которому в Союзе композиторов СССР было поручено в составе комиссии «ведать всем народным», который вместе с Боковым в августе 1953 года и "открыл" нюксенский хор.
Полагаю, опытнейший теоретик, ведающий в Союзе композиторов СССР "всем народным", демонический Абрамский убедительно поставил бы на место академистку-перестраховщицу Музу Николаевну Жукову, мол, надо показывать народную жизнь не придуманную, а такую, какова она есть, с минутами отдыха на песни и на пляски, но - за ним также, как за Боковым, числилась репутация "прощённого", мог и увильнуть, промолчать: так спокойнее жить...
Как американские индейцы не просили Колумба открывать их остальному миру, так и нюксенский народный хор жил-поживал бы, не зная ни того, что он один из лучших в стране, ни того, что поёт он, оказывается, «крикливо».
Соображение Жуковой перевесило доводы отсутствовавшего Бокова, что «Вологда опять загремит», если поедет весь хор; в Москву направили только ансамбль частушечниц из четырёх человек да двух гармонистов, которые, предполагалось, опять же по словам Бокова, «наповал сразят Москву своею оригинальностью» (письмо 27 янв. 1954).
В утешение нам сказали, скорее всего, обманули, выдавая мечты за действительность, что вместо нюксенского хора в столицу с похожим репертуаром поедет хор вологодских железнодорожников – большой, серьёзный, уже знаменитый коллектив, который в Москве бывал не раз: старый конь борозды не испортит; я не помню, чтобы хор Исаака Львовича Эльперина выходил на сцену Центрального Дома работников искусств на Пушечной улице: смотр как никак сельской самодеятельности.
Частушечницы и гармонисты из Нюксеницы всё-таки добрались до самого Кремля, 2 апреля 1954 года в Георгиевском зале участвовали в заключительной встрече участников смотра с деятелями (в пригласительном билете написано: работниками) искусств Москвы; храню фотографию, на которой мы запечатлены с Иваном Семёновичем Козловским.

В Москве мы выступали около трёх недель, нынешние работники культуры настойчиво допытываются, кто же оплатил проезд, проживание в гостинице, питание такого большого числа людей: со всей России в Москву на смотр собралось около шести тысяч (!) певцов, плясунов, инструменталистов...

Заметка в газете «Красный Север» о нашем благополучном возвращении опубликована в середине апреля (уехали в Москву в марте):

«В областном драматическом театре состоялась встреча участников художественной самодеятельности Вологды с участниками заключительных концертов Всероссийского смотра сельской художественной самодеятельности в Москве – колхозниками из Нюксенского района (...)
частушечники Нюксенского района, выделенные на всероссийский смотр, приняли участие в концертах в Высшей школе профдвижения, клубе Совета Министров (оказывается, был и такой клуб: и министры, видимо, певали хором – И. З.), в Концертном зале имени Чайковского, побывали на лекциях и в театрах, были на заключительном балу в Кремле. (...)
был дан объединённый концерт городской и сельской художественной самодеятельности, клубов облпромсовета, медиков, льнокомбината и Дворца культуры железнодорожников.
Тепло встретили собравшиеся выступления участников заключительных концертов Всероссийского смотра, особенно братьев Теребовых из МТС Нюксенского района.
Вечер показал большую дружбу участников городской и сельской художественной самодеятельности.
Н. Казеннова,
заведующая отделом культуры Вологодского горисполкома».
«Красный Север». 14 апреля 1954.

В 1956 году хор колхоза «Великий Октябрь» стал победителем очередного областного смотра, был награждён премией и двумя гармошками.
Как и всякий растущий, развивающийся организм, хор потихоньку начал угасать. Уехала староста хора Фаина Фроловна Плюснина, которой Виктор Фёдорович Боков, простодушно хвастливый, опрометчивый, прочил судьбу солистки хора имени Пятницкого, но перебралась она (как и удалось в те трудные годы?) в Ленинград.
Я ничего не знала про неё, ведь и я по семейным обстоятельствам на много лет рассталась со своими дорогими нюксянами, жила в Ленинградской области, была преподавателем, директором музыкальной школы.

В 2015 году бывшие специалисты Вологодского областного научно-методического центра культуры (Дома народного творчества) Сергей Алексеевич Семёнов и Александра Николаевна Семёнова, живущие теперь в Нюксенице, озаботились судьбой легендарного хора, нашли двоих здравствующих певиц: в Городищне – Нину Ивановну Акинтьеву, в Питере – Фаину Фроловну Плюснину, установили меж 90-летними подругами связь по видеотелефону, то-то радости было, то-то слёз...

Увы, за поездку в Питер на бюджетный счёт районное начальство высказало Семёновым полное своё негодование: есть негласный приказ – о легендах культуры советского времени столица нынешней России настоятельно советует: забыть; Семёновы вскоре поехали в эту самую столицу бессовестную, в Москву, во главе детского хореографического ансамбля «Боркунцы», вышли победителями конкурса, – удалось частично реабилитироваться...
Без следа прошло 60-летие поездки хора в Москву. Трудно ли нынешним нюксянам собраться – посмотреть в интернете записи Бокова, послушать плёнки с записями хора, пусть и позднейшими, да попеть самим? Не отмечали и 100-летия со дня рождения Виктора Фёдоровича Бокова, – всё не те случаи, когда местное начальство, получив указание из Москвы, приказало бы явиться всем до единого... Однако, деятельные Семёновы со товарищи потихоньку готовят помещение для музея, посвящённого хору, замышляют кино…

На этом записки И. В. Зиминой (Кузьминой), отмеченные 2013-2015 годами, обрываются: приговор эпохе вынесен...

Но жизнь берёт своё. Как трава пробивается сквозь асфальт, так - даже в чиновниках - начало возвращаться понимание: фундаментальные ценности общества, в том числе и народное творчество, будут жить во все времена, при любой погоде...
Вон какой концерт - концертище! - закатили 2 февраля 2014 года те же неугомонные Семёновы!
Исполнителей и гостей было - изо всех волостей, из соседних и дальних районов; из Москвы, из Музея Виктора Бокова нюксянам прислали приветствие, и не просто почта принесла конверт: там лишь четверо сотрудниц, одна из них приехала, вышла на сцену, - подумаешь, всего-то ехать четыреста километров на поезде, до Вологды, да триста, до Нюксеницы, на маршрутке...

P. S. Жители южной части Нюксенского района, правобережья Сухоны, не очень-то любят именовать себя нюксянами. Так патриархальные сибиряки величают европейскую Россию: Дикий Запад...
Деревня Верхняя Горка, родина хора, носит местное название - Околоток. Вот и название книги их смутило: "Нюксеница-Вологда-Москва". Через Нюксеницу ехали в Москву, только и всего. Но как по-иному выразиться? Из Околотка - в Кремль?! Околоточные пели и плясали в Москве? В каждой шутке можно найти много самых неожиданных смыслов...
Конец первой части