#Ленинград_крепость_Духа
#дневник_современника
ИСТОРИЯ НАШЕЙ СОРАТНИЦЫ
Сидя в общественном месте, я случайно увидела кем-то забытый переходник для ноутбука. У меня как раз такой же, но уже расшатанный. Рука потянулась взять его. Внутри что-то кольнуло. Слышу внутренний голос – нельзя брать. Оставила и подумала, пусть человек вернётся и обнаружит на месте забытую вещь. Хотя внутренняя борьба была. Через час была уже в кафе, при этом пересаживалась с места на место.
Эта деталь важна для дальнейшего повествования
Когда вышла из кафе, на улице мороз, стала искать варежки.
Варежки особенные, трофейные, кожаные, им лет 30, не обманываю))) руки не мёрзнут даже в сильный мороз
Ищу, не нахожу. Возвращаюсь в кафе, бегу. Думаю, наверное, не найду, забрали. Захожу в кафе, смотрю на столик, где сидела, варежек нет. Перевожу взгляд на стойку, где изначально села, там сидят люди, и лежат мои варежки. Молниеносно в голове проносится образ переходника… Проверка… на «вшивость»…
Если бы взяла переходник, перчаток бы не было.
Придя домой, в этот же день в книге «Блокада» попался рассказ-воспоминание «Из старых записных книжек» Л. Пантелеева. ⤵️
«РАДОСТНО ВСПОМНИТЬ»
Не припомню, когда это было. Давно. Может быть, в октябре, а может быть, и еще раньше — в сентябре.
Я шел из Детиздата по Невскому. (Да, конечно, это было не позже сентября, если я ещё ходил в Детиздат. Потом я туда уже не ходил.) Шел по Невскому и попал в воздушную тревогу.
Завыли сирены, появились, как из-под земли, патрульные, стали заталкивать прохожих в подъезды, в подворотни, в магазины. Меня загнали в «Пассаж». И мало того, что в «Пассаж», а — в убежище, помещавшееся в подвале этого универмага. Убежище не было достроено. Не все подпорки были поставлены, ещё всюду белели стружки, пахло пиленым деревом, опилками.
Я присел на какое-то бревно. И вдруг увидел у своих ног — зарывшуюся в стружки бледно-фиолетовую ленточку хлебной карточки. Хлеб на декаду! Такие сокровища я находил только в детстве, во сне.
Протянул задрожавшую руку, незаметно поднял карточку, спрятал в карман. И потом — в течение десяти дней получал по ней хлеб. Значит, я и мои близкие съели четыре килограмма чужого хлеба. Карточка-то была рабочая, первой категории!
Как и все продовольственные карточки в то время, эта карточка была безымянная, на предъявителя. Впрочем, я особенно её не разглядывал. Хотя мог бы и должен был разглядеть!
В оправдание себе могу сказать, что уже на второй день я понял, что ем чужой хлеб. На третий день я не стал его есть, отдавал маме и Ляле.
А потом… потом, чем дальше, тем больше стала грызть меня совесть.
Когда на ленточке осталось талонов граммов на восемьсот хлеба, я взял лупу и разглядел: кем выдана карточка? На круглой лиловой печати значилось:
«Местный комитет универмага „Пассаж“».
Значит, потерял карточку работник «Пассажа», какая-нибудь продавщица или кассирша.
Хлеб съели, все талончики остались в булочных, но корешок карточки я не выбрасывал. Он лежал у меня на столе — и мучил меня.
Звучит излишне громко, но я понял, что не смогу жить с этим грехом на душе. Понял, что должен искать эту женщину и отдать ей свой долг.
Четыре килограмма хлеба ни скопить, ни купить я не мог. Я стал собирать всё, что можно было собрать. Тогда ещё можно было. От каждой пайки хлеба я отрезал крохотный кусочек и сушил его. Копил по штучке печенье, конфеты, крупу, куски сахара. От всего, что удавалось достать на рынке, — тоже.
За месяц я скопил продуктов, стоимость и калорийность которых значительно превышали стоимость и калорийность четырех килограммов черного хлеба. Я считал, подсчитывал, пересчитывал, складывал, умножал… Находил какие-то коэффициенты, общие знаменатели… Одним словом, когда я отправился наконец морозным осенним днем в «Пассаж», в карман мой был засунут плотно перевязанный аппетитный пакетик граммов на 800 весом.
Теперь надо было найти человека, потерявшего карточку. Легко ли это было сделать? Нет, конечно. Но в ту минуту мне казалось, что добрый порыв не может не завершиться успехом.
«Пассаж» к тому времени опустел. Вообще, у меня осталось впечатление, что минувшей зимой люди заходили в промтоварные магазины только погреться. Что там можно было купить? И зачем?
Впрочем, кто-то все-таки бродил по магазинным галереям, а за прилавками коченели продавщицы.
Местком оказался на третьем этаже.
Председательша чем-то занималась. Вокруг стола её стояло ещё несколько женщин.
Я спросил:
— Скажите, пожалуйста, у вас никто из сотрудников не терял хлебной карточки?
Мгновенно откликнулись сразу две тетки:
— Я потеряла!
— Я!
— Когда?
Одна сказала — вчера. Другая — третьего дня.
Я понял, что обе от голода лгут, и сказал:
— Я нашел хлебную карточку. Но было это давно — месяца полтора назад.
— Ну, и что?
— Ну, и хочу найти человека, который её потерял.
Я показал корешок карточки. Председательша посмотрела.
— Да, «Пассаж». Но это — не наша. Это — рабочая. А мы получаем служащие карточки. Вы где её нашли?
— В убежище.
— В подвале?
— Да.
— Постойте, постойте, — сказал одна из женщин. — Это — Белов, столяр. Как раз месяца полтора назад, когда оборудовали это убежище, он потерял там полоску на последнюю декаду.
— Да, да, правильно, — подхватила другая. — Я помню. Он ужасно убивался. У него же семеро детей было.
— Он жив? — спросил я.
— Жив, слава богу.
— А дети?
— Дети — не знаю.
— А где мне его найти?
— Белов? Где Белов?
Все засуетились, оживились. Все, вместе со мной, очень обрадовались, что следы потерявшего карточку Белова отыскались.
Мне объяснили, как его найти.
— Войдете во двор — с улицы Ракова, — идите всë прямо и слева увидите столярную мастерскую. Там они и работают, столяры.
Никогда не думал, не знал, не предполагал, да, пожалуй, и вообще мало кто из моих земляков-ленинградцев догадывается, что у «Пассажа» есть свой двор. А он есть. На улице Ракова, бывшей Итальянской, между «Пассажем» и соседним домом — не то ворота, не то калитка. Открываешь её, а там — длинная, до самого Невского, щель. Тележка ручная пройдёт, а машина — не поручусь. В узеньком этом ущелье помещаются подсобные службы «Пассажа». В том числе и столярная мастерская.
Я вошел. В полумраке несколько человек работали рубанками. В нос ударило — тем самым, знакомым, родственно близким с детства и напомнившим тот злосчастный сентябрьский день запахом: сосновой доски, лака, опилок, свежей стружки.
Я спросил Белова.
— Какого Белова? Столяра?
Сердце замерло: а вдруг нет его?
Кто-то крикнул в соседнее, заднее помещение:
— Белов! Тебя!
Таких я русских людей давно не видел. Лет под сорок, волосы русые, стрижен «по-мужицки» в кружок, иконописно красив, с ремешком вокруг лба, чтобы не мешали работать волосы. Стоит в дверях, смотрит испуганно.
— Меня?
— Вы Белов?
— Белов. Да.
— Скажите, вы карточку хлебную теряли?
— Да. Потерял. Давно уж.
— Где?
— А бог его знает. Там, где работал, надо быть. В подвале.
— В сентябре?
— В сентябре.
— Я нашел вашу карточку.
Он открыл рот.
— Я съел ваш хлеб. У меня нет хлеба, чтобы отдать долг. Но вот тут кое-что съедобное.
Он взял пакет. Посмотрел на него, на меня. Ничего не сказал, положил сверток на верстак, обошел этот верстак и низко, поясно, как говорили в старину, мне поклонился.
Вот такое вспомнить радостно, сладко.
Как хорошо, легко дышалось и шагалось мне тогда…
✨✨✨
События дня, рассказ... даже не рассказ, а именно опыт города-героя Ленинграда, его жителей, что-то перевернули во мне, что-то поменялось на системном уровне. Как радостно поступать по совести. Как хорошо, как легко стало дышать.
В блокадном Ленинграде, во время Великой Отечественной войны было явлено столько достоинства и величия, если бы мы пропустили этот опыт через себя, сделали его своей опорой, то мы бы были совсем другими людьми, и не было бы этих десятилетий забвения и скатывания в человека-потребителя.
Пора быть Человеком...
#служение_родине @soradenie