Егор Кошелев — художник, блестяще знающий историю искусства (получил кандидатскую степень по искусствоведению в 2006 году). У него академическое образование и отчасти академическая карьера — он продолжает преподавать в МГХПА им. Строганова, из которой выпустился. Но реалистическая школа советской живописи стала для него лишь базой, в которую вклиниваются и которую трансформируют самые разные стили.
Персональных выставок художника не было 6 лет. А теперь он заговорил со зрителем выставкой «Грифонаж», прошедшей во VLADEY Space. Она стала прологом для персональной выставки «Гештальт художника или внезапная бульварная ретроспектива», которая проходит в ММОМА до 17 марта.
VLADEY: Почему ты сейчас такое пристальное внимание уделяешь именно графике?
Егор Кошелев: Точнее сказать «рисунку», поскольку для меня это все-таки именно рисунки. Не просто графика, а именно рисунки — это очень разные практики. Есть европейская традиция понимания рисунка как ключевой базовой художественной практики.
Вазари* в свое время называл рисунок «матерью всех искусств». Классическое европейское отношение к рисунку, которое просуществовало несколько веков, трактовало его как базовую художественную практику, практику, дающую реализацию художественного мышления. Цуккари принадлежат потрясающие слова: «Рисунок есть идея бога в нас». Когда я прочитал эту фразу в одном из художественных трактатов, то едва ли не почувствовал удар молнии - у меня волосы дыбом встали на голове, настолько это точное определение того, что есть рисунок, если понимать его глубоко и серьезно.
Рисунок — это не какая-то почеркушка, не быстрая случайная фиксация мысли на бумажке. Рисунок — это в первую очередь опыт формулирования идеи, которая именно благодаря специфике медиума обретает свою реальность. Когда работает штифт, острие пера, карандашный грифель, мы видим, как ложится его след на бумагу, мы можем наблюдать сам процесс формирования пространства, последовательность движений, каждое из которых остается. Тем самым рисунок, как ни странно, обретает уникальное единение в развитии пространственного и временного измерения, в отличие от живописного произведения, которые мы воспринимаем целиком. Никто не понимает, сколько времени потратилось на создание картины. Это может быть 100 часов, или 20 часов, или час, или несколько лет. В рисунке Рембрандта или, допустим, в рисунке Пикассо, мы видим всю последовательность касаний, которые и формируют пространство, и фиксируют время. Это такое пространство-время как континуум, сформировавшийся на поверхности листа, в котором ты можешь почувствовать себя не только зрителем, но и полноценным участником процесса, раскрывающегося перед тобой.
Картина в силу самого медиума может быть более зрелищной и эффектной, но не предполагает столь явного обнажения самого творческого процесса, который раскрывается в последовательности касаний пера, карандаша, фломастера, угля. Картина в этом смысле наименее показательна. Разумеется, есть разные картины - можно даже имитировать в картине рисунок. Но все же картина работает в другом регистре, действует как бы сразу, накрывая тебя прежде всего колористическим эффектом. Пространство в картине функционирует иначе, по другой логике, и сам характер образования живописной реальности во многом зависит от специфики живописного касания. Ты наносишь краску, как бы распластывая кисть по поверхности. Тогда как в процессе рисования ты формируешь пространство по совершенно иной траектории, вторгаясь внутрь, буквально врезаясь в толщу еще неодушевленного белого, оформляя и осмысливая его как принципиально иную реальность.
В этом смысле, конечно, рисунок очень важен для человека, желающего понять, что такое визуальное искусство, что такое такое художественное мышление, что такое объем и пространство. Он может быть показательнее картины или росписи. Как, например, в рисунках Рембрандта, или в рисунках Микеланджело, или Леонардо: они более наглядно представляют то, как думают эти художники, сам тип их художественного мышления, чем какие-то законченные живописные вещи.
V: На выставке есть одна работа, которая называется «Коллекционер». Хотелось бы с тобой порассуждать на тему, кто такой современный коллекционер в принципе. Как ты его видишь и как это коррелируется с рисунком?
Е.К.: Я бы сказал, что сегодняшнее общество, как ни парадоксально, стало обществом коллекционеров. Другое дело, что далеко не все это осознают, далеко не каждому очевидно, что он выстраивает саму свою жизнь как коллекцию. Окончательно оформилось это в информационную эпоху, когда оказалась полностью перестроенной связь человека с окружающим миром, и фактически основной территорией обитания и основным строительным материалом для человека стала внешняя визуальная реальность, которую каждый при помощи хитрых технических гаджетов пересобирает или перекомпанует, реорганизует и оформляет на свой лад. Естественно, в зависимости от уровня культуры, потребности и вкусов каждого эта реальность выглядит чуть-чуть иначе. По большому счету, когда мы составляем свой плейлист — это современный опыт коллекционирования, который осознается как эффективный способ общения с миром. Так что, да, коллекционер — это едва ли не каждый из нас. Другое дело, что коллекции у всех разные и амбиции коллекционеров тоже у всех разные. В этом смысле коллекционирование — привычная и естественная практика для современного человека.
V: А те люди, которые покупают работы?
Е.К.: Я бы сказал, что тот, кого мы можем в полной мере назвать коллекционером, — это такой осознанный коллекционер, который смыслит свою коллекцию как нечто самоценное. Как некую отдельную структуру, которую он на протяжении длительного периода выстраивает. Это главное. Естественно, для меня современное коллекционирование — это еще и такая авторефлексивная практика. Коллекционер осуществляет огромную культурную работу и встраивается в ситуацию, где такого же плана работа проводилась многими его предшественниками. То есть, входя на территорию коллекционирования искусства, человек — возможно, поначалу не осознавая этого — оказывается в кругу тех знатоков, ценителей, что содействовали развитию искусства, задавали, определяли характер его развития на протяжении многих веков. Точно так же, как и художник волей-неволей оказывается собеседником художников прошлого. Не случайно у нас с тобой вышел разговор о коллекционировании рисунка как о старинной традиции.
V: Расскажешь про историю подробнее?
Е.К.: Нужно понимать, что первые коллекции рисунков были достоянием частных художественных мастерских. Более того, это было чем-то вроде такого завета или Священного писания каждой боттеги. Без корпуса рисунков мастерская просто не могла существовать. Кто был первым книгособирателем рисунков, вышедшим за пределы узкопрофессиональных интересов? Джорджо Вазари, человек, которого мы также знаем как отца истории искусства. Его знаменитая книга рисунков была не просто коллекцией, а грандиозным историческим компендиумом, при знакомстве с которым раскрывались не просто вкусы Вазари и его экономическая состоятельность. Он предъявлял нам саму живую художественную историю в процессе развития. И сам Вазари, как и авторы позднейших коллекций, прекрасно осознавал роль такого рода собраний. В этой связи, конечно, сложно их переоценить.
Так что человек, входя на территорию коллекционирования, одновременно продолжает конкурировать в амбициях с коллекционерами прошлого и вступает в длительную традицию создания, переосмысления, переоформления культурных ценностей, построения большой художественной истории — помимо всего прочего, мы судим о ней как раз по коллекциям. Наиболее показательно это можно увидеть по старейшим фамильным коллекциям в исторических дворцах прошлого. Дориа-Памфили в Риме — это не просто семейное собрание, а отфильтрованная сквозь вкусы поколений семейств Дориа-Памфили художественная история Европы, которая, таким образом, в стенах частного особняка оказывается доступной. И это та практика, та культурная работа, которую не может сделать никто, кроме коллекционеров. Если художник выстраивает свои персональные связи с миром, пытаясь открыть зрителям глаза на окружающую действительность, то коллекционер открывает глаза на современное ему искусство, пытаясь уже своему конечному адресату, зрителю коллекции, показать, чем является современное искусство, исходя из его личного общения с теми художниками, которые работают рядом.
V: Ты сказал, что в наше время коллекционер — это каждый. А что коллекционируешь ты?
Е.К.: Я создаю произведения. Можно сказать, это открытая художественная коллекция: через мои руки она поступает в распоряжение этого мира.
V: Хотелось бы поговорить о твоем постоянном соавторе, кураторе Сергее Хачатурове.
Е.К.: Мы знакомы с Сергеем достаточно давно, наверное, пятнадцать лет, если не больше. Как это часто получается в художественной среде, мы столкнулись на каком-то дружеском богемном сборище. Сразу стало очевидно, что нам есть о чем поговорить, поскольку наши художественные вкусы в чем-то близки. Мы достаточно быстро сдружились. У Сергея постепенно оформились кураторские амбиции и он стал приглашать меня к участию в своих проектах: где-то небольшими работами, но были у нас и масштабные концептуальные проекты, где я выступал как художник выставки, экспозиционер. Нам всегда было легко работать. Сергей такой эксцентрик, человек с широчайшими художественными вкусами и интересами, открытый к обсуждению, когда речь идет о каких-то спорных моментах. Кроме того, само его художественное видение панорамное, допускающее интеграцию в проекты различные, подчас полярные по своим художественным формам произведения, мне оказалось достаточно близко. Он никогда не боялся рисковать, как и я. Поэтому в наших совместных выставках за минувшие годы появлялись вещи предельно разнообразные как по формам, так и по сюжетам. Наверное, состоялось уже более десяти выставок, в которых мы сотрудничали.
История выставки «Грифонаж» в галерее VLADEY такова. Какое-то время у меня был рабочий стол, за которым я сидел и думал о будущих работах, что-то зарисовывая. Какие-то показательные, наиболее удачные, перспективные для разработки идеи я клеил на стенку. Когда образовалось достаточное количество, я сделал фотографию, и мне понравилось, как они выглядят вместе. Я поместил их в историю для друзей. Сергей увидел эту фотографию и шутливо написал мне: «Надо сделать выставку». Отвечаю: «Ну, я только за». Он звонит мне:: «Нет, я серьезно, надо сделать выставку». Говорю ему: «Я не против, но надо, наверное, еще подкопить материала». Он:: «Давайте делать выставку, давайте, давайте, я обо всем договорюсь». Ну и как-то я поддерживаю эту шутку. В итоге он восклицает: «Ну так я найду пространство!». Я замечаю, что у нас есть очень хорошая галерея, которая, вероятно, будет рада принять такую выставку. Сергей говорит: «Ну хорошо, тогда я свяжусь с Варварой (прим. директор галереи OVCHARENKO)». Прошло минут пять, он позвонил Варваре, а потом мне — о выставке они договорились. Я, конечно, этого не ожидал, поскольку мы не часто выставляем рисунки в галерее. Так что, помимо всего прочего, это такой проект просветительского рода, настраивающий оптику восприятия рисунков в современном искусстве. Естественно, после того как договоренность была достигнута, я уже стал задумываться о том, что именно выставлять, и как мне формировать экспозицию — не из одних же эскизов. Начал пересматривать свои альбомы и те графические вещи, которые были сделаны в прошлом. И у меня родилась еще пара десятков новых вещей, которые я к открытию успел доделать. Мне кажется, это достаточно удачные для меня работы, в каком-то смысле даже этапные, программные, поскольку целый ряд листов представляют и меня сегодняшнего как художника, и мое видение окружающей социальной и политической действительности. Ну, и сам медиум более суровый, более жесткий, собранный, сфокусированный, как нельзя лучше соответствует нашей текущей реальности.
V: Ты связываешь это с актуальной повесткой?
Е.К.: Да, конечно. Как прежде писать исключительно лишь яркие цветные большие картины сегодня мне представляется не очень корректным. Должны все-таки искаться какие-то иные адекватные всему происходящему вокруг формы коммуникации. Мне кажется, рисунок сегодня, в известном смысле, выглядит более честной формой.
V: Очень интересно, что сначала была выставка в мастерской, которую ты представил через гаджет. А уже потом получилась выставка в галерее.
Е.К.: Совершенно справедливо. На протяжении последнего года у меня было две мастерских: одна на Белорусской, другая здесь. Отношения с ними выстраивались таким образом, что интеллектуальную деятельность я проводил в основном там. Я приходил туда, сидел, что-то рисовал в блокнотах, придумывал какие-то сюжеты, в общем, занимался разработкой идейной основы картин, которые в дальнейшем уже писал здесь. Эта же мастерская служила своего рода производственным цехом. Собственно, она такая и сейчас, тут никогда не было ничего, кроме картин. Не было даже стула. Я сидел на ведре. Но это оказалось достаточно продуктивным, потому что я ни на что не отвлекался. Я приходил только для того, чтобы писать, и не мог ни расслабиться, ни как-то отключиться. Но сейчас, как видишь, сюда переехала мебель из прошлой моей мастерской. Я чуть-чуть наладил быт, насколько это возможно для художника. Эмоциональная же привязанность сложилась по отношению к тому очень маленькому, очень тесному помещению, но очень хорошо обжитому и служившему долгое время такой кельей художника-затворника.
V: Вы встречались и обсуждали, как будет выглядеть выставка?
Е.К.: Конечно. Во-первых, мы предполагали такую диалогическую модель построения выставки и в качестве второго участника диалога был быть избран Уильям Хогарт — великий английский художник ярко выраженного сатирического дарования и художник, я бы сказал, в нашей традиции преступно недосмотренный. В этой связи выстроить диалог было интересно, и для меня как художника это тоже был вызов, потому что я до последнего опасался соседства. Находиться в одном пространстве с великим художником может быть таким саморазоблачительным жестом, полностью уничтожающим твое собственное искусство.
Это, конечно, был риск, впрочем, осознанный. Искусство Хогарта тоже предлагало определенные вопросы для «совместного обсуждения». Во мне это провоцировало художественные решения, которые я стал предлагать при оформлении выставки. В конечном счете, поскольку мое творческое воображение работает таким образом, что оно автоматически начинает продуцировать ответы на вопросы, оказалось, что окончательный экспозиционный вариант, который создавался уже на месте, вводит в пространство выставки мотив двух крестов или двух букв Х — Хогарт и Хачатуров, собственно, двух моих собеседников по художественному проекту.
V: Можно сказать, что это преемственность и развитие идей Хогарта?
Е.К.: Я бы сказал, это скорее диалог. У нас есть общие черты художественного видения, такой ярко выраженный сарказм, который проявляется в отдельных работах. Но, при этой близости, любой, кто приходит на выставку, понимает, что речь идет о разных художниках, которым еще надо как-то друг с другом договориться. Я, например, стал выстраивать эту коммуникацию через какие-то внешне близкие визуальные мотивы — комически преувеличенные локоны парика у Хогарта и мотив клубящихся облаков у меня. Я долго думал, как же нам визуально друг с другом сцепиться так, чтобы на первый взгляд это выглядело некой визуальной структурой, но чтобы каждому в этой структуре было свое место, отдельное, уважительно соблюденное участниками диалога.
V: У тебя давно не было персональных выставок, своеобразный период молчания, а теперь одна за другой. Расскажи про грядущую выставку в ММОМА?
Е.К.: Я не могу согласиться, что молчал как художник. Потому что каждый год я делал какое-то количество работ и не прекращал выставляться. Другое дело, что последние социально-политические события накладывают на художника этический груз и требуют для себя сформулировать, что я готов сейчас говорить, что имеет смысл. Я считаю, что персональная выставка — не какой-то рядовой эпизод в жизни художника. Очевидно, назрел какой-то ряд задач, которые иными способами, кроме как персональной выставкой, не решаются. Мне хочется как выделить важные творческие периоды прошлого, так и по возможности широко показать недавние живописные циклы. V
Выставка Егора Кошелева «Гештальт художника или внезапная ретроспектива»
26 января — 17 марта
Вторник — воскресенье, С 12:00 до 21:00
ММОМА
Гоголевский бульвар, 10
Вход по билетам
