Не знаю, что такой человек, как я, может написать о войне. Её я не видел и не знаю, только фильмы и книги дают какое-то смутное представление. Но это ничто, отголосок правды. После прочтения «На западном фронте без перемен» тем крепче осознание. Весь её ужас до конца можно прочувствовать только только самолично.
Так что всё, что ни напишу — наблюдения Ремарка и моя их интерпретация, ни более чем субъективные впечатления.
Пожалуй, это та книга, в которой более, чем в какой-либо другой, чувствуется жизнь во всех её проявлениях. Не удивительно, ведь она о войне. А война, как мне представляется, — максимальная концентрация всего того, что в принципе может испытать человек, она целиком и полностью состоит из крайностей.
Когда балансируешь на грани жизни и смерти, всё обостряется до предела.
Говорят, что роман антивоенный. Но, как мне кажется, Ремарк не старался вкладывать в него каких-то идеологических нарративов, скрытого сообщения или тем более уж пропаганды. Он просто рассказал о войне, о той войне, свидетелем и участником которой он был сам, о том, какая она на самом деле. Но рассказал так, что изначально осторожные мысли по мере прочтения превращаются в крепкие убеждения. Этим убеждением становится пацифизм. Он приходят сам собой, когда читаешь об этой жуткой бездне человеческих страданий под названием война, но менее устойчивым от этого он не становится.
Сюжет
Главный герой — Пауль Боймер. Обычный парень, такой же, как и я, только говорящий на немецком языке и оказавшийся исторически на противоположной стороне. В 19 лет он попал на фронт, поддавшись на агитацию своего школьного учителя, который и понятия не имел о войне, только раскидывался пафосными фразами по типу «железная молодежь» и «великое время».
Но он не знал, что его ждёт. Едва успел окончить школу и попал в ад.
И как война может не смыть, не унести таких ребят. У них не было прошлого до войны и навряд ли будет будущее. Ведь всё, что дала им жизнь, всё, чему научила — смерть. И они оказались целиком в её власти.
Кто-то приспособился, а кто-то сломался, но никто не остался таким, как был. Главный герой из первых.
Сюжет подаётся через огромный слой цинизма, безразличным тоном, как будто действия происходят не с ним. Но это легко объяснить. Рассказывая о войне, находясь на войне по-другому нельзя, иначе сознание не выдерживает и приходит в смятение перед голой картиной отчаяния. Проще говоря, человек размякает, что смертельно опасно.
История насыщена невероятным количеством событий, плотность которых поражает, но никакой романтизации нет.
Даже в предисловии книга написано коротко, но невероятно исчерпывающе:
«Эта книга не обвинение и не исповедь. Просто попытка рассказать о поколении, загубленным войной, хоть бы оно и избежало её снарядов.»
В книге только быт, разговоры и редкая рефлексия главного героя, каждая мысль которого бьёт не в бровь, а в глаз, каждая пробивает, как пуля.
Плотность напряжения, которую будто можно разрезать ножом, и динамические события, сменяющие одно другое, что не успеваешь анализировать, создают впечатления непосредственного участия в событиях. Ощущаешь всё будто на физиологическом уровне. Огромное погружение в книгу.
Особенно спокойное время завораживает своей необычностью. Когда люди в такой непосредственной близости смерти продолжают жить обычную жизнь и заниматься обычными делами, то её описание приобретает редкую ценность. Пауль всё делает в компании.
Кража гусей у крестьян; ночь с девушкой; голодный побег из части ради приготовления драников; коллективный поход по-большому; игра в карты, которую сопровождает наблюдение за далёкими боями самолётов — всё это описано совершенно простым и незамысловатым способом, но проникаешься этим до глубины души, ведь каждая деталь настолько правдива, так наполнена жизнью.
И из этой нагой обыденности, из этого практического чувства единения и взаимовыручки произрастает, пожалуй, лучшее, что может родиться на войне — товарищество. Но и оно приобретает самобытный оттенок, облекается в особую форму. Что-то между солидарностью арестантов и взаимовыручкой приговоренных к смерти.
Изначально оно обусловлено страхом одиночества и желанием выжить, но по итогу эволюционирует в нечто, что намного крепче, чем свинец, и даже прекраснее, чем девка на плакате.
«По-моему даже влюбленные не относятся друг к другу заботливее»
Но если брать во внимание более простые явления военной жизни, то тут одна первобытность.
Солдатская идиллия — нажраться и уснуть?
И в этой примитивизации есть нечто такое, что помогает им выжить в адских условиях, в ней спасение. Будь они сложнее, наверняка, давно бы сошли с ума, дезертировали или погибли.
Поэтому то они и перестают задумываться. Ведь мысли настолько тягостны, настолько убийственны, что лучше откладывать их как можно дальше, чтоб в самый неподходящий момент они не настигли. Это не слабость, а рациональность. Кошмар можно выдержать, если просто ему покоряешься, но он убивает, если размышляешь о нём
Но человек — не машина.
Закрыться на время возможно, но забыться не получится. В редкие моменты воспоминания о прошлой жизни сами просачиваются.
«Картина прошлого на удивление так близко, что она ощутимо трогает меня, прежде чем растаять при очередной вспышке осветительной ракеты.»
Например, показательное сравнение, когда герой вспоминает своего школьного учителя, который тоже попал на фронт и раньше казался худшим кошмаром, Пауль не понимает, как раньше мог его бояться, "такого-то замухрышку".
Или в объятиях чернявой худышки, что отдалась за буханку хлеба.
Конечно, сразу вспоминаются первая любовь, первая женщина. Тогда хочется все стереть или просто убежать. Теряется та солдатская уверенность и наглость, что так характерна, но до конца отдаться этой неге все равно не может.
Он чувствует себя слишком оголенным в первую очередь в душевном плане — так не должно быть, это опасно. Ни винтовки, ни ремня, ни форменной куртки — вещи, но они становятся духовными артефактами, защитными амулетами, ведь на самом деле в них спасение, в них жизнь, а остальное — самообман.
Сильнейшая глава, когда Пауль возвращается домой и больше не чувствует, что дома. Нет того уюта, нет того времени, нет того Пауля. Отпуск становится лишь временным отклонением, из-за которого потом все становится только тяжелее. Из-за этого ты размякаешь и перестаёшь быть солдатом, а становишься сплошной болью о себе, о матери, обо всем таком родном, но безотрадном.
Но герой задаётся вопросом, только мысленно обращаясь к маме, потому что по-настоящему сказать он ей этого не может:
«Мама, кто ещё имеет право на меня, как не ты?»
Вопрос риторический, в нем уже заключен ответ.
Он плачет по тем временам, но в меньшей степени потому, что их не вернуть, а потому что не вернуть его прежнего. Мирная жизнь становится чужой жизнью. Перед ней предстаешь, как перед судом.
Но...
Разве можно принимать это всерьез, если был здесь, на фронте?
Как говорит Ремарк, такие воспоминанием балластом тянут назад, отдаваться им нельзя. Для солдата подсознательное намного важнее, чем сознательное, ведь тут оно просто не выдерживает. Инстинкты выходят на первый план, когда разум пасует.
Это осознание фронта, когда тело переходит в состояние полной готовности.
На войне оно спасает куда чаще, чем что бы то ни было. Оно куда надёжнее, куда безошибочнее. Сознание всегда пытается всё обдумать, анализировать, оно сомневается, а ничто из этого навряд ли поможет перед лицом смерти.
Во многих случаях, если бы главный герой доверился сознанию, а не подсознанию, давно бы был мертв.
Например, ситуация, когда рота Пауля переходила из точки А в точку Б мимо кладбища. Начался вражеский обстрел. Суматоха — работают инстинкты. Могилы разбомбили и некоторые гробы повылетали наружу и Пауль, сам того не понимая, залезает в один из них.
Затаенно сидит там какое-то время, а когда паника спадает, пугается тела, лежащего рядом и начинает яростно колоть его ножом, думая, что это противник.
Итог заключает так:
«Пусть он будет мне защитой, даже если в нем сама смерть.»
А после передовой — становишься безразличен практически ко всему, что случилось. Ведь фронт — клетка, где все зависит от случая. Поэтому вольно-невольно всё становится безразличным, когда не можешь повлиять на это.
«Случайно остаёшься в живых, случайно погибаешь.»
На войне нет места надуманной морали.
Да и человек перестают иметь всякую ценность. Солдаты, а не люди. Такие войны выигрываются и количеством тоже.
Человек перестает восприниматься как что-то важное, а значит перестает быть человеком. «Человек-животное», как говорит сам Ремарк. Кем только не станешь, чтобы защитить себя от уничтожения.
Такая война, что прямо из учебного лагеря молодые ребята угождают в заваруху, из который и такой бывалый солдат, как Пауль, может не выйти.
Да и кем раньше были бывалые солдаты? Паулю только 20, его друзьям примерно по столько же, но за их плечами несколько лет войны: окопы, лазареты, умершие товарищи.
Но за убийственными виновниками и гранатами, тяжёлыми сапогами и мешковатой формой — узкие плечи и тонкие икры, не солдаты, а почти мальчишки. Как они способны таскать эти тяжёлые ранцы, прыгать в воронки? Убивать? Война забрала их молодость. Ещё не успели повзрослеть, но уже стали стариками.
«Мы уже не молодёжь. Мы не хотим штурмовать мир. Мы беглецы. Бежим от себя и своей жизни. Нам было восемнадцать мы начинали любить мир и жизнь, а пришлось по ним стрелять. Первый разорвавшийся снаряд попал нам в сердце. Мы отлучены от созидания, от стремления, от движения вперёд. Мы более в них не верим, мы верим в войну.»
Родина? Отечество? Фатерлэнд?
Понятия отчизны реализуется здесь, как отказ от личности, а слова "Родина" и "государство" стали антонимами.
Тем острее мысленный вопрос к матери.
Одно время Пауль дежурил у лагеря с пленными русскими. И он видел эти крестьянские лица, их широкие носы, сильные руки, курчавые волосы и бороды, их добрые глаза. Они голодают, но даже клянчить еду уже перестали, настолько устали. Пауль удивляется, как может скопиться столько жалости и отчаяния в "этих двух красных пуговках", в глазах.
«И ведь они здесь за тем же, что и мы, за тем, чтобы защищать свою Родину»
Воюют друг с другом совсем не те люди. Им самое место за плугом в поле, а не здесь. И понятно дело, что никто не хочет войны. Но по итогу воюет полмира.
Приказ сделал этих тихих и мирных по своей природе людей врагами.
«Любой унтер-офицер куда более лютый враг новобранцу, а любой старший учитель — ученику, чем они нам.»
Но всё-таки эти размышления не помогут в главном, они не помогут выжить, так что...
«И всё же, будь они свободны, мы бы снова стреляли по ним, а они по нам.»
И становится понятно, почему столько глупых несчастных случаев случается на войне, когда большинство её участников обычные люди. А обычные люди часто творят хуйню, осознанно или неосознанно, во вред себе, желая блага.
Часто объяснение этому — фронтовое помешательство. И оно ужасно. Кто-то, соскучившись по дому, наперерез здравому смыслу дезертирует, идя прямо в пункт полевой жандармии; кто-то не выдерживает истязающее ржание умирающей лошади и выбегает из окопа, чтобы пристрелить её, но сам ловит пулю; а кто-то, не выдержав замкнутого пространства блиндажа во время бомбардировки, выбегает и подрывается на мине, разрывается на куски. Войну бок о бок сопровождает человеческая глупость и слабость. Но Ремарк не осуждает. Он понимает: никто не знает, как он поведет себя в экстренной ситуации. Даже новобранец, который делает себе в штаны при обстреле, — достоин сочувствия. И это сочувствие — сильнейшее.
Но не только человеческая глупость обнажается на войне, но и более худшие качества: алчность и жестокость.
Например, Химмельштос. Он натаскивал ребят в учебном лагере и они его возненавидели. Его методы воспитания были аморальны, а злопамятность поражала воображение. Худшее сочетание.
И удивительно, что на гражданке он был обычным почтальоном. Как же человек теряет здравый рассудок, заполучая хоть какую-то маломальскую власть...
«И, видимо, тем сильнее кружится голова, чем ничтожнее человек был на гражданке.»
Но отношение Пауля синхронно с моим меняется, когда он видит, как тот тащит раненого солдата в укрытие. Человек может невообразимо измениться под давлением обстоятельств.
За всю книгу ни одного поступка, который можно бы было назвать геройским. В бестолковой, бессмысленной борьбе им нет места. Только человеческой глупости нет предела. Не было ни одного действия, кардинально переменившего хода на фронте: только бессмысленные атаки, за ними ответные контратаки — оборона, и так по кругу. Окопы, вылазки, окопы, вылазки...
Снаряды, клубы газа, танковые флотилии — задавят, разъедят, убьют.
Дизентерия, грипп, тиф, — задушит, сожжёт, убьёт.
Окопы лазарет, братская могила — и больше ничего.
«Кошмар вплотную соседствует с глупой чепухой.»
Попытка итогов
Подводя итоги, я до последнего не хотел говорить, что это потерянное поколение. Не хочется верить, что эти ребята изгои и беглецы, что жизнь от них отвернулось.
Да, годы на фронте не стряхнуть, как перчатку.
Но не может же быть такого, чтобы этот юношеский запал, это нежное, ласковое, будоражащее кровь и ум сгинуло на войне? Неужели она сильнее?
Но как показывает история, мало кто смог приспособиться к обычной жизни. Алкоголизм, преступность и самоубийства очень частые явления среди ветеранов.
«Вернись мы домой в 1916-м из боли и мощи наших переживаний родилась бы буря. Если же вернёмся сейчас, то усталые, выжженные, разбитые, без корней и без надежды. Мы не сумеем найти себе место.»
Герой умер в октябре 1918, за месяц до конца войны.
Когда его нашли, лицо его было такое умиротворённое, словно он был чуть ли не доволен, что так случилось.
Да и если бы главный герой вернулся бы, выжил бы, то бродил бы по ландшафту своей юности, как чужой, словно актер в декорациях уже закончившегося представления.
Произведение с художественной точки зрения несовершенно, но сколько же в нем жизни. Это важнее, тут искусство пасует. Зато понимаешь, какая же капля в море всё, что происходит в обыденности, по сравнению с тем, что бывает на войне, особенно такой.
