А кому сегодня плакать
В городе Тарусе?
Есть кому в Тарусе плакать —
Девочке Марусе.
Опротивели Марусе
Петухи да гуси.
Сколько ходит их в Тарусе,
Господи Исусе!
Кто такая эта Маруся у Заболоцкого и почему она плачет? Ключ в следующей строфе -
Вот бы мне такие перья
Да такие крылья!
Улетела б прямо в дверь я,
Бросилась в ковыль я!
Слово «ковыль» резко контрастирует с языком бытовой зарисовки про гусей и сразу отсылает нас к пласту текстов совсем иного жанра – к русскому героическому эпосу. Дело в том, что Николай Заболоцкий, за 20 лет до того, как написать про Тарусу, работал над переводом «Слова о полку Игореве». А там, как ни странно, все ровно то же самое – и девушка, и ее плач, и небольшой городок, и имена птиц, и трава ковыль. И чтобы понять вторую героиню Заболоцкого, надо сначала понять первую.
Над широким берегом Дуная,
Над великой Галицкой землей
Плачет, из Путивля долетая.
Голос Ярославны молодой;
"Обернусь я, бедная, кукушкой,
По Дунаю-речке полечу
И рукав с бобровою опушкой,
Наклонясь, в Каяле омочу.
Улетят, развеются туманы,
Приоткроет очи Игорь-князь,
И утру кровавые я раны,
Над могучим телом наклонясь".
Далеко в Путивле, на забрале,
Лишь заря займется поутру,
Ярославна, полная печали,
Как кукушка, кличет на юру:
"Что ты, Ветер, злобно повеваешь,
Что клубишь туманы у реки,
Стрелы половецкие вздымаешь,
Мечешь их на русские полки?
Ты же, стрелы вражеские сея,
Только смертью веешь с высоты.
Ах, зачем, зачем мое веселье
В ковылях навек развеял ты?"
Ковыли, что «навек развеивают веселье», не обошли и посмевшего их тронуть Заболоцкого. Идея переводить главный литературный памятник Древней Руси пришла поэту в 1937 году. Перевод шел легко и свободно, Заболоцкий считал своей основной задачей сделать классику доступной восприятию современного читателя. И к моменту ареста в 1938 эта задача была им уже практически решена. Но ковыли казахских степей перерешили по-своему. Что-то они за 7 лет нашептали поэту такое, что первым делом после своего освобождения из ГУЛАГа Заболоцкий вернется именно к «Слову». Он вычеркнет большую часть готового текста и фактически начнет перевод заново, уже с более бережным отношением к каждому образу древнего памятника.
Путивль – Караганда – Таруса. Широк русский человек, необъятен размах крыла поэта. От древнего Дуная до созвездий «где-то в поле возле Магадана». И после тысячи лет и тысячи рек, где-то в городке на 101-ом километре после XX съезда одно тихое лето, последнее лето твоей собственной угасающей жизни. И вокруг тебя слышны уже не звоны половецкой стали, не стоны кандальников, не волчий вой, не орлиный крик, а самый обычный гусиный гогот. И эта соседская сопливая девочка, которая плачет то ли от того, что шарик улетел, то ли от того, что мячик уплыл – поди там разберись! Но ведь «душа обязана трудится», а значит, даже и ее, эту никому неведомую Марусю, ты, поэт, можешь своим последним росчерком пера поставить в один ряд с героинями тысячелетней русской литературы, а ее никому неинтересные сегодня слезы слить в единый поток со всеми слезами тысячелетней русской истории.