Находясь в специальном лагере, Александр Гаврин между беседами с угрюмым особистом вспоминал многое из своего непростого, но интересного и часто даже красивого довоенного бытия. Это было светлое время детства, юности и начала взрослой жизни, но оно прервалось, и за ним последовали месяцы и годы уже другой трудной и опасной фронтовой и партизанской жизни.
Здесь в лагере он вспоминал самых близких людей, эти воспоминания в самые трудные времена помогали не впадать в отчаяние. Он знал, что его помнят, о нем беспокоятся, ему верят, и он должен пройти все испытания, восстановить свое доброе имя, вернуться на фронт, закончить войну и остаться живым, снова войти в тот дом, где ему будут рады, в дом своих друзей, которые заменили ему родных. А пока идет следствие, есть время для воспоминаний о своей жизни.
Его судьба очень похожа на судьбы множества людей рожденных в первые годы после двух революций. Сашу, выросшего сиротой, не оставил друг его отца, он сначала часто навещал его в приюте, куда Саша попал после потери всех своих родных.
Когда Саша подрос, друг отца стал приводить его к себе домой. Там Саша познакомился с его сыном Арсением и уже во время учебы в Щепкинском училище на почве общих интересов они очень сблизились, а когда у Арсения появилась семья, Александр почти поселился в их доме. Он был не только виновен в знакомстве Арсения и Анны, но и, пренебрегая огромной разницей в возрасте, подружился и очень сблизился с Гришей, сыном Анны.
Своих родных Александр не помнил, были только друзья, Виктор – близкий друг и ровесник пропал, уже несколько лет о нем нет известий. Из друзей остались только Панарины. Как они теперь? Где они? Что с ними? Расставались вроде бы совсем ненадолго, но случилась эта война.
Он вспоминал, как в начале лета сорок первого года ему с театром предстояло поехать на гастроли на Украину. Артисты Малого театра, разделившись на три группы, должны были отправиться в Донецк, Днепропетровск и на запад Украины. Та часть труппы, в которую попал Александр, отправилась на Западную Украину. Перед отъездом Александр успел проводить Гришу и Илью Григорьевича на каникулы в Саранск.
Он вспоминал, как они прощались на вокзале, это было три года назад. То прощание отчетливо сохранилось в памяти, Гриша спросил его тогда:
– Саша, когда твои гастроли закончатся, у тебя будет отпуск?
Он с уверенностью ответил:
– Думаю, что после гастролей ничто не помешает мне пойти в отпуск.
Гриша с надеждой посмотрел на него:
– Ты сможешь тогда приехать к нам в Саранск?
И он без сомнения согласился:
– Конечно, если успею вас там застать.
Не пришлось. Совсем скоро в судьбах огромного множества людей произошли необратимые перемены. Уже через несколько дней после прощания на вокзале Александр в составе бригады артистов колесил по Украине, давали концерты в красноармейских лагерях.
Он вспоминал, но не мог знать всего, что происходило вокруг него во все время от начала войны и до того, как он попал в специальный лагерь НКВД, но он твердо знал, что все, что с ним произошло, определило во многом его дальнейшую судьбу, а события развивались внезапно и стремительно.
Их концертная бригада работала на западе Украины в полевых красноармейских лагерях, после одного из концертов они возвращались в Ковель, где их разместили на время гастролей, это было предрассветное время 22 июня и уже перед самым въездом в город они попали под бомбежку. В небе кружили чужие самолеты, сбрасывали бомбы, расстреливали из пулеметов все, что двигалось по дороге. Чудом они добрались до города.
Город тоже бомбили, там началась паника, найти какое-нибудь начальство артисты не смогли, слава богу, автобус в котором путешествовала их группа, не пострадал, и тогда они приняли самостоятельное решение под покровом ночи отправиться в Киев. Из Киева кое-как добрались до Москвы, по дороге пришло осознание, что началась настоящая большая война.
Вернувшись в Москву, Александр отправился к Панариным, узнать, что и как, но застал только соседку Амалию Францевну, от нее узнал, что Арсений постоянно пропадает на службе, а Анна после известия о начале войны собралась и уехала в Саранск. Только через несколько дней удалось застать Арсения, потом вернулась и Анна. Когда Александр не был занят в театре, он приходил к Панариным, хотелось побыть с друзьями, поговорить. В немногие тихие минуты вспоминали недавнюю мирную жизнь, доставали альбомы с фотографиями, Александр, находя на фото Гришу, рассказывал о какой-нибудь их общей шалости, относящейся ко времени, когда было сделано это фото. Не было случая, чтобы в такие вечера не прозвучала воздушная тревога, если Арсений был дома, они с Александром отправляли Анну в бомбоубежище, а сами поднимались на крышу. Смотрели, как работают зенитки и следили, куда падают зажигалки, при попадании такой зажигалки на их крышу нужно было успеть сбросить ее вниз, чтобы она не наделала беды.
После злоключений первых дней войны, концертная бригада, в составе которой был Александр, продолжила работу уже в Москве. Давали концерты на призывных пунктах, вокзалах, а когда в Москву стали поступать раненные в госпиталях. Работали много, уставали. Эта работа была признана важной и полезной и в сентябре концертные бригады стали посылать на фронт. Артистам, работающим во фронтовых бригадах, давали бронь.
В начале октября немцы уже совсем близко подошли к Москве, началась массовая эвакуация предприятий и учреждений из Москвы, Анна уволилась с киностудии и поехала в Саранск.
Когда началась третья волна мобилизации, Арсений был зачислен в подразделение, которое отправили на строительство оборонительных сооружений на подступах к Москве, Александр, узнав об эвакуации Малого театра в Челябинск, отправился в военкомат. Он совершенно не имел навыков, необходимых для военной службы, в руках держал только бутафорское оружие во время спектаклей на сцене театра. Пришлось осваивать азы военного искусства по дороге к фронту, а потом уже на передовой.
Сейчас, по прошествии трех лет войны Александр благодарил судьбу, что в самые первые дни, попав на передовую, он остался жив, постепенно навык пришел. Первое время были только оборонительные бои, и он научился хорониться от пуль и разрывов снарядов. Потом в начале декабря началось наступление, но оно не оказалось активным, полгода отступления и оборонительных боев давали себя знать, не было опыта наступательных операций, уверенности в собственных силах и сказывались недостатки во взаимодействии с соседями. Не хватало бронемашин и танков, пехота со слабой поддержкой была уязвима для яростно отбивающегося врага, тем не менее, к середине января удалось оттеснить немцев от Москвы на расстояние до ста километров.
К этому времени были освобождены многие населенные пункты и несколько городов, среди них Калинин, Клин, Наро-Фоминск, Малоярославец, Боровск, но уже в первой декаде января наступательные возможности Красной Армии были исчерпаны, и оно было приостановлено.
Нужна была передышка. Ожидали, что вот-вот подтянутся тыловые части, подойдут резервы, пополнятся боеприпасы. Немцам тоже удалось использовать передышку для перегруппировки своих сил и, когда наступление Красной Армии возобновилось, приходилось преодолевать хорошо организованную оборону противника, но впереди были Вязьма, Смоленск, Витебск и дальше – территория Белоруссии и государственная граница.
К весне сорок второго года Александр вполне освоился, приноровился к особенностям военно-полевой жизни. После начала наступления потери в подразделении, в котором он служил, значительно увеличились, приходило пополнение не всегда хорошо обученное и молодые бойцы считали Александра опытным бывалым солдатом, брали с него пример и прислушивались к его советам. Его считали удачливым бойцом, он прослужил на передовой уже полгода и ни одной царапины, но в одном из боев удача ему изменила, совсем близко разорвался снаряд, Александр упал, его частично присыпало землей, он потерял сознание.
Через какое-то время сознание вернулось, он ощущал непрекращающийся гул в ушах, сквозь который все же едва доносился шум продолжающегося вокруг боя. Александр попробовал подняться, но удалось только сесть. Глаза застилала пелена, сквозь которую он едва различал движущиеся вокруг фигуры. Рядом с ним остановился человек во вражеской военной форме и направил на него автомат. Александр почувствовал, что сейчас раздастся выстрел и только успел подумать: «Ну вот, кажется, все кончилось». Однако выстрел не прозвучал, его остановил голос молодого офицера. Александр не знал немецкого языка, но слова офицера, которые услышал, запомнил на всю жизнь: «Nicht schießen. Hol ihn ab», уже потом он узнал, что они означали спасение его жизни: «Не стрелять. Забрать его». Немцы отходили на свои позиции после контратаки, офицер, увидев русского солдата без видимых повреждений, вероятно только контуженного, решил отправить его в штаб для допроса, как возможного носителя ценной информации. Два рослых солдата подхватили Александра под руки и поволокли к немецким окопам. Там его передали старшим офицерам, но в расположении не оказалось никого, кто бы мог хоть немного говорить по-русски. Связанного Александра до утра продержали в окопе, а на утро, промерзшего с головной болью и не проходящим гулом в ушах, погрузили на грузовик и, по всей видимости, повезли в штаб. Пока ехали, несмотря на тряскую дорогу Александр все же задремал. Нельзя сказать, сколько продолжалась его дрема, но он очнулся, услышав взрыв гранаты, а затем выстрелы. После того, как выстрелы затихли, над бортом грузовика показалась голова в ушанке. Голова разочарованно прокричала:
– Здесь нет ни оружия, ни снарядов, ни патронов, только связанный солдат.
Так Александр оказался у партизан, но радость чудесного спасения очень скоро была омрачена недоверием и подозрением со стороны командования отрядом.
Александр в подробностях рассказал обо всем, что с ним произошло за последние два дня, но командир отряда и его заместитель не могли или не хотели верить, что не раненный, без синяков и ссадин солдат не сопротивляясь, по его словам в полубессознательном состоянии, был силой захвачен в плен. Их недоверие было несколько смягчено женщиной врачом, которая обнаружила характерные симптомы, подтверждающие контузию у Александра. Вдобавок к вечеру у него поднялась высокая температура, и проявились признаки сильной простуды, которые в сочетании с контузией вызвали серьезное осложнение. Несколько дней Александр был в бреду, его поместили в землянку, используемую по необходимости в качестве временного лазарета, она находилась рядом с другой землянкой, в которой был оборудован медпункт. Женщина-врач несколько дней не отходила от его постели. Заместитель командира в эти дни несколько раз заглядывал в землянку, где содержался под охраной Александр и был крайне недоволен тем, что доктор проявляет такую заботу к подозреваемому, и совершенно не отвечает на его знаки внимания. Каждый раз, заходя в землянку, заместитель заговаривал с врачом и, убедившись, что больной не в состоянии давать показания, тут же забывал о нем и начинал говорить о постороннем. Например, о том, что жизнь в лесу однообразна и скучна и надо ее как-то украшать, больше общаться, и почему бы, вечерами не встречаться, пить чай, разговаривать. Это были по большей части монологи, и один из них закончился такими словами:
– Наталия Андреевна, оставьте своего подопечного санитару, оглянитесь вокруг, весна пришла, предлагаю вечером прогуляться, хотя бы к озеру, потом можем заглянуть ко мне, хочу вас угостить, у меня есть настоящий грузинский чай.
Наталия Андреевна подняла на него усталые глаза и ответила тихим спокойным голосом:
– Спасибо, Виталий Петрович, за приглашение, чай – это хорошо, но боюсь, вам со мной будет скучно, я все время думаю, как достать бинты и лекарства, как сделать, чтобы больные и раненные так не страдали. Еще очень хочется просто выспаться. Веселого вечера у нас с вами не получится. Даст бог, доживем до победы, вот тогда можно будет вспомнить и о весне и полюбоваться красотами природы.
Раздосадованный отказом доктора, Виталий Петрович удалился, предупредив охранника, немедленно сообщить, когда больной придет в себя.
Узнав, что больной очнулся, заместитель тут же появился в медпункте, но, когда он увидел Наталию Андреевну, с такой же заботой хлопочущую подле больного, раздражение по отношению к Александру у Виталия Петровича только возросло.
Наталия Андреевна возражала против немедленного продолжения дознания, ссылаясь на слабость больного, но заместитель командира отряда проявил непреклонность и власть и с нескрываемым пристрастием прямо в медпункте начал задавать вопросы о том, как Александр оказался в плену у немцев. Он с настойчивостью пытался добиться признания Александра в том, что тот добровольно согласился на сотрудничество с врагом и заслан в отряд с особым поручением, сам Виталий Петрович, похоже, в этом не сомневался, оставалось только добиться, в чем же заключалось это самое особое поручение. Александр монотонно повторял один и тот же рассказ, который был озвучен им в первый же день, когда он был освобожден из недолгого плена.
Теперь, находясь в специальном лагере, Александр уже хорошо понимал тактику ведения допросов дознавателями особых отделов НКВД, но тогда в отряде, ему казалось, что тот заместитель всего лишь испытывал к нему личную неприязнь и, имея такую возможность, просто издевался, многократно повторяя одни и те же вопросы.
В тот день заместитель так увлекся допросом, что даже забыл, что с ним и подозреваемым в одном помещении находится женщина, благосклонности которой он пытается добиться, казалось, что вот-вот он потеряет контроль над собой, но тут уже не выдержала Наталия Андреевна, ей также пришлось повысить голос:
– Товарищ Сорокин, пожалуйста, покиньте помещение лазарета. Это не место для проведения допросов. У моего пациента контузия, ваши действия могут ухудшить состояние его здоровья. Пожалуйста, уйдите.
– Извините, Наталия Андреевна, – заместитель командира не ожидал такой реакции врача, он поднялся с табурета, на котором сидел верхом и направился к двери, – ухожу, а вы Гаврин, подумайте о своем будущем, советую вам во всем признаться.
Товарищ Сорокин ушел, но уже на следующий день за Александром явился конвоир и отвел его в штаб отряда на допрос.