Продолжение. Начало - 11,12,13,14.02.2024 г.
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
К МИРНОЙ ЖИЗНИ
Глава первая. ЛЕТИМ ДОМОЙ
Аэродром
Подлетая к аэродрому, пилот думал о том, что как только посадит самолёт, выполнит необходимые формальности и поест в столовой для подъёмного состава, можно будет улечься и хорошо выспаться. За годы, проведённые на войне, он, как и многие другие, научился спать в любой обстановке, и как только выпадет такая возможность. Это ни в коем случае не было проявлением лени, и не было связано ни с отсутствием интереса к чему-то, кроме удовлетворения своих потребностей, ни с чрезмерной заботой о своём здоровье. Жить в таком режиме заставляла обстановка. Лётчик, для того чтобы хорошо летать, а на войне не просто летать, а ещё и воевать, должен быть в хорошей физической форме. Поэтому лётные части, какие бы плохие времена не переживала страна, снабжаются продовольствием по специальным нормам, экипажи перед вылетами, как правило, хорошо кормят. За их здоровьем следят врачи, для них обязательны физкультура и спорт, закаливание. Но едва ли не важнее всего, для выполняющего боевое задание лётчика, быть выспавшимся и бодрым. Одолевает его в воздухе усталость, рассеивается внимание, подкрадётся незамеченным чужой истребитель, или подставит сонный пилот свой самолёт под вражеские зенитки, его и собьют. Задремлет пилот за штурвалом, не уследят за этим другие члены экипажа, и зарыскает самолёт, с курса собьётся, а то и вовсе на крыло свалится, или в штопор сорвётся, тогда тоже дела плохие. Летали, конечно, по графику, и время для сна тоже было отведено, но война всё время вносила в этот распорядок свои коррективы, и лучше было, если позволяла ситуация, поспать, чтобы непредвиденные обстоятельства не застали тебя врасплох.
Сейчас у пилота была самая лучшая за все годы, проведённые им на войне постель, которой он обзавёлся совершенно случайно некоторое время назад. Когда они перелетали на этот, последний, аэродром, ещё с воздуха их глазам представилась удивительная картина. Немалая его часть была покрыта чем-то белым, очень похожим на снег, а кое-где можно было заметить самые настоящие с виду, небольшие сугробы. Вокруг была весна, зеленела трава, кое-где начинали цвести деревья, и видеть такой зимний пейзаж, пусть даже на ограниченном участке местности, было, по меньшей мере, странно. Но наземные службы давали добро на посадку, их самолёт стал садиться, при снижении нагнал воздух на взлётную полосу, и тут прямо под ними поднялось белое облако, такое густое, что через него не видно было земли, как будто бы они приземлялись лютой зимой, в сильную пургу. Перелетев через облако, приземлившись, зарулив на отведённую им стоянку и заглушив двигатели, экипаж выбрался из самолёта и бегом отправился посмотреть, что же там всё-таки такое. Всех обогнал, самый молодой из них стрелок-радист, и когда пилот со штурманом добежали, наконец-то, до края белого пятна, он уже стоял в его центре, сыпал белые хлопья себе на голову и громко смеялся. Это был пух, самый натуральный, белый и пушистый, как снег, гусиный пух. Как он в таком количестве оказался в этом месте, можно было только предполагать, но, скорее всего, его из своих перин вытряхнули перед эвакуацией бережливые и хозяйственные немцы. Взять с собой перины целиком им, наверное, не позволяло место, и они решили увезти с собой хотя бы наперники, чтобы где-то в другом месте, где они предполагали оказаться, набить их чем-нибудь снова и использовать по назначению. Аэродром этот был местом постоянного базирования самолётов «Люфтваффе» и в отличие от тех полевых, на которые с одного на другой приходилось перелетать все последние годы, был прекрасно устроен и оборудован. Немецкие лётчики и обслуживающий персонал, или часть их, жили при аэродроме с семьями, и, помимо казарм, здесь были и жилые дома, и ухоженные детские площадки и даже небольшая школа. Сейчас кое-что было разрушено в результате бомбёжек, и того миномётного обстрела, который вёлся нашими войсками при взятии аэродрома, повсюду можно было заметить следы пуль. Но, несмотря на это, всё-таки по многим признакам было видно, что жизнь здесь, некоторое время назад, велась размеренная и обеспеченная. Обращало на себя внимание, что разрушения коснулись в большей степени жилых и бытовых построек, а взлётно-посадочная полоса и объекты, имеющие отношение к обеспечению полётов, пострадали меньше. Понятно было, и собственно по-другому быть не могло, что этот аэродром, нашим командованием, заранее планировалось использовать для базирования нашей авиации на завершающих этапах войны, и штурмующим его частям и подразделениям были даны соответствующие указания.
Вдоволь наигравшись как дети с похожим на снег пухом, попинав его ногами, побросав вверх, чтобы посмотреть, какими красивыми белыми облачками он взмывает над землёй, они вспомнили о том, что спать им сегодня будет не на чем. Не только немцы убежали отсюда с пустыми наперниками, и потом, тем из них, которые остались живы, нужно было думать, чем их снова набивать. Та же забота была и у них. Перед отлётом сюда, они вытряхнули из своих подушек и матрасов солому, которой те были набиты, и сейчас в свёрнутом виде наволочки и наперники лежали в самолёте, вместе с самым необходимым скарбом, без которого трудно было бы обойтись, пока подтянутся тыловые службы и доставят остававшееся на старом аэродроме имущество. Обсудив этот вопрос, как говорят, на месте, послали стрелка к самолёту за наволочками и наперниками, а когда тот их принёс, дружно принялись их набивать. Набив, и оказавшись с головы до ног, в пуху, так же дружно взвалили свои новые постели на спины и отправились искать, отведённые им для ночлега места в бывшей немецкой казарме. Их примеру хотели последовать и другие экипажи, садившихся за ними самолётов их эскадрильи, но, пока они прособирались, поднялся ветер и разнёс пух по всему аэродрому и за пределами его, облепив ими кусты и ветви деревьев. Всё это выглядело красиво, но лазить по зарослям и деревьям, и собирать пух по пушинкам, никто уже не захотел, и, в конце концов, вышло так, что такие постели были только у них троих. Остальные им, конечно, немного завидовали, и, в отсутствие хозяев, всё норовили на них улечься соснуть, или хотя бы немного полежать-понежиться. Наверное, кому-то из них это напоминало мирную жизнь, уют и покой родного дома, и позволяло, хотя бы немного отвлечься от реальностей войны с её постоянной непредсказуемостью, опасностями, тяготами и суровым бытом.
Благополучно сев на аэродром после своего последнего бомбометания, и поставив самолёт на отведённое ему место, экипаж выбрался наружу. Тут же к самолёту подкатил мотоцикл, мотоциклист поздоровался по уставу, и торопливо сказал - Товарищ командир, Вам велено не задерживаться, а как только приземлитесь, срочно явиться в штаб. Забирайтесь, я Вас быстренько домчу. Мотоцикл был с коляской, но пилот оказался рослым, крепким и сильным на вид, молодым мужчиной с крупной головой с высоким лбом и густыми, почти чёрными бровями над большими и на удивление ясными серовато-голубыми глазами. Было в его фигуре, и в том, как он стоял, поворачивался и вообще, во всех его движениях и облике, нечто от медведя, и даже не столько от настоящего лесного великана, сколько от такого, который представляется, когда читаешь сказки, эдакого былинного Михайлы Потаповича. Одет он был в мешковатый комбинезон, подпоясанный ремнём с большим пистолетом в кобуре на нём, через плечо на длинном ремне висела лётная сумка с планшетом, набитая картами и чем-то ещё, отчего выглядела она довольно пухлой. Пилот снял шлем, под которым оказались густые, тёмно-каштановые волосы, которые, обычно зачёсывались немного на бок, но сёйчас были разлохмачены, пригладил их рукой, с недоверием посмотрел на люк коляски, видимо усомнившись в том, что сумеет, со всей своей амуницией, там разместиться. Потоптался на месте, отчего стал ещё больше напоминать медведя, потом решительно, и неожиданно быстро и ловко вскочил на сиденье за спиной мотоциклиста, отдал распоряжения остающимся членам экипажа, и весело крикнул – Поехали! Мотоциклист крутанул ручку газа, двигатель мотоцикла заурчал громче, и он понёсся по полю к штабу.
В штабе его ждали командир полка и человек из дивизионного начальства. Поздоровавшись с ним за руку, человек этот спросил - Ну, как слетал, нормально? Услышав в ответ, что всё в порядке, он кивнул и сказал - Ну, хорошо, сейчас тебе Иваныч доложит обстановку. Командир полка, которого все, кому служба и личные взаимоотношения позволяли это делать, называли именно так, посмотрел на пилота, потом на дивизионное начальство, после этого, зачем-то на приколотую к стене карту района боевых действий, затем вновь поднял глаза на пилота, и с непонятной, как будто бы сожалеющёй о чём–то, интонацией в голосе, негромко сказал - Война заканчивается Николай. Так много нас здесь уже не нужно. Принято решение укреплять нами стратегически важные гарнизоны в тылу. Наш полк передислоцируется на Западную Украину. Первую группу из двух эскадрилий поведёшь ты. Немного обустроитесь на новом месте, ждите всех нас к себе. Сейчас отдыхай, собирайся, вылёт утром.
Выспавшись в последний раз на старом месте на пуховой перине, и встав утром пораньше, стали собираться в дорогу. На войне всё это делалось быстро, надо было только получить полётные документы и рассовать своё небольшое имущество в вещмешок и полевую сумку. Но в этот раз всё оказалось не так просто, как обычно. Во-первых, у них в экипаже был мотоцикл, правда, без такой коляски, как у посыльного, доставившего Николая в штаб, но вполне исправный, с хорошим мотором, выкрашенный зелёной краской. Мотоцикл был трофейный, добротной немецкой марки. Такими мотоциклами командование наградило командиров тех экипажей, которые отличились при выполнении боевых заданий, проявив личное мужество и отвагу. В свободное от полётов время на нём, по очереди, разъезжали по аэродрому, и в его окрестностях, а когда улетали на очередное бомбометание, или бывали чем-то заняты, оставляли железного коня на попечение часовых, охранявших самолёты. Во-вторых, им жалко стало расставаться со своими знаменитыми постелями, предметом зависти всех их товарищей-сослуживцев. Рассчитывать, что их, вместе с мотоциклом, доставят потом, вместе с другим имуществом особенно не приходилось, и надо было придумывать, как всё это разместить в боевом самолёте, где каждый квадратный сантиметр внутри фюзеляжа занимало что-нибудь, что имело отношение к его живучести и боеспособности. Стрелок предложил, было, запаковать постели в мешки и подвесить их вместо бомб под плоскостями. Но это предложение не решало вопроса о мотоцикле, и потом, более серьёзные пилот и штурман опасались того, что когда о таком способе транспортировки узнают другие экипажи, то над ними будут долго и сильно потешаться, а если это станет известно начальству, оно может прореагировать по-разному. Им и самим стало смешно, когда штурман образно рассказал, как они будут выглядеть в полёте с подвязанными снизу перинами и подушками, особенно если во время полёта упаковки разорвутся и их самолёт потащит за собой длинный хвост из пуха, по его выражению: «Длинный пушистый хвост». В конце концов, сошлись на следующем, подушки и перины как могли туго свернули, и ещё туже перевязали верёвками, так что они превратились в несколько, более или менее компактных, свёртков, а мотоцикл разобрали на части. Потом всё это растолкали по пустым бомбовым отсекам внутри фюзеляжа, и по разным другим углам и закоулкам.
До нового аэродрома, который располагался недалеко от Львова, долетели благополучно. Жизнь там уже была вполне мирной, война осталась позади, а здесь шла будничная служба. Тренировочных полётов было немного, потому, что экономили горючее. Больше занимались учебной работой на земле, приводили в порядок материальную часть. Когда туда прибыла вторая часть полка, офицерам разрешили жить в городе, на квартирах, тут была подписана полная и безоговорочная капитуляция, и Николай стал думать о том, что пришло время ему встретиться с невестой и решить с ней, в конце концов, вопрос о женитьбе. Со своей невестой, Ниной, он познакомился ещё до войны, во время учёбы в педагогическом институте, который ему удалось закончить в 1941 году. Она училась несколькими курсами младше его, их город, когда он был уже на фронте, оккупировали немцы, и продолжить учёбу ей стало возможным только после освобождения. Он написал ей письмо с просьбой приехать, в котором подробно описывал, как он хорошо устроился и указывал свой новый, гражданский адрес в городе по которому он проживал, а не номер полевой почты, как во все годы войны. Отправить письмо Николай не успел, потому, что его снова вызвал к себе командир полка, и в этот раз, уже без дивизионного начальства, объявил ему новый приказ. Ему с небольшой группой опытных пилотов и штурманов предстояло ехать на авиационный завод, где нужно было получить самолёты вместе с частично укомплектованными выпускниками лётных училищ экипажами. Укрепив последние «стариками», следовало, не мешкая, перелететь с пополнением в часть. Выслушав распоряжение, Николай подумал о том, что времена сейчас сильно изменились. Ему вспомнилось, как он сам, в начале войны первый раз летел на фронт. Он тогда только что окончил лётное училище, в котором учился, как человек с высшим образованием, по самой ускоренной, из существовавших тогда, программе. Из двадцати с лишним экипажей, вылетавших тогда вместе с ним, хотя бы какой-то лётный опыт до училища был только у него. В его институте была ячейка ОСААХИМА, девушек оттуда направляли учиться прыгать с парашютом, а юношей на лётные курсы. Подготовка там была минимальная, но несколько часов он вместе с инструктором тогда налетал. Ещё он подумал, что его встреча с невестой опять откладывается, и что ему нужно дописать в письме, почему так вышло и опустить его в почтовый ящик, когда придёт пора вылетать с завода в родную часть. Лететь обратно не долго, и он вполне успеет, пока его невеста получит письмо, соберётся и до него доедет, хорошо к её приезду подготовиться.
До города, где располагался авиационный завод, нужно было ехать на поезде. Ходили они тогда медленно, и в пути предстояло пробыть несколько суток. Как водится, всем им выдали сухой паёк. Перед отъездом они ещё побывали на самом большом городском рынке, где купили в дорогу украинского сала и самогона. Там тогда продавали самогон, который варили из свёклы, и в военной среде его называли, в честь знатной свекловодки довоенных времён, о которой много писали в ту пору в газетах, Марией Демченко. Так и говорили - Выпили вчера Марии Демченко, или - Надо бы за Марией Демченко сбегать, и все прекрасно понимали, о чём идёт речь. Ехали весело, самогон пили понемногу, чтобы на всю дорогу хватило, ели, и много пели хороших песен, и фронтовых, и тех которые услышали по радио и полюбили.
Продолжение следует.