Ожидание вечность
Я научился ждать. Терпеливо ждать. Не лезть с расспросами. Молчать, прикусив губу, когда распирает от желания узнать все. Научился не приставать, перебивая его вопросами в разговоре, пытаясь разузнать детали того, о чем он не хочет говорить. Он сам знает, что можно рассказать. И когда. Сочтет нужным - скажет. Только он знает, можно говорить или нет. А что никогда нет. Не все секретно, не об этом речь. Просто есть вещи, для другого, бесконечно далекого от нас мира, который есть реальность у тех, в кого стреляют.
Пока ты сам не ощутишь на своем теле ударную волну от разрыва рядом, да так, чтобы только запрыгнуть в ближайшую яму, закрыв голову руками. Пока твою щеку не побреет кирпичной крошкой, выбитой из стены, что стояла в метре от тебя еще секунду назад, тебе нельзя объяснить, бывает тот, совсем другой мир, и как в нем происходит и почему. А если тебе нельзя объяснить, то зачем будоражить ранимую психику? Ради чего? Тебе пересказывать факты, которые все равно не станут правдой, в твоем не готовом к восприятию этих фактов сознании. Потому что ты, не рывший ногтями землю, стараясь выжить под обстрелом, мечтаешь вообще о другом. Про великое думаешь, про то, как будет у тебя все замечательно потом, через десять лет. Не про голод и тот батончик, что оставил в блиндаже, позабыв взять с собой на задачу. Не про фляжку, где воды на два глотка осталась. А про мировую инфляцию. И курить тебе вредно.
Конечно, дежурные:
- Как дела?
- Все хорошо, работаем.
Это у нас завсегда начало разговора при созвоне. У него все хорошо. Не было еще ни разу хоть что-то нехорошо. И все есть, все в достатке. И кофе по утрам. Тяжелая у него, нормальная для мужика работа. За мир во всем мире.
А у меня свои трудности. Как его раскачать, вытянуть, пусть проговорится, что ли. Ну, невозможно терпеть! Как то я должен угадывать, чего у них нет.
- Откуда в блиндаже электричество? Бензогенератор? А где бензин покупаете? Ага! Попался! Покупаете!
Им нужен бензин.
Бред конечно. Мы ему нужны. Те, кто ждёт.
Смотрю все новости про войну. Не пропускаю никаких и ничего. За день повторяют все по кругу десяток раз. Все равно смотрю, а вдруг что все-таки упустил, отвлекся и упустил. А вдруг что еще будет новое. От прошлого выпуска уже час прошел, должно быть новое, нужно смотреть.
Авдеевка, мы там куда-то продвинулись, что-то заняли. То ли деревню очередную, то ли кусок железной дороги. Хотя нет, железная дорога это про Артемовск. Но опорный пункт какой-нибудь, точно уж взяли. Я не знаю что за населенные пункты там вокруг Авдеевки, их названия мне ничего не говорят, но я жадно проглатываю любое их упоминание. Мне раньше вообще не интересно было ни про какой «террикон», а сейчас я кожей своей ощущаю, какое там пекло.
Я все понимаю, зачем и как делают картинку для новостей. Нет никаких иллюзий, про: как мы, широкой поступью, гордо давим и скоро всех порвем. Не об этом новости. Я убежден, наши новости у нас делают правильно. Там ребята жизнь кладут «за други своя», и не нужно унижать их жалостью, нельзя пережевывать подробности о крови и грязи. Война, она всегда с таким. Но это еще и о долге, чести, совести. Там, такая их жизнь, она вытаскивает наружу именно глубинное и главное, что есть этот человек. Они достойны той новостной картинки, где только про героев и подвиги. И я не пропускаю новостей, всматриваюсь в экран до рези в глазах.
Как же я хочу, чтобы сын был дома. Как же я горжусь, что он там. Я удавлю любую мразь, кто хоть попытается заикнуться, что сын был не прав, когда решил что это его война. Как же я хочу знать, что он не под обстрелом. Но так, чтобы точно знать, а не убеждать себя. Я верю ему, я верю, что танк железный и непробиваемый. Я не имею право сомневаться в нём и в его танке. Этот стальной монстр и его машина - неуязвимы. Хочу всем вместе сидеть вечером за столом, пить чай и строить планы. Пусть его дети, мои внуки, носятся вокруг, орут и балуются. Нет, ему кофе. Он даже вечером любит пить кофе. Когда он приедет домой я ему заварю кофе.
Сергей Сороковиков
Иркутск. Февраль 2024