Если он замолчал, значит, был не настоящий. А если настоящий замолчал- погибнет.
М. Булгаков
Проснуться утром не от будильника, а потому, что разбудили.
Разбудили то ли теплые вздохи лысого собачьего пузика, то ли радужные пузыри утренней грезы.
Открыла глаза, захотела обнять мир. Такая героиня уже была в русской литературе, но что же она могла сделать. Себя становилось невозможно прятать.
Невозможно прятать- прекрасное решение для всего. И для дисциплины, и для интуитивного движения. Когда «хочется» становится тождественным тому, что сегодня «лучше всего». Нужно было проснуться- и ей захотелось проснуться.
В телефоне мелькнуло, что сегодня Сретенье, праздник встречи Бога с человеком.
Если Встреча, то это волнительно и вдохновенно.
С тех пор, как Марьяна стала встречаться с Богом, для нее открылись и люди. Чувство сопричастности, которое чистое удовольствие и есть. Как будто я слушаю твое сердце, а ты- мое, кто бы мы ни были. Отклик, в котором я появляюсь и для самой себя.
Поэтому общение с подругами, друзьями, собаками стало приносить тягучее и значительное удовольствие с таким молочным послевкусием ириски. Раньше надо было Бог весть что сотворить, чтобы ощутить, как будто кто-то теплой ладонью коснулся сердца. И не получалось даже. А теперь достаточно было неотрывно посмотреть в глаза с искренней радостью о человеке, получить ответ на эту радость – и тихие котята начинали мурлыкать в груди.
Ангоровые котята все чаще щекотали грудную клетку изнутри.
Вспоминался мохеровый капор, полосатая шерстяная жилетка и коричневая пихора с подкладкой из зайца. А ведь тогда волшебство уже было. Зачем стерла, кто стер?
Потому что быть в контакте со своим волшебством означало уязвимость. Однажды решила – легче без него. Ей снились ведьмы, с которыми она заключила договор быть удобной, чтобы остаться в безопасности. Лет в шесть. Смех тоже продала. И голос, как русалочка, расписавшись на пергаменте плавником. Не чувствовать, если больно, означало запретить себе отклик. И тогда она оказалась в изоляции от мира, и это был приговор одиночества с кем бы и где бы ни была.
Уже через 10 минут после пробуждения Марьяна стояла в храме. На исповеди легко выдохнула. Она знала, что Бог мечтал о ней, а она- о Боге, и что Бог знает: она не тот человек, которого Он себе намечтал. Но они делились сокровенным и без всякой корысти Марьяна заходила к Нему в гости посидеть на мягких надежных коленях, подышать в бороду, послушать его сокровенные мечты о человеке- просто потому что любила. Епитрахиль. Теплый взгляд. Открытость в который раз. В горле тает леденец, барбариска. Сладко и по-детски.
На ковер вставать не стала, чтобы не наследить. Следы оставлять надо с умом, бережно. Начали читать Евангелие, Бог делился своими мечтами.
Перед Марьяной спиной стояла женщина с мальчиком лет двух на руках. Мальчик капризничал. Вертелся и тер глазки. Положено было стоять спокойно.
Марьяна посмотрела на малыша, показав, что видит его. Он замечен. Мальчик замер, потом уголками глаз и губ лучезарно улыбнулся. Уткнулся в шею маме. Марьяна тоже уткнулась в шею, только мама была далеко и уже не по годам, чтобы уткнуться носом в шею у Марьяны был Бог. Потом снова переглянулись.
Над свечой плавился воздух, и время плавилось так же, как на картине Дали. Времени вовсе не стало. Прикрыв глаза ладонью, Марьяна спряталась. Мальчик тоже спрятался, заслонив ручкой правый глаз. Игра в прятки-гляделки длилась и совершенствовалась. Они щурились, подмигивали, улыбались и выглядывали сквозь пальцы друг на дружку. Устав, малыш слез с рук и побежал довольный исследовать пространство.
Марьяна благодарно размещала светящийся клубок впечатлений детской разделенности и близости у себя в груди. Повседневность – самое ценное и важное, что у нее было. А еще мечта, то, что жило во вселенной с ее именем.
Жизнь выходила за пределы понимания, нужны были простые схемы. Например, стоять смирно, когда читают Евангелие. Но в простых схемах, где было понимание, не было жизни. Оттого они становились пустыми, громоздкими и нестерпимо громкими. Насекомыми со всей их перепончатой бессмысленностью и безжалостностью. Там не хотелось оставаться. Поэтому Марьяна выбирала не понимать, а жить саму себя и каждый миг, без схем, в которые нужно было бы обманом втиснуться.
Выходя, держала дверь женщине на костылях. Еще одно глаза в глаза, снова теплый тропический ветерок в сердце. На улице стоял морозный февраль, руки замерзли, под снегом скользко притаился льдистый земной покров. И был покров небесный. Там теплело независимо от улицы.
С тех пор, как она внутренне умерла, то есть умерла для всего, что считала важным, что умела, делала и практиковала, для своего modus vivendi, Марьяна познала очарованность. Это когда минуты очень медленно тянутся и ощущения проживаются. Как если бы перебирать гречку, теребя каждое остроконечное зернышко. Когда теплая вода в горле утром греет сердце, когда босой ногой чувствуешь полоски на ламинате, когда подушками пальцев живо ощущаешь каждую петлю вязки своего свитера. Когда узнаешь людей и по запаху в том числе. Это детская внимательность и роскошь в мир - открываться.
Она стала творить, говорить и появляться тогда, когда не смогла больше сдержать поток жизни внутри себя. И тогда стало не важно, осудят ли, посмеются, одобрят – было не так и значимо. Страшнее всего стало остаться без голоса. Остальное – будь что будет.
Поэтому Марьяна нарушила свой контракт на молчание, на то, чтобы быть тихой, понятной, предсказуемой, в деревянном костюме- и стала говорить.
Подруга сказала, когда Марьяна делилась опасением открываться, рассказывать, писать, творить, признаваться в симпатии или нежелании общаться: «Ну и пусть смеются, даже если будут, ты уже не будешь там одна, я буду там с тобой!» С тех пор Марьяна записала близость и творчество в свои ценности. Мир можно пережить только в творческом акте, а счастье – только в близости, очарованности и открытости.
И поменьше думай,- напомнила себе Марьяна, щелкнув дверным замком.
Сегодня Бог приходил как ребенок, играл в гляделки. И, кто знает, не были ли эти детские гляделки самым драгоценным, что можно было получить от Бога на самом деле. Такой драгоценный неразменный рубль, который меньше других сокровищ, но при этом несоразмерно ценнее.