В 1986 году Ирину Раеву, молодого фармацевта псковского военного госпиталя, командировали в Афганистан. Ей тогда было 25 лет, а ее дочери, которую девушка воспитывала одна — всего 6.
Назначили Ирину в госпиталь особо опасных инфекций в Джелалабад. «Это мы потом узнали: если хочешь пуль в зад — поезжай в Джелалабад», — рассказывает она. Год и 4 месяца провела она там, год и 4 месяца «варилась в этом котле»:
«Аптека в резиновой палатке, кондиционер не спасает, мокрый халат высыхает за 15 минут. В госпитале инфекции: гепатит, амебиаз, брюшной тиф, малярия и так по мелочи. Тарелки в столовой с ободком хлорки. Про еду промолчу. Не до изысков: на войне, как на войне».
Болезни, смерти, сдача крови, страшный зной, разлука с дочерью — Ирина пережила многое за это время. После войны на месте этого госпиталя камня на камне не осталось: все было взорвано, все разрушено.
А спустя годы Ирине пришлось судиться с Министерством обороны за удостоверение ветерана боевых действий и доказывать, что она заслуживает мер социальной поддержки. Спойлер: победа в суде почти ничего не дала.
Мы поговорили с Ириной о том, как все происходило: о её жизни, быте и работе в афганском госпитале и о том, как этот опыт повлиял на её дальнейшую жизнь.
Когда вы узнали, что вас призывают в Афганистан, какая у вас была реакция?
В то время война шла уже не первый год, впрочем, информации до общества доходило очень мало. Но до нас — я же работала в военном госпитале — доходило чуть больше. Пришла разнарядка, что от Пскова нужен один фармацевт, и когда вызвали меня и еще одну девушку, было понятно, что это неизбежность. И командир, вызвавший нас, подчеркнул: «Не забывайте, что вы военнообязанные, комсомолки и патриоты своей Родины».
На оформление документов дали неделю. Оформлялись вдвоем, но поехала только я, потому что другая девушка была замужем, а я нет. А у меня была маленькая дочь — ей всего было 6 лет. Только спустя годы я узнала, что замужних женщин вообще не брали почему-то.
Какое было первое впечатление, когда вы приехали в Афганистан?
Меня назначили в Джелалабад. Уже потом я узнала, что «если хочешь пулю в зад, поезжай в Джелалабад» — там располагался госпиталь особо опасных инфекций.
Первое, что удивило, это, конечно, климат. Мы приехали в декабре, а на улице жара +30. А так — работа везде работа.
Место это было — 3 на 3 километра колючая проволока, за ней — минные поля, через горы — Пакистан.
Я работала в аптеке, с кровью, ранами, болезнями непосредственно не сталкивалась. И такого вот страха, животного страха никогда не было. Уже потом, когда погибали знакомые военнослужащие, две наших женщины погибли, тогда появлялся страх: а вдруг это и со мной случится. Но мы отгоняли эти мысли и верили, что останемся живы. Никакой паники не было — только нацеленность на работу.
Из-за чего погибли ваши коллеги — те две женщины? Болезни?
Нет, не по этой причине. Одна из них летела в самолете — его обстреляли, и он приземлился в нашем же джелалабадском аэропорту буквально за 50 метров до посадочной полосы. Самолет взорвался. Ничего от нее не осталось, только одна рука. Опознали по кольцу на руке.
Вторая девушка наоборот ехала из джелалабадского аэропорта в бригаду — там километров 10 ехать. И их обстреляли с зеленой полосы — она погибла в автомобиле.
Вы говорили о том, что сами болели в госпитале. Расскажите об этом.
В госпитале болели все. Гепатит, амебиаз, брюшной тиф, малярия — это тяжелые инфекции, но были и другие. Все это легко распространяется, передается. Вот, например, гепатит: один кружку не помыл как следует, другой взял, попил — вот тебе и гепатит. Я только гепатитом болела и было подозрение на амебиаз. Остальное меня не коснулось, а девочки, которые непосредственно работали с инфекционных больными и малярией болели, и брюшным тифом и другими болезнями. У нас, тем не менее, никто не погиб, а вот в Кабульском госпитале в начале войны очень многие погибали, пока не была налажена вся эта санитарная обработка.
Мы ели в столовой из тарелок с ободком хлорки — так соблюдались повышенные санитарные нормы, чтобы не распространялись инфекции.
Но хочу сказать, что после болезней мы все поправлялись очень быстро, потому что, в отличие от больниц Советского Союза, к нам поставляли очень хорошее оборудование. В то время там уже были аппараты гемосорбции, которые кровь человека перегоняли через сорбен, чтобы ее очистить; барокамеры были, чтобы кислородом насыщалась кровь — они были не в каждой больнице Союза, а в Афганистане — в каждом госпитале.
Расскажите, как был устроен ваш быт в Джелалабаде, какие были условия?
Жили мы в так называемых модулях — это такой щитовой длинный дом. В этом доме было 40 комнат, в одной помещалось 3 кровати, шкаф и столик. На весь дом, сотню человек, была одна душевая с 2 лейками и 8 умывальников. Удивительно, но у нас никогда не было конфликтов: все входили в положение друг друга. Условия быта нас не разъединяли.
В обычной жизни у нас два соседа не могут поделить парковочное место, а тогда мы, 100 женщин, делили 2 лейклейки душа и не конфликтовали.
Это с тех пор остается во мне: я могу с любым человеком найти компромисс, договориться — это у меня из Афганистана.
К тому времени, когда я уже приехала — в 86-м году, быт был уже налажен: была канализация, то есть мы могли и душем пользоваться, и стирать, и мыться. Туалеты, правда, были далеко от модуля. По одному, особенно вечером, мы старались не ходить — там часто бегали вараны.
Кормили нас в столовых: завтрак, обед, ужин. Чай пили, сладости были из магазина, потому что нам выдавали зарплату, и мы пользовались ею там. Выезжали иногда в город, в магазинчики-дуканы. Очень интересно, что с торговцами этих дуканов нужно было обязательно торговаться — это непреложный ритуал. Торговаться нужно было до хрипоты в голосе, тогда тебе — все самые лучшие товары, и гораздо дешевле.
Конечно, было много не самой вкусной еды. Очень много консервированного. Рыба вареная постоянно с перловкой — такое могли дать. Нас кормили тем же, чем и солдат. Что-то мы ели, что-то не ели. Тогда я впервые в жизни попробовала консервированную картошку — гадость необыкновенная.
И бесконечно: белый хлеб, сгущенка и тушенка. Тушенку я не ем 35 лет, запаха я не переношу, потому что все время была тушенка, тушенка, тушенка. Никакую не ем тушенку! То же самое со сгущеным молоком: натурального молока не было — где его там взять? Все варилось на сгущенке. Везде — сгущенка, тушенка.
Мороженое мясо привозили, но только баранину. Баранину тоже я не ем.
Ну как умели солдаты, так готовили. Ресторанных блюд не подавалось. Все было предельно просто и быстро, потому что нужно было накормить личный состав госпиталя и, конечно, больных.
Какие в госпитале были условия работы?
Условия моей работы были очень тяжелыми. Представьте: на вас надели резиновый мешок, и вы должны работать 4 часа до обеда и 3 часа после (с 16.00 до 19.00) — в самый зной мы не работали — 6 дней в неделю, и туда вам еще дует горячий кондиционер. Кроме того, в резиновой палатке работают сушильные шкафы, которые стерилизуют бутылки, 4 автоклава, которые стерилизуют растворы, работает компрессор. Я сижу, передо мной 4 чана по 50 литров раствора, то есть 200 литров, и мне их надо разлить по 400-миллиграмовым бутылочкам и каждую проверить, чтобы там не было примесей. Вот это была моя основная работа.Ну и попутно приготовить какие-то порошки, микстуры. В аптеке со мной было ещё два человека: руководитель мой и начальник аптеки. 3 человека обслуживали госпиталь. Работать было тяжело, именно из-за погодных условий.
Расскажите про вашу дочь. С кем она осталась? Как вы переживали разлуку с ней?
Я уехала зимой, а моя дочь в 87-ом пошла в 1 класс, жила с бабушкой и дедушкой.
Конечно, тот момент, когда я получила от нее первое написанное ею письмо — эти эмоции невозможно передать словами. И потом, когда получали письма, я всегда ждала, что она мне две строчечки напишет. Письма — это вообще отдельный момент.
До сих пор, хоть и прошло уже 35 лет, если я слышу шум винтов вертолета, у меня из подсознания всплывает одно только слово — почта. Почту всегда доставляли вертолетом, и он каждый раз пролетал прямо над нашим модулем.
Писем конечно ждали очень. Очень. И писали по мере возможности, сколько могли.
Какой была ваша встреча с дочерью после столь долгой разлуки?
Мама, папа, брат и моя маленькая Саша приехали на вокзал меня встречать с поезда. Моя дочь испугалась. Потому что я ее схватила, обнимала, целовала, а она ничего не могла понять: почему мамы не было, не было так долго. За бабушку вцепилась, а я ее тискаю, жму. Конечно, все плакали и мама, и я.
Как так вышло, что вам пришлось судиться с Министерством обороны за удостоверение ветерана боевых действий?
По закону в нашей стране существует несколько категорий льготников, которые могут получить это удостоверение. Когда мы приехали в Афганистан, нас сразу отнесли к вольнонаемным работникам. Но я-то ехала не по своей воле, а в командировку. И если бы я не уговорила начальника строевой службы дать мне справку, что я там была, я бы вообще нигде не значилась: меня ведь не исключали из списка воинской части в Пскове, никаких документов о нас там не было. Меня там не было. И только эта маленькая справочка, характеристика из госпиталя позволила мне получить это удостоверение.
Изначально, когда я подала документы на удостоверение, они посмотрели, что у меня в трудовой книжке ничего не написано, и я там не была, и отказали мне в выдаче этого удостоверения.
Я подала в суд. У меня были все материалы, но еще нужна была справка из архива. Таких архивы у нас в России есть в Подольске и в Узбекистане в Ташкенте. И нигде сведений о том, что был такой госпиталь на территории Джелалабада, нет — был сожжён архив при выводе войск. Мне еще повезло, что у меня остался служебный паспорт — у всех его забрали, а у меня остался. У меня не забрали его, потому что я ехала в командировку.
У меня были фотографии, были архивные справки, что "нигде не значился", но я доказала, что я там была, и что мне положено удостоверение ветерана боевых действий!
Но это удостоверение, к сожалению, дает статус ветерана только тем, кто там работал на гражданских должностях. Из льгот, которые предоставляют, 4 пункта: внеочередная установка телефона, внеочередное получение садового участка, пользование ведомственными поликлиниками, то есть военными госпиталями, и похороны за счет государства. Последнее уже отобрали.
То есть на размер пенсии это не влияет?
Нет. Ни на пенсию, ни на жилищно-коммунальные условия — ни на что. Только от общественных организаций, например, союза ветеранов Афганистана, нам выделяют путевки на оздоровление, раз в 3-5 лет. Причем, проезд все-равно не бесплатный, за свои деньги, а отдых бесплатный. И то это все появилось только 10 лет назад, а 20 лет назад нас вообще не было нигде.
Конечно, мы в горы не лазили, с автоматами не бегали, но девочки-продавцы в колоннах ходили, привозили товар, девочки строевой части печатали и возили в Кабул наградные документы, а медики... Среди ночи мог раздасться крик, клич: «Раненых привезли, третья группа крови на выход». Спишь ты, сдавал вчера или сегодня — девочки шли и сдавали кровь.
Мы в других условиях работали, но наша работа была не менее важна, чем военная служба. А нас задвинули, сказали: «А вы в горы не ходили». Но портянки стирали вам, и кровь сдавали вам!
Девчонки в медротах, конечно, вообще насмотрелись там, рассказывали — мы же общались, все жили в одном модуле. Рассказывает мне одна: «Это невыносимо. Мне самой 25 лет, а парень умирает, держит меня, плачет: "Мамочка, обними меня, поцелуй, мамочка"» И обнимали, и целовали, и говорили: «Сынок, я с тобой».
Мы в горы не ходили, но мы работали. Не наша была задача — по горам лазать. Наша задача была — обеспечивать тыл. Как всегда, как и в Великую Отечественную войну — победили, потому что тыл был тоже!
Но не вспоминают о нас.
Беседовала Татьяна Стрен