Мальчик усмехнулся краешком рта и подошёл к двери отцовской коморки широкими шагами, под громкий звук скрипящих половиц. Сначала резко дёрнул ручку, чтобы убедиться, что комната заперта, а потом вставил ключ в замочную скважину и повернул. Раздался щелчок, но дверь открылась с усилием, видимо, из-за скошенной дверной коробки.
Внутри было темно. Несмотря на открытое окно и лившийся оттуда лунный свет, комната оставляла ощущение полностью изолированного от мира пространства. Данжур ударился коленом об узкую кровать, жавшуюся к стенке, и поморщился. Пришлось пригнуться, чтобы не задеть макушкой потолок. Дверь мальчик закрыл, в комнатушке было слишком мало места и без этого.
Глаза Данжура достаточно привыкли к темноте, и он осмотрелся. На полу стояла лампа, которую мальчик быстро зажёг с помощью огнива, что валялось рядом. Масла в лампе осталось на донышке, поэтому надо было спешить. Помимо кровати, здесь как будто бы ничего не было. Но потом мальчик заметил прибитую к стене карту, нарисованную, видимо, на овечьей коже. Жирным крестом отметили село, от него шли пунктирные линии с обозначением возвышенностей, рек и чего-то такого, что отец называл миарг. На карте их насчитывалось штук тридцать. Все дороги из села с миаргами были зачёркнуты. Он сдёрнул карту со стены и на всякий случай положил в карман, чтобы уберечь от матери.
Книг отца, о которых Данжур так много слышал, и правда нигде не было. Мальчик опустился на колени и ощупал пол. В верхнем правом от двери углу, под кроватью, обнаружились скомканный лист жёлтой бумаги, густо исписанный мелким убористым почерком. То был язык гор, которому Эген обучал сына с пелёнок. Забытый мёртвый язык, на котором общаются между собой только духи.
«...Устал. Закрываю глаза и слышу колокола. Я снова в пещере. Здесь темно. Повсюду эхо. За мной идёт друг? Враг?. Я не помню его имени. Тут холодно и стыло. Вокруг стрекочут насекомые. Звуки сливаются в единый гул, в котором отчётливо слышится “вор”. Нет, не послышалось. Здесь всё меня ненавидит. Но я не помню, почему.
Резко просыпаюсь. Кровь стучит в висках. Ещё ночь. На постели передо мной лежит “буру тогль”. Не понимаю. Я же бросил его в лесу. Точно бросил в один из колодцев. И слышал, как оно разбилось. Но на тогле нет даже царапины. Прошло два месяца, и оно вернулось. И опять в полнолуние.
Ближний и даже срединный лес эту штуку не остановит. Придётся зайти в глубинный, где растут сосны. В бору наверняка есть муравейники. Засунуть тогль поглубже и уйти не оглядываясь. Надеясь, что это оставит меня в покое. Оно как клеймо. Рядом с ним старые раны снова кровоточат. Оно лишает сна.
Пробовал продать, да никто не берет. А потом не могут вспомнить, что видели. Неужели я купил это когда-то? Или нашёл в лесу? Не могу вспомнить. Ничего не помню...”
Часть текста не разобрать. А словосочетание “буру тогль” и вовсе было незнакомым. Но теперь, по крайней мере, становилось понятно, отчего отец время от времени уходил в лес. Похоже, и на этот раз его уход был связан с таинственным тоглем. По описанию из дневника и того, что Данжур слышал от Эгена раньше, мальчик решил, что речь в записях идёт о волшебном предмете. Но дары всегда воспринимались им как нечто приносящее радость. От записей же веяло болью.
Мальчик опешил. Он никогда не слышал о каких-либо старых ранах отца. В селе то и дело затевались драки, это правда. Часто боролись за невест. Иногда спорили из-за скота. Иногда потасовка затевалась на пустом месте. Но Эгена никто не трогал. Он был высок и широк плечах. А уж мать Данжура всегда слыла чудачкой, и свататься к ней никто, кроме отца, не сватался.
Сильный порыв ветра обратил его внимание к окну. Отсюда было видно, как колыхался от ветра Цаг – густой кустарник с ядовитыми шипами. Некоторые из его веток лежали на подоконнике и легко постукивали по нему коготками. В свете лампы мальчик разглядел: деревянная поверхность неоднородна. На подоконнике было выцарапано «Дуудх анг», что на языке гор значило «звать зверя».
– Дуудх анг, – прошептал Данжур ночной прохладе.
Парень приблизился к надписи ближе, чтобы убедиться, что ничего не пропустил, и тут заметил, что в углублении цвет дерева темнее, чем обычно, и даже не чёрный, а бурый. Неожиданная догадка озарила его сознание. В историях отца колдуны часто использовали собственную кровь при проведении ритуалов. Так связывались живые и неживые материи. Но разве отец колдун?
– Дуудх анг, – повторил он.
Ничего не изменилось.
Данжур вздохнул. Одно дело слушать истории отца и верить, что где-то там существуют неведомые земли. Это не соприкасалось с его миром, поэтому не требовало много сил. Но совсем другое быть частью… колдовства? Мальчик протёр глаза, сгоняя остатки сна. А затем резким движением воткнул головку ключа в ладонь. От резкой боли он тут же сжал кисть в кулак и поморщился. Тяжело дыша, Данжур развернул к себе руку и заставил себя растопырить пальцы, не веря тому, что только что сделал, а затем ударил ладонью по надписи. Лампа вспыхнула и погасла.
– Дуудх анг, – голос мальчика приобрёл глубину и твёрдость.
Ветки Цаг слегка задрожали. Послышался хруст затвердевших трав. Что-то двигалось к нему из темноты. Мальчик прислушался: судя по звукам, это было не двуногое существо, скорее зверь на четырёх лапах. К шагам прибавилось едва слышное дыхание, что-то быстро приближалось. Колени Данжура чуть дрогнули, но он выпрямился всем телом, как посох, и ждал. “Что же за Анга такого звал отец?” – думал он.
Шаги замедлились и стихли, а затем из кустов, ломая ветки, выкатился клубочек чёрного меха. Данжур отшатнулся от окна, но существо поначалу лежало без движения на снегу. Несколько секунд мальчик не моргая смотрел на этого Анга, пытаясь определить малейшие движения грудной клетки, но для этого было слишком темно.
Потом начались метаморфозы. Сначала из мехового шара показалась пара небольших ушек: они чуть приподнялись и тут же снова пригнулись, будто чего-то опасаясь. Затем снова поднялись и существо медленно развернуло вытянутую мордочку в сторону Данжура. Анг опустил передние копыта на землю. Сын пастуха слегка улыбнулся и расслабил плечи, что поднялись от напряжения. Это был барашек, такой крошечный, что едва мог достать мальчику до колена.
Животное развернуло мордочку в сторону окна. Рожки у зверя были едва заметными, а шёрстка, спутанная и пыльная, росла во все стороны совершенно хаотично.
– Я ищу отца, – сказал Данжур. У зверя были янтарные глаза. – Я ищу отца. Эцка, – перешёл на язык гор Данжур. "Эцк" в переводе означало "отец". Барашек пригнулся к земле и жалобно заблеял. Кучерявая шёрстка встала дыбом.
Животное сделало несколько шагов назад и посмотрело на освободившееся пространство, приглашая мальчика выбраться на улицу.
Данжур оглянулся через плечо на тёмную комнату. Остаться там, где всё знакомо? Да и мать, наверняка, не спит и прислушивается. Но ждать в селе отца месяцы, а может и годы, не зная, где он и что с ним, не прельщало. Эген мог забраться в глубинный лес, желая оставить там тогль, и не найти дороги обратно. В то, что отец просто бросил их, верить не хотелось. Мальчик почувствовал ком в горле. Незнание хуже всего.
Он пролез в окно и встал на мёрзлую землю. Правая нога упёрлась в коричневый рюкзак, припорошённый снегом. Внутри обнаружились сухари, немного сыра, кожаный мешок с водой, сушёное мясо и тёплый плащ. Готовый набор для побега. Выглядело подозрительно. Книг в рюкзаке не нашлось. Мысли мальчика пребывали в смятении.
Барашек уткнулся тёплой головой в ногу сына пастуха. Данжур опустился на колени и осторожно погладил животное. Следы зверя вели вглубь кустарника, и хоть тот и был ядовит, но, закрыв лицо капюшоном плаща и засунув руки в карманы, можно было пробраться сквозь его заросли. Возвращаться домой не хотелось. По крайней мере, пока он не соберёт хоть немного правды об отце. Мать это тоже заслужила. Иначе в селе ещё тысячу лет будут говорить, что муж её бросил, потому что у неё не все дома.
– Веди меня, – решился мальчик. На этот раз барашек его понял и послушно пошёл сквозь Цаг. Переплетения тонких стеблей, усеянных фиолетовыми ягодками, словно небо – звёздами, манило и пугало.
Говорили, однажды маленький мальчик забрался в заросли Цага и вкусил одну из ягод. Его тело так и не нашли, а сам кустарник стали обходить стороной. Каждый год вырубали, и каждый год он снова вырастал: гуще и обширней прежнего. "В его корнях живут духи, никак не иначе," – часто говорила мать. Они стерегут наш сон.
Данжур закрыл лицо капюшоном прежде, чем последовать за барашком. И набросил на плечи отцовский рюкзак. Чутьё подсказывало – возвращаться нельзя. Даже попрощаться с матерью. Тропа через Цаг была его крещением. Если он выберется отсюда, то будет знать, что духи на его стороне. А добры или злы эти духи: об этом мальчик старался пока не думать.
Из-за капюшона он ничего не видел. Двигаться приходилось, полагаясь лишь на звук. Барашек шёл медленно. Раз или два, сын пастуха думал, что зверь мог заблудиться или и вовсе исчезнуть. Или даже его место мог занять другой. А Данжур бы и не заметил. Но ему оставалось только хорошенько работать локтями и ползти дальше. Наконец, впереди забрезжил лунный свет, и обессиленный мальчик повалился на траву.
Барашек прилёг рядом. Пахло от него не очень приятно, как и от любого животного вблизи, но Данжуру нравилось чувствовать рядом с собой живое, тёплое существо. Тело сына пастуха ломило от усталости. Мышцы ныли так, будто он полз не минуты, а часы. Когда он поднял голову, то неожиданно увидел горы. Лес остался позади. Никакого Цага вокруг не было.
Чертовщина какая-то. За спиной мальчика росли сосны. Даже не берёзы или клёны ближнего леса, и не дубы и вязы срединного. Так далеко даже шаманы не заходят. Данжур подумал о заколдованных хороводах. Время играло с ним в странные игры: очутиться близ гор за пару минут невозможно. И, тем не менее, он здесь. Блеяние барашка отвлекло от размышлений. Глядя в прямоугольные зрачки нового друга, сын пастуха сам не мог понять, почему доверял животному.
– Знаешь, дружище, – сказал барашку Данжур, – дедушка подарил отцу в детстве барашка. Тоже чёрного, но слегка побольше, чем ты. Он назвал его янгуром. – Он поглядел на животное. – Тот был заблудшей душой, пришёл с гор раненый и отец его вылечил. Давай я тебя так же назову?
Янгур едва заметно кивнул, хотя Данжуру могло и показаться.
– Вот и договорились, – мальчик устало рассмеялся. Он перевернулся на спину и засмотрелся на ночное небо, которое уходило в бесконечность, поблёскивая звёздами-маяками. Снег таял, соприкасаясь с кожей человека, и волосы мальчика намокли. Было так хорошо лежать на мягкой земле и смотреть вверх, ощущать, что рядом горная гряда и густой лес, защищающий его. Веки мальчика тяжелели, а мысли дрейфовали в прохладе, свободные и лёгкие.
Блеяние барашка раздалось у самого уха настолько неожиданно, что мальчик резко дёрнулся и тут же сел. Дыхание сбилось, он озирался по сторонам, словно забыл где находится. Но он и правда не знал, где. Взяв горсть снега, Данжур протёр лицо и вытащил из кармана карту отца. Янгур закусил край плаща и потянул мальчика вперёд.
– Ты что?
Барашек потянул сильнее. Он упирался передними копытами в снег, и, нагнув голову, пытался сдвинуть с места сына пастуха, хотя его сил для этого, конечно, не хватало. Настолько он был маленький.
Данжур прислушался. Лес был совсем близко. Хвойный и густой настолько, что меж деревьев не было видно ничего, кроме деревьев. И было тихо. Так тихо, будто лес затаился и ждёт. Ждёт, что мальчик заснёт. Данжур понял это так неожиданно, будто некто вложил ему в голову мысль. Лес не станет приближаться, но если человек будет беззащитен… А ведь если бы он шёл обычной тропой, то заночевать в лесу пришлось бы.
– Хорошо, идём, – мальчик сделал шаг, затем ещё один. По мере удаления от леса идти было всё легче и легче. Показалась покрытая снегом дорога, которая вела в горы.
Они уверенно начали подъём. Спустя полчаса задул ветер, словно гора проснулась от нежданных гостей. Пошёл снег. И чем дальше они заходили, тем свирепее был ветер. Согнувшись под натиском непогоды, Данжур помедлил, повернулся к ветру спиной, чтобы немного отдышаться. Янгур преданно стоял рядом. Зверь склонил голову, изредка посматривая на человека.
Данжур чувствовал, что его силы на исходе. Он буквально валился с ног, но оставаться на улице, когда такой ветер, было настоящими безумием. Мальчик ухватился за край капюшона и осторожно глянул через плечо. Тропа упиралась в обрыв. Но с правой стороны от неё он заметил небольшую расщелину в скале. Сердце возликовало, и Данжур из последних сил направился к укрытию.
Внутри было сыро и мрачно. Путники опустились на землю и долго молчали. Мальчик скинул с плеч рюкзак, достал кусок сыра и отломил кусок себе и янгуру. Баран быстро проглотил лакомство, прилёг и положил голову на скрещённые лапы. Его немигающий взгляд был устремлён дальше в пещеру, которая, похоже, была по-настоящему глубокой.
Человек сидел, прислонившись спиной к холодной скале. Над обрывом разыгралась самая настоящая буря, она бросала ко входу пещеры новые и новые хлопья снега, завывала в щелях так, словно общалась с горой. Данжур не заметил, как на него навалился сон, глаза тихонько закрылись, голова упала на грудь. Ладонь мальчика покоилась на спине янгура, тот дремал. Уши животного стояли торчком: ловили каждый шорох в недрах пещеры.