***
Серебряным крылом взлетит клинок разящий –
И в пляску смерти устремимся мы.
Под взорами Богов, нас, воинов, хранящих,
Мы в вихре стали закружимся, страх забыв.
***
Здесь не ристалище – здесь битва.
И жизнь твоя – здесь главный приз.
Взлетают змеи битв потоком,
Чтобы лавиной рухнуть вниз.
***
Падёт, сражённый, ясень битвы,
И холодеющей рукой сожмёт эфес.
Душа его уйдёт за Кромку,
В полёте дотянувшись до небес…
***
Мы строй над ним сомкнём, сражаясь,
Ударом отвечая на удар,
И путь к победе яростью упрямой
Проложим мы на страх врагам.
***
И сжав плоды полей кровавых,
Мы ратный труд свой завершим.
Помянем павших братьев наших,
Им честь и славу возгласим.
________
浪
人
ЧАСТЬ 1. Приход
Боль… И тьма. Не та беспросветно-чёрная Тьма – уже нет. Есть блики, есть предпосылки к просветлению, есть какие-то оттенки и цвета – преимущественно красный. А ещё есть ощущения. Странные, если честно. Только что я сидел в инвалидке, а теперь валяюсь лицом в траве, а не на асфальте, что было бы логичнее. Значит не «всё» ещё?..
Я валяюсь, свернувшись в позу эмбриона. Мне больно. Гудит и потрескивает голова, саднит всё, практически, тело и… И, чёрт бы драл всё на свете! Я полноценно чувствую всё своё тело! Реально ВСЁ! А не несколько слабо поражённых парезом участков, что было уже привычным совсем недавно! И, блин блинский, я же сейчас реально смогу встать и побежать! Ура!
А-с-с-а… Откуда-то прилетел некислый такой пинок мне по рёбрам, и с ним прикатило окончательно ощущение себя и окружающего Мира. Я чувствую новый приступ боли в офигаченном кем-то боку, понимаю, заодно, что вокруг по-летнему тепло, что светит Солнце, что дует лёгкий тёплый ветерок... А ещё я слышу чьё-то ржание в две-три глотки и лающую речь на… Немецком?.. Это что за нафиг на мою больную голову?
Окончательно разлепляю глаза и поднимаюсь на четвереньки. Только для того, чтобы огрести ещё один пинок, на этот раз точно в филей, и спикировать лицом обратно в высокую густую траву. Снова слышу ржание и снова гавкание на немецком. Разбираю:
- Steh auf, du verdammter russische schwein![1]
Так… Ну… «штэй ауф» я понял. А за «руссише швайн» мне скоро кто-то конкретно ответит. Ладно… Встаю и упираюсь взглядом в трёх субчиков. Молодые, наглые, одеты в… Фельдграу[2]?.. С Кар.98к[3] у кого на плече, а у кого в руках?.. Ох, ты ж… Мама! Роди меня обратно! Хотя… Учитывая то, что было, как я помню, примерно пять минут назад… Не… Обратно не надо… Данке шён[4], конечно, но обойдусь я как-нибудь без такого «счастья». Я тут как-нибудь так – «пешком постою»…
Поднимаю руки… Противно… Но пока особого выбора нет. Пока. Исключительно «пока» и это однозначно. Жду команды и получаю её в виде тыкания стволом карабина в сторону, и очередной серии лая:
- Гр, гр, гав, гав, Schneller[5]!
Ну, ладно. Хрен с тобой, золотая рыбка. Мне пока нетрудно. Туда «шнеллер», говоришь? Ну, пойдём туда, посмотрим чё там, да как. Меня гонят по полю в сторону лесополосы. Или это роща? Не знаю… Не помню… В общем – гонят. В место под названием «там».
***
«Там», на припёке у обочины просёлочной дороги, обнаружилось ещё десятка два-три бедолаг, в том же, что и я состоянии. То есть битых, драных, полностью обалделых, одетых кто во что горазд – кто в форме разной степени растрёпанности и комплектности, а кто и вовсе в нижнем белье. Сидят толпой на траве, лицом к… побоищу.
Именно побоищу. Здесь был недавно полевой лагерь батальона. Теперь… Поле усеяно воронками, почти все палатки распластаны по земле или в виде клочьев брезента разнесены по окрестностям, а батальон лежит, раскиданный по полю, на месте и вокруг того самого лагеря… Бойцы не успели ничего: не то, чтобы выстрелить – даже и вооружиться. Легли все… Кроме нас: двух десятков «счастливчиков» в разной степени окученности и контуженности.
Смотрю на поле. Фрицевская трофейная команда, собирая то, что может им пригодиться, бродит по бывшему лагерю, перешагивая и иногда пинками передвигая тела погибших. Несуетно, спокойно. Просто работа у них такая. И именно это деловитое спокойствие поднимает в моей душе волну тихого пока бешенства. Возникает в ещё гудящей голове и там остаётся мысль: «Я за вас посчитаюсь ещё, парни. Обязательно. Без вариантов. Спите спокойно.»
Так и сидим. На поле время от времени раскатываются выстрелы – фрицы добивают тех, кому не повезло получить слишком тяжёлые, чтобы встать, ранения или контузии. В нашу толпу пригнали ещё человек пять очумевших, окровавленных, ободранных. Сидим…
Осматриваю себя. Да-с… Видок, однако, тот ещё. Гимнастёрка и нательная рубаха исполосованы в клочья, от пояса до воротника, который, к слову, уцелел, да ещё и остался застёгнутым, хоть и отодранным от остальной гимнастёрки. Сверху это всё закопчено, чем-то измазано и обильно полито кровью из нескольких ссадин, порезов и рассечений. Понятно теперь из-за чего ржали, не затыкаясь, на меня глядючи дойче зольдатены. Увидал бы я их в таком прикиде – сам бы ржал, долго не успокаиваясь. Ну, да ладно. Сочтёмся ещё. Зато они меня и обыскивать побрезговали.
Что там ещё с формой и, так сказать, содержанием? Оказывается, каким-то диким чудом сохранились на лоскутах гимнастёрки два нагрудных знака и значок – какие именно рассмотрю потом, при случае – и уцелел левый нагрудный карман с, вроде бы, документами. Какими документами – опять же посмотрю потом. Пока просто прячу всё это имущество поглубже, вместе с воротником.
И, кстати, про воротник. Петлицы на нём были знатные. Можно сказать – зачётные. Малиновые, с красным просветом, эмблемой в виде скрещенных поверх мишени винтовок и латунным треугольником в заднем верхнем углу. Да-с… Зашибись… Лучше иметь дочь проститутку, чем сына… меня… Да… Командир отделения, он же комотд, он же, блин, ефрейтор стрельцовых войск. М-дя-а… От же ж, сподобился на старости лет… Ну, да ладно – «неприятность» эту мы переживём. Главное – голова гудит уже гораздо меньше. А порезы и ссадины – пустяки. Дело житейское.
Минут через двадцать сидения раздаётся адресованная нам серия конвоирского лая. Встаём и идём куда-то на запад по просёлку – кто загребая пыль сапогами, а кто босиком. Шли, примерно, минут десять. Нас пригнали на какой-то не-то хутор, не-то ферму где и присоединили к толпе бедолаг, сидевшей в огороженном плетнём загоне для скотины. Спустя минут пять простоя нас уже всех скопом гонят куда-то дальше.
***
Такой же, как и раньше просёлок и «пыль, пыль, пыль от шагающих сапог»… Лай конвоиров – хорошо, что нет у них собак. С ними, с собаками в составе конвоя, всё стало бы… пикантнее.
Припекает Солнце. Начинает доставать желание попить. Отрываю пуговицу от лоскутов гимнастёрки, засовываю её под язык. Усилившееся слюноотделение помогает обмануть организм.
Я продолжаю монотонно, размеренно идти. На ходу, аккуратно, пытаюсь по максимуму размяться – движения рук и ног, наклоны корпуса. Всё в рамках ходьбы, стараясь не выделяться активностью. Временами я просто прогоняю в голове телодвижения, с последовательным напряжением соответствующих групп мышц. Этакая «ментальная тренировка»: о чём-то подобном читал я когда-то в книжках то-ли про йогов, то-ли про Шао-линь. И получается ведь. Руки и ноги слушаются с каждым шагом лучше, вспоминаются навыки. Даже те, которые я вроде бы давно и безвозвратно забыл. От же ж, что пинок животворящий с человеком-то делает! Да…
А ещё я вспоминаю всё то, что читал когда-то об этой Войне. Получается так, что конкретики по боевым действиям в моей памяти осталось мало, то есть практически нет её, этой самой конкретики. Есть общая канва, основные события и не более того. То есть школьная программа с небольшим плюсом. Вот и нет особого смысла ломать над этим голову, от слова «совсем».
Но ещё я вспоминаю, как жилось у фрицев пленным, и как под фрицем жил мирняк. И я точно знаю: в плену я не останусь. Я однозначно уйду на рывок. С этого вот перегона и уйду – пока есть силы, пока не заморили и не загоняли, пока не растерял запал. И, что тоже немаловажно, пока я не дохну с голодухи или обезвоживания, которые реально наступят в скором будущем, ибо с кормлением и поением пленных дойче юбершвайнен[6] заморачиваться и не думают.
Причём срываться надо сейчас. То есть до того, как всё кардинально осложнится наличием забора из колючей проволоки с пулемётными вышками по углам, обученной охраной и сторожевыми собаками. Нельзя тянуть и откладывать. Нет смысла надеяться на то, что когда-то потом будет удобнее. «Когда-то потом» будет только хуже. Гораздо хуже. Без вариантов. И я это прекрасно знаю.
Поэтому срываться надо не просто «сейчас», а чем скорее, тем лучше – из этой колонны, с этой дороги, из-под этого конвоя, в тот вон приближающийся лес. Подстрелят? Пофиг – мне помирать не впервой.
Значит впереди рывок. А пока я иду и готовлюсь, не привлекая к себе внимания. Фильтрую обстановку в колоне и вокруг, ищу интересные моменты. А она, эта самая обстановка, однако, забавная и интересных моментов здесь хватает.
Нас, пленных, в районе сотни. Плетёмся колонной по просёлочной дороге. И охраняют нас… Десяток расслабленных, валуховатых зольдатиков: по два в голове и в хвосте колонны, по три на правом и левом флангах. Из десяти фрицев два автоматчика с МП-40[7] (Или МП-38 – не знаю, да и как-то пофиг. Пусть будет 40 – мне не жалко.), опять же по одному в голове и в хвосте. Остальные – с карабинами. И… Всё?.. Серьёзно?.. Ну… Спасибо вам, фрицы, за такой вот босяцкий подгон. Сдаётся мне, что и серьёзный разговор с вами мне тоже понравится.
***
Иду, дышу, готовлюсь. Демонстративно пошатываясь, откатываюсь в задние ряды, где и остаюсь, прикидывая, как подобраться на расстояние броска к замыкающей паре конвоиров, шагающей метрах в десяти-пятнадцати позади колонны...
Один из пленных бойцов, пошатываясь и с трудом волоча ноги, начинает отставать. Он не первый отставший от колонны за этот день и что с ним будет я знаю – видел уже. Дважды. Этот боец будет не первым, добитым фрицами на этой дороге за сегодняшний марш, но на сегодня последним, если мне чуть повезёт…
Продолжаю идти, фиксируя в памяти происходящее, а в душе кипит ненависть и однообразно стучит в восках одна и таже мысль: «Вашу мать, фрицы! Ктулху вам и вашему фюреру в печень! И за этих бойцов вы, уроды, мне ответите»!
Боец отстаёт… Его нагоняют замыкающие конвоиры. Автоматчик косится на раненного и что-то весело гавкает. Второй – мордастая рыжая сволочь с карабином с примкнутым штыком делает классический длинный выпад с подшагом, нанося штыком удар в спину бойца. Боец валится в пыль… А фриц наносит ещё один удар – добивающий – уже упавшему и идёт дальше, вытирая штык-нож…
И ведь это повторялось уже не раз, по одной и той же схеме. На каждом из отстававших раненых эта гнида одинаково оттачивала навыки штыкового боя. Ну… Моя очередь отставать. Вам понравится, твари – посмотрим кто кого забодает.
Через два десятка метров, я выплёвываю пуговицу и, держась за голову и шатаясь, сбавляю темп и скорость движения, выпадая из заднего ряда.
Пять метров до атаки. Скручиваюсь в поясе чуть влево, чтобы видеть цели. Ссутулясь, скособочившись и наклоня голову, с видом жалким и умирающим, продолжаю плестись вслед за колонной, отставая, смещаясь чуть вправо и с каждым шагом собираясь сжатой пружиной.
Слышу разговоры конвоя – зубоскалят, ржут. Вижу их краем глаза. Автоматчик расслаблен – автомат на животе, руки на ствольной коробке. Что-то говорит второму. Тот отвечает, скидывая карабин с плеча. Готовится к очередному развлечению. Ну, ну. Сейчас я тебя, мразота, развлеку от всей души.
Три метра до атаки. Конвоир поудобнее, для штыкового удара, перехватывает карабин, примеривается и делает шаг вперёд, вкладываясь в выпад.
ФАС! Рывком разворачиваюсь через левое плечо, ухожу в сторону с линии атаки, резко сокращаю дистанцию. Моя левая рука падает на ствольную накладку карабина, правая нога вбивает сапог во фрицевское колено, а правая рука наносит со всей, какая есть, дури удар кулаком в висок. Рывок – карабин у меня в руках, а фриц валится в пыль.
Разворот ко второму конвоиру. Автоматчик – глаза широко распахнуты, рот приоткрыт в удивлении – только сейчас начинает пытаться схватиться за оружие. Нет времени перехватывать карабин, и, продолжая разворот, я бью его прикладом в голову. Попадаю. Фриц летит на землю, я прыгаю за ним, срывая с его шеи автоматный ремень. Повезло – не запутался. Автомат у меня в руках. Как им пользоваться – помню. Видел в кино.
Падаю на колено, одновременно откидывая плечевой упор в боевое положение, вышибаю рукоятку затвора из предохранительного паза. Затыльник упирается в плечо, прицел выравнивается на левофланговом охранении.
Очередь. МП-40 выплёвывает четыре пули, прострачивая конвоира от пояса до плеча. Прицел перескакивает на следующего. Тот начинает разворачиваться, вскидывая оружие, что-то собирается крикнуть и не успевает. Очередь. Фрица с прошитой грудью отшвыривает в канаву. Прицел на следующего. Этот уже развернулся, упал на колено, карабин у плеча… Я быстрее. Очередь. Фриц опрокидывается навзничь. Разворачиваюсь вправо, но отработать правофланговый конвой не успеваю.
Колонна взрывается. Люди, только что понурые и покорные, вспоминают, что вот этих сволочей в фельдграу можно и нужно бить. Оставшихся конвоиров бойцы просто сминают, рвут голыми руками в какие-то секунды. Успевает хлестнуть винтовочный выстрел и коротко протарахтеть в голове колонны автомат. И всё. Конвоя больше нет.
Нет и колонны. Бойцы рвут когти врассыпную кто куда. Уверен – после пережитого за этот день никто из парней в плен не вернётся, и не одну фрицевскую глотку они хоть зубами перегрызут. Кто-то из уже бывших пленных задерживается у тушек конвоя, подбирая трофеи. Это ненадолго.
А я, в темпе брейка, подхватываю карабин и «контролирую» «своих» фрицев ударами примкнутого штык-ножа. Некрасиво? Да. Зато однозначно трупы, а мёртвые точно в спину не стреляют.
Торопливо, почти ломая пряжки, сдираю со своих «крестников» ранцы и сбрую, хватаю в охапку карабин с автоматом и несусь в лес напролом, не разбирая дороги, просто вглубь. Сколько бежал? Не вспомню. Долго, наверное. Затормозил на небольшой полянке у бочажка лесной речушки, свалил поклажу грудой и просто рухнул рядом, запалено дыша. Всё. Первый этап закрыт и первый раунд за мной. Сейчас надо хоть немного отдохнуть, хоть как-то привести себя в порядок, хоть что-то вспомнить и решить, как вообще жить дальше.
Одно могу сказать точно: Ждите, фрицы! Я иду!
ЧАСТЬ 2. Привал.
ЧАСТЬ 3. Сержант милиции Алтаев.
ЧАСТЬ 4. На восток.
ЧАСТЬ 5. Мальцы.
ЧАСТЬ 6. К своим.
ЧАСТЬ 7. Особый отдел.
ЧАСТЬ 8. На Слуцк.
На следующий день командование дивизии приняло решение отходить. Я не знаю конкретно почему и зачем, не знаю поступал или нет соответствующий приказ – слишком малый у меня чин, слишком незначительная должность и слишком ограниченный доступ к информации. Но даже и мне было понятно, что отход обусловлен нежеланием комдива попасть в котёл. Слишком далеко на восток откатилась канонада на юге и севере. Слишком часто временами погромыхивало и в нашем тылу. И дивизия тронулась на восток, на следующий рубеж.
А немцы словно с цепи сорвались. Атаки и обстрелы следовали один за другим, всё реже и короче выходили передышки, всё чаще появлялись в их боевых порядках танки, почти без перерывов висела у нас над головой их авиация. Они наседали постоянно. А мы дрались, отбивая их накаты, и шли.
Мы понимали – остановиться значит умереть. И продолжали движение, отступая от рубежа к рубежу. Цепляясь за высотки и речушки, окапываясь на опушках, превращая в опорные пункты попадающиеся на пути деревушки и хутора. Отступали с боями за каждый оставляемый нами рубеж, заставляя фрицев платить кровью за каждую пядь земли.
Мы не бежали – отступали. Арьергардными боями и отчаянным, до последней возможности, удержанием промежуточных рубежей, своей кровью покупая время для тех, кто занимал оборонительные позиции в Слуцком УРе. Мы дрались, жизнями наших братьев оплачивая часы, минуты, секунды для их развёртывания… Мы теряли людей, технику, артиллерию, обозы, и всё равно дрались. До упора. До железки. До последнего вздоха.
И Особый отдел 113-й СД, все четыре живых штыка усиленные отделением комендантского взвода, мотался по кругу, как овчарки вокруг отары, всё же больше затыкая образующиеся дыры в боевых порядках, чем оберегая безопасность. На нас постоянно повисали то фланговое или тыловое охранение, то передовой дозор, то арьергардные бои. Мы были, по сути, просто пожарной командой комдива, вступая в дело там, где становилось туго. Речь уже не шла о наших прямых обязанностях. Мы просто шли с нашей дивизией, исполняя свой солдатский долг.
***
Уже давно слились в одну бесконечную череду бои и стычки. И наплевать уже было, где конкретно мы в этот раз стоим. Главное – стоим, пока нет приказа уходить. И плевать на переходе куда конкретно мы отсекаем фланговый обход или рубим хвост кусками, отступая перекатами, но заставляя врага терять темп преследования. И уже, хоть и больно, но не столь важно какой именно по счёту состав приданного стрелкового отделения остался в этой траве… «Мы отомстим и за вас, парни. Мы с ними сочтёмся и за вас…»
Моя трофейная снайперка уже приказала долго жить, разрубленная, как топором, осколком снаряда ровно напополам. Уже и не помню, какой по счёту – Третий? Четвёртый? – трофейный автомат начал плеваться пулями куда угодно, кроме цели, от перегрева. Не важно это всё. Главное – не останавливаться. Главное – вперёд.
Всё давно уже слилось в один бесконечно кровавый поток… И навечно врезается в память боль… Боль от потери тех, кто стали боевыми товарищами, друзьями, братьями… Не бывает войны без потерь…
И в тот день мы стояли заслоном, прикрывая отходящую к очередному рубежу колонну штадива и управления. Всё было просто – нужно было продержаться до темноты и отходить вслед за колонной. И мы, Особый отдел, усиленный отделением комендачей в составе шести человек и стрелковой ротой из тридцати семи бойцов, спешно окопавшись, приняли бой.
Фрицы не шли на нас просто так – ни сейчас, никогда. Артиллерийский и миномётный обстрелы, и только потом, во второй половине дня, они пошли на слом. Попёрли цепями в сопровождении трёх бронетранспортёров. Сколько их было? Рота? Две? Уже не имело значения – наша задача продержаться, а не считать атакующих. И мы держались.
Два наката мы отбили, потеряв половину состава, но спалив все три БТРа и положив с полсотни, наверное, фрицев. А третья атака, уже вечером, всё же подошла на гранатный бросок и наш старлей поднял остатки заслона в контратаку, которую вёл он сам, лупя по немцам из своего автомата от бедра. Ответная пулемётная очередь скосила его в самом начале, на первых же шагах, но мы – все, кто ещё оставался в живых – уже встали. И мы заставили фрицев откатиться на исходные и в третий раз, ударив, как встарь, в штыки.
Мы выполнили задачу. Уже в темноте остатки заслона снялись с позиций и отошли вслед за колонной, унося с собой раненных. А мы, трое оставшихся сотрудников Особого отдела, вынесли своего погибшего командира.
Мы дотянули до относительного тыла старшего лейтенанта Государственной безопасности Артюкова Бориса Игоревича и похоронили, завернув в плащ-палатку. «Прощай, командир. Ты стал нам братом за этот бесконечный, огненный… Месяц?.. Год?.. Век?.. Земля тебе пухом, воин. Вечная Память тебе и Вечная Слава.»
***
И снова марш. И бесконечная череда стычек, боёв, оборон, попыток контратаковать…
И снова мы держали заслон, только в тот раз фрицы шли на нас с танками, под один из которых лёг со связкой гранат младший лейтенант Государственной безопасности Веригин Сергей Владимирович…
После боя, мы с Пашкой собрали то, что от него осталось в плащ-палатку и вынесли с собой. Потому что решили: «Своих не бросаем.» И ещё одна одинокая могила на опушке и молчаливое прощание…
И снова марш. А от Особого отдела остались только мы с Пашкой. И уже Пашка продолжал вести ЖБД[40] отдела все те дни, что ещё оставался живым…
Это была сшибка стрелкового отделения и нас с Пашкой с нарисовавшимися откуда-то на фланге фрицами. Встречный бой, где-то почти переходящий в рукопашку. Где-то там я потерял свой трофейный Вальтер, отстреливаясь практически в упор от прущих на меня дойче юбершвайнен – и чёрт с ним, с Вальтером: некогда жалеть. Главное у фрицев после той встречи накоротке минус три, из них один точно наглухо, а я жив и воюю ещё.
Мы отходим перекатами, держа подходящие рубежи, не давая фрицам проскочить вперёд, ударить во фланг прикрываемым нами парням. Мы держим рубеж, тянем время до подхода подкреплений. Мой автомат уже дымится, дожёвывая очередной, кто знает какой по счёту на сегодня, магазин, когда усиление всё же подходит. Вроде всё. Вроде можно уже отводить тех, кто ещё жив. А Пашка падает…
И я тащу его на себе, одной рукой держа Пашку, а второй продолжая бить из автомата куда-то туда, откуда плюётся свинцом нам вслед пулемёт. И я тащу его, хрипящего что-то про «брось меня». Нет, Пашка! Вот этого я не слышу! И я продолжаю его тащить к своим… А потом была сестричка, принявшая у меня эстафету… Но… Она проверяет у Пашки пульс и её глаза становятся грустными…
И опять это слово: «Всё…»
И ещё одна одинокая могила на опушке… И запись координат захоронения сержанта милиции Алтаева Павла Михайловича в ЖБД… А я теперь… и начальник Особого отдела 113-й стрелковой дивизии, и единственный его сотрудник в одном лице...
***
Дивизия дошла, всё же, до Слуцка. И не наша вина в том, что фрицы обошли нас с флангов, и что УР не устоял, и что нет уже тех подготовленных оборонительных рубежей, которые мы должны были занять.
И состоялся поворот дивизии на Бобруйск. Мы снова шли. Снова прогрызали себе дорогу вперёд, заставляя фрицев поливать собственной кровью каждый пройденный ими метр…
Фрицы всё-таки добили дивизию, как организованную боевую единицу под Бобруйском. И не в том дело, что они оказались сильнее. Не в том дело, что мы ослабли или устали. Нет. Нас просто осталось слишком мало…
Настал момент, когда в моём ранце вместе с ЖБД Отдела оказался ЖБД дивизии. А НШД-113[41] на прощание прошептал:
- Пряхин!.. Вынеси… Знамя… части!..
И свёрнутое Знамя дивизии заняло своё место у меня на груди под гимнастёркой. Дело не в том, что я остался последним в дивизии. Просто я был последним из группы управления и штаба. А от дивизии осталось около пятидесяти человек в нашем отряде и примерно по столько же ещё в трёх или четырёх организованных группах.
И мы продолжили поход. Направление в этот раз –просто в сторону фронта. С простой задачей: прорваться к своим. Вот и вся цель нового марша. И мы продолжили идти. Фрицы, по большому счёту, оставили нас в покое. И марш был, на этот раз, относительно спокойным. Ровно до тех пор, как мы добрались до фронта.
***
Как мы ухитрились проскользнуть незамеченными – одним Богам ведомо. Но вот она – линия обороны РККА. Вот фрицы, готовящиеся её прорывать. И вот мы. И вот наш командир, старлей-артиллерист, говорящий:
- Нехрен мудрить. Ночью прорываемся с боем к своим. Вот и вся на хрен диспозиция.
Ну, так вперёд. И мы рванули. Фрицы просто проспали наш удар – мало того, что ночью, так ещё и с тыла – и мы проломили их порядки, как носорог ломает тростник. Но самое весёлое началось при прохождении ничейной земли. Мы снова шли перекатами, прикрывая друг друга, а нам вслед били фрицы из всего, что у них было. А мы продолжали рваться вперёд, отстреливаясь почти не глядя куда – просто в их сторону. Теряли людей, но рвались…
Я перекатывался со всеми, расходуя, не жалея уже последние патроны к привычной Мосинке. Бил по дульным вспышкам, не надеясь попасть. Просвистит пуля у какого-то фрица над головой, дёрнется он, сбив себе прицел и не попав в кого-то из наших – уже хорошо. Некогда выцеливать. Некогда задерживаться. Вперёд! Вперёд!! Вперёд!!!
Я продолжал идти – плевать, что с каждым выстрелом винтовочный приклад кувалдой бьёт в простреленное плечо. Плевать, что подсумок уже пуст и в Мосинку дослана последняя обойма. Вперёд!
И когда мне от души прилетело в бедро – я упал и, в горячке, не обратив внимания на новую дырку – не первая – продолжил идти. Только замедлился, но всё равно шёл.
А потом прилетело опять – теперь уже в грудь. На последнем метре пути, на прощание. И я рухнул уже в наш окоп, перевалившись через бруствер.
Боль? Её не было. Я уже перестал чувствовать. Я только сказал склонившемуся ко мне бойцу:
- Сообщи в Особый отдел… У меня документация Особого отдела 113-й дивизии… Пока я жив ещё…
Меня перевязали. И я тупо сидел, привалившись к стенке окопа, понимая, что эти повязки меня не спасут – они просто чуть отсрочат уход. И я просто ждал с болтающимся на сгибе левого локтя трофейным ранцем с документами, со свёрнутым Знаменем в левой же руке и не выпуская Мосинку из правой.
Спустя какое-то время в поле моего зрения появился человек. Я уже не мог его толком рассмотреть – просто кто-то в фуражке… И я никак не мог понять то, что он мне говорил – слова проходили через уши, как через вату… Я смог только прохрипеть:
- Назовите себя…
- Капитан Государственной безопасности Киреев, - ответил человек в фуражке.
Это я разобрал… И, в ответ, снова захрипел, прерываясь и кашляя кровью из простреленного лёгкого:
- Товарищ… капитан Государственной безопасности… Разрешите передать для хранения… документацию Особого отдела… 113-й стрелковой… дивизии… включая Журнал боевых… действий Особого отдела… а также Журнал боевых действий… 113-й стрелковой дивизии… Также разрешите… передать вам… Боевое Знамя… 113-й стрелковой дивизии… Временно… исполняющий… должность… начальника… Особого… отдела… 113-й… стрелковой… дивизии… младший… сержант… Пряхин… Доклад… закончил…
Чувствую, как из моей руки принимают свёрнутое Знамя и ранец с документацией… Чувствую, что улыбаюсь… Кажется вижу, как капитан ГБ выпрямляется, принимает строевую стойку и вскидывает руку к фуражке в воинском приветствии… И валюсь на дно окопа. Я знаю – я сделал всё, что мог. Теперь – можно идти…
Мир вдруг суживается до микроскопической точки, из которой передо мной раскручивается воронка Света… И снова та же давешняя мысль: «Всё.»
[1] Steh auf, du verdammter russische schwein! - Встать, ты, хренова русская свинья! (нем.)
[2] Фельдграу – Обмундирование Вермахта.
[3] Кар.98к/Kar98k – 7,92 мм карабин Маузера обр. 1898 г. Основное стрелковое оружие Вермахта.
[4] Danke Schön – Спасибо (нем.)
[5] Schneller – Быстро (нем.)
[6] Юбершвайнен/Überschweinen – Сверхсвиньи (нем.)
[7] МП-40/МП-38 – 9-мм пистолеты-пулемёты Фольмера.
[8] Эрго/Ergo – Следовательно (лат.)
[9] Подарунок – Подарок (укр.)
[10] ТТХ – Тактико-технические характеристики.
[11] «Страшный прапор» - воинское звание старший прапорщик.
[12] Срочка – Служба по призыву в Вооружённых силах России.
[13] КМС – Кандидат в мастера спорта.
[14] СВД – 7,62 мм снайперская винтовка Драгунова.
[15] МБР – Межконтинентальная баллистическая ракета.
[16] 113 СД – 113 стрелковая дивизия РККА.
[17] Gott mit uns – С нами бог (нем.)
[18] «Комэск» - командир эскадрона.
[19] УР – Укреплённый район.
[20] «Кюбель»/ «Кюбельваген»/ Volkswagen Type 82 Kübelwagen - распространённый легковой автомобиль Вермахта.
[21] Зольдбух/Soldbuch – Солдатская книжка. Документ немецких солдат и офицеров.
[22] «З глузду зъихав» - С ума сошёл (укр.).
[23] «Chinga tu puta madre follando a su chocho sin polla con las manos en el culo» - очень грубое испанское ругательство.
[24] РККФ – Рабоче-крестьянский красный флот.
[25] «Эмгэшка» - немецкий единый пулемёт, в данном случае - МГ-34.
[26] «Старлей» - старший лейтенант.
[27] «Летёха» - лейтенант.
[28] КНП – командно-наблюдательный пункт.
[29] «Младлей», «младшой» - младший лейтенант.
[30] «Ja! Ja! Naturlich, Herr oficier! Javoll, Herr Oficier!» – «Да! Да! Конечно, господин офицер! Слушаюсь, господин офицер!» (нем.)
[31] «Ja! Ja! Ich verstehe Sie, Herr Ofizier!» - «Да! Да! Я понял вас, господин офицер!» (нем.)
[32] «Эмка» - советский легковой автомобиль ГАЗ М-1.
[33] «Штадив» - штаб дивизии.
[34] «Комдив» - командир дивизии.
[35] «Комендачи» - военнослужащие комендантского взвода.
[36] «Бранденбург-800» - немецкое разведывательно-диверсионное подразделение.
[37] ГУ ГБ – Главное управление государственной безопасности.
[38] ППД – пистолет-пулемёт Дегтярёва.
[39] ДП – ручной пулемёт Драгунова пехотный.
[40] ЖБД – Журнал боевых действий.
[41] НШД113 – Начальник штаба 113 дивизии.