Степные кочевники имели все ключевые характеристики классических цивилизаций и либеральных демократий - письменность, урбанизацию и, очевидно, прогрессивные ценности. А татаро-монгольское иго не сдерживало развитие Руси, но скорее помогало ему. Такую версию предлагают историки, решившие пересмотреть нарратив о кочевых народах.
ТИРАНИЯ И МУЛЬТИЭТНИЧНОСТЬ
В сентябре прошлого года папа римский Франциск, выступая в Монголии перед ее дипломатами, культурными деятелями и президентом, уделил особое внимание религиозной свободе и терпимости, созданной империей Чингисхана в XIII-XIV веках. Папа назвал это явление "замечательной способностью предков современных граждан Монголии признать выдающиеся качества народов, проживающих на огромной территории Империи, и сделать так, чтобы эти качества служили целям общего развития". Он также отметил Pax Mongolica - период стабильности, установленный монголами на всей территории Евразии, упомянув об "отсутствии конфликтов" и уважении "международных законов".
Многие христиане минувших веков были бы ошарашены словами Франциска. Первое упоминание о монголах в Западной Европе принадлежит монаху бенедиктинского ордена, который в 1240 году писал, что монголы - это "огромная орда отвратительной сатанинской расы... жаждущей крови и пьющей ее, разрывающей и пожирающей плоть собак и людей". Пять лет спустя папа римский Иннокентий IV направил Гююк-хану, третьему лидеру Монгольской империи, письмо, в котором выражал "свое изумление" тем, что монголы "вторглись во многие страны, в которых живут как христиане, так и люди других религий, и приносят на их земли разрушения, оставляя их в запустении".
Мусульмане также считали монголов кровожадными дикарями. Когда Хулагу-хан ворвался в Багдад в 1258 году, улицы заполнились трупами, вода в стоках стала красной, а великая библиотека Багдада - Дом мудрости - была сожжена дотла. Многие историки считают именно разграбление Багдада концом пяти веков культурного и научного расцвета мусульманского мира - золотого века ислама. В России и Восточной Европе термин "монголо-татарское иго" употребляется для описания не только периода монгольского правления, но и иных форм деспотизма.
Образ монголов как грубых животных оказался долговечнее их завоеваний. В пьесе Вольтера они показаны "дикими сыновьями насильников", которые захотели "превратить это великолепное место империи в одну огромную пустыню, подобную их собственной". Сегодня имя основателя империи настолько плотно ассоциируется с феноменом тирании, что это уже стало своего рода клише - говорить про политиков, что в системе координат они находятся "где-то справа от Чингисхана".
У ПАПЫ РИМСКОГО ЕСТЬ ЕДИНОМЫШЛЕННИКИ
Но папа римский Франциск - далеко не единственный, кто занимается борьбой со старыми стереотипами. "Мы чересчур легковерно согласились принять образ монголов как предельно жестоких завоевателей, которые с потрясающей легкостью покорили львиную долю Евразии", - пишет Мари Фаверо в книге "Орда: как монголы изменили мир". Ее работа по тону созвучна с другими недавно вышедшими исследованиями, например "Империям степей" Кеннета В. Харла, труду Энтони Саттина "Кочевники" и книге Николас Мортон "Монгольская буря: создание и разрушение империй на средневековом Ближнем Востоке".
Схожесть всех этих работ заключается в том, что их авторы стремятся пересмотреть сложившийся за многие года нарратив о варварстве кочевых народов и в частности монголов. В этих исследованиях предлагается своего рода "пересмотр легенды о Степи". Вместо опьяненных кровью чудовищ мы встречаем умелых управленцев, которые поддерживали развитие торговли, приветствовали свободу слова и свободу вероисповедания. Да, они захватывали города - однако это было обычной необходимостью в свете активного развития государства. И да, они порабощали ближних и дальних соседей - но ровно таким же образом поступали и многие другие народы. И эти другие народы зачастую делали это с большей жестокостью.
Пересмотр степного нарратива является типичным примером того, что историки называют "глобальным поворотом". Это более масштабный исследовательский проект, суть которого состоит в смещении фокуса - с национальных государств и споров о колониализме на народы и процессы, которые связали нас воедино. Это исследование того, что прежде оставалось в тени, изучение "слепых зон" истории. В центре внимания теперь должны находиться народы, которые, по словам Саттина, "долгое время жили только в рассказах и заметках наших писателей и историков".
Эти народы - одни из самых, на первый взгляд, неприятных и страшных в анналах и хрониках: "нецивилизованные", варвары у ворот, племена, которые, кажется, появляются из какого-то дьявольского портала, разрушают все на своем пути, а затем снова скрываются во тьме. Переосмысление степи меняет их место в истории. Она рассматривает их как самостоятельных субъектов - как народы, у которых есть своя история, которые построили общества не менее сложные, чем оседлые государства, которым они противостояли и которые внесли свой вклад в создание того мира, в котором мы живем.
Среди кочевников, о которых рассказывается в книге "Империи степей", Харла больше всего впечатляют Чингисхан и его монголы. Степная сверхдержава, созданная ими, была уникально долговечной и огромной. Именно через Монгольскую империю, пишет Харл, Запад получил с Востока технологии производства бумаги, блочной печати и изготовления пороха. Это стимулировало распространение знаний и помогло Европе установить свое господство на море. "Таким образом, глобальная экономика современной эпохи родилась благодаря наследию монголов", - считает Харл.
Идея о том, что монголы заложили фундамент современного мира - ключевая в этом новом подходе. Саттин приводит аргументы, схожие с аргументами Харла, добавляя к списку технических новшеств, которыми обогатился Запад, также компас. Оба автора опираются на такие более ранние работы, как "Чингисхан и создание современного мира" антрополога Джека Уэзерфорда (2004) - очаровательное, поэтичное и хвалебное введение в историю монголов, которое, как никакая другая книга, способствовала укреплению позиций и росту популярности идеи о пересмотре степного нарратива.
Все эти летописцы рассказывают похожую историю восхождения монголов. Скромный, находчивый, а порой и безжалостный охотник-кочевник по имени Темуджин, будучи брошенным своим кланом в девятилетнем возрасте, впервые за четыре столетия объединил племена, населяющие восточные степи. В 1206 году на собрании степных вождей (Курултае) его нарекли Чингисханом, что можно перевести как "океанский правитель". (В последующие два десятилетия он и его последователи стали первыми в истории, кому удалось объединить под своей властью земли между Каспийским морем и Тихим океаном - территорию, почти такую же широкую, как и сама степь.)
После его смерти в 1227 году империя Чингисхана продолжала расти, заняв в конечном итоге территории, которые составляли 20% земной суши - от Сирии до Кореи. На востоке его сын Угедей покорил Северный Китай. Когда внук Чингисхана Кублай-хан захватил юг, он объединил страну и основал династию Юань. О событиях на западе рассказывает Мортон в своем труде "Монгольская буря" и Фаверо в "Орде".
Обе книги являются выдающимися научными достижениями. Богатство же исторических источников, к которым обращаются их авторы, свидетельствует о монгольском космополитизме. Мортон, историк из Ноттингемского университета Трента, уделяет особое внимание на пространстве между дельтой Нила и Анатолией, где монголы взаимодействовали с халифами, крестоносцами и турецкими военачальниками. Фаверо, историк из Университета Париж-Нантер, рассказывает о Золотой Орде, которая зародилась в северо-западной части Монгольской империи, а после ее распада превратилась в автономное государство, охватившее большую часть Восточной Европы и Центральной Азии.
Мортон считает монгольские вторжения локальными катастрофами. Подобно тому, как падение астероида уничтожило нептичьих динозавров и открыло эру млекопитающих, монголы повергли в хаос восточное Средиземноморье - и в этом хаосе сгинули такие их соперники за владычество, как государства крестоносцев, Аббасидский халифат и империя Айюбидов. Впрочем, это же послужило толчком к появлению новых соперников, включая мамлюков в Египте и османов в Малой Азии. Обе эти группы также ведут свою родословную от степных народов.
МОНГОЛЬСКОЕ ИГО СПОСОБСТВОВАЛО РАЗВИТИЮ РУСИ
Монгольское нашествие на Русь длилось четыре зимы, с 1237 по 1241 год. На завоевание многомиллионного населения было послано не более пятидесяти тысяч воинов. Для своих завоеваний монголы выискивали и использовали слабые места своих противников. Русь была раздроблена, ее раздирали междоусобными распри князей. Напав в холодное время года, монголы застали население Руси врасплох - никто не ждал войны в это время года. Монголы применяли китайскую осадную технику для разрушения глинобитных и деревянных стен. К концу своей военной кампании монголы контролировали около двадцати городов Руси. Многие из них, включая Киев, в котором в те времена находилась столица, были разграблены. Большинство из них капитулировали в течение нескольких дней.
Общепринятый взгляд на монгольское владычество - это представление о нем как о жестоком порабощении, иго которого тормозило развитие Руси. Фаверо утверждает обратное. "Русские княжества демонстрировали невероятную экономическую стабильность во время своего подчинения Орде", - пишет она, указывая на тот факт, что в северо-восточной Руси в XIV веке было основано сорок или более городов. Она признает, что монголы рассматривали Русь как источник доходов с дани, но утверждает, что их стратегия была скорее торговой, чем репрессивной. Монголы прямо или косвенно связывали Русь с рынками в регионах Волги, Каспийского, Черного и Балтийского морей, а также Китая, Ближнего Востока и Средиземноморья.
"Безопасность и свободный проход для купцов и товаров; привилегированное положение для элиты, духовенства, торговцев и ремесленников; тщательно спланированные налоговые и земельные режимы; в основном непрямое управление - все это было залогом процветания как для находящихся в подчинении русских, так и для монголов", - пишет она. Монгольская политика не только не замедлила рост России, но, возможно, способствовала его развитию.
ГЛОБАЛЬНАЯ ИСТОРИЯ ВСЕГДА СТРАДАЛА ОТ ВЫСОКОМЕРИЯ ЗАПАДА, ХАЛИФАТА И КОНФУЦИАНСТВА
Пересмотр степного нарратива показывает сильные стороны и ограничения новой блестящей дисциплины под названием "глобальная история". Этот подход, о котором часто говорят, что он зародился в начале XXI века, возник на фоне тревог, связанных со стремительной глобализацией.
Новая глобальная история стремится продемонстрировать, что степные кочевники имели все ключевые характеристики классических цивилизаций и либеральных демократий - письменность, урбанизацию и, очевидно, прогрессивные ценности. Харл говорит, что хунну создали новую письменность, но, в отличие от письменности их соседей-ханьцев, ни одного материального артефакта от нее не сохранилось. Монголы строили города, но по меркам оседлых людей они были откровенно убогими. И да, Чингисхан допускал определенную степень религиозной свободы, но монголы, придерживавшиеся своих шаманских верований, естественно, считали, что другие религиозные системы стоят на порядок ниже, чем их собственная.
Глобальная история заявила о своей цели - децентрализовать мировую историю. Это, впрочем, требует более комплексного понимания того, в чем состоят трудности данной задачи. В случае с кочевыми обществами нам необходимо сменить ориентацию со статичного на гибкое, с социальной сложности, воплощенной в кирпичах и бюрократиях, на то, что важнее: динамическую способность к крупномасштабным коллективным действиям. То, что нас впечатляло в кочевниках, в конце концов, и есть то, что делало их уникальными.
Они жили в огромных кочующих обществах. Они объединяли в себе различные этнические группы и могли практически мгновенно мобилизоваться в случае войны. Они покоряли соседние государства и правили ими, иногда на протяжении многих поколений. Монгольский менеджмент наиболее эффективно воплотился в управлении войсками - самодостаточными, мобильными отрядами, которые насчитывали до ста тысяч человек и переносили с места на место дома, свои памятники, мастерские, дворцы и линии снабжения. С точки зрения оседлого человека, мы могли бы назвать их "движущимися городами", но этот термин не делает необходимого акцента на текучей, практически водной природе их сообществ, их способности перестраиваться в зависимости от рождений, отъездов и политических стычек.
Историки стараются показать, что, по словам Саттина, "история кочевников не менее замечательна и не менее значима, чем наша". Но мы так и будем считать себя мерилом всего, если не научимся смотреть иначе на свое собственное представление о значимости. Возможно, это самый большой подарок, который предлагает нам более глобальная история: величие, переосмысленное заново.
В статье использована информация из ИноСМИ