Муар. Серая муть, окутавшая все вокруг. И разноцветные всполохи — пляска огней на балу масок...
Маски. Диковинные маски, проплывающие мимо меня, улыбающиеся и смеющиеся в клочьях сигаретного дыма...
Шум. Гулкие, ритмичные удары, от которых дрожит пол. И кровь толчками бежит по венам, и ноги сами собой пускаются в пляс, и руки вздымаются вверх, тщась обнять небо, скрытое за светящимися огнями прожекторов...
Я материализуюсь в танцующей толпе, двигаюсь в такт музыке, пою, запрокинув голову и расставив в стороны руки, и ритм нанизывает меня на тонкую пульсирующую иглу, и грудь разрывается от недостатка кислорода, и сердце стучит все быстрее и быстрее. Грохот его ударов наполняет пространство, заглушает рокот динамиков, глаза испускают мерцающий свет, и голос плачущей скрипкой звучит под бетонными сводами...
Я вижу ее глаза. Радужные разводы вокруг расширенных в полутьме зрачков. Они переливаются калейдоскопом цветов, пронзают дымную мглу, выжигают черные дыры в моем сердце. И все пустеет вокруг, есть только я и она, музыка и огни, ночь и любовь, ярко вспыхнувшая сверхновой. Я иду, влекомый радугой ее глаз, плыву, огибая безликие тела, и мы сближаемся, танцуя. Руки сплетаются над головой, тела дрожат словно под напряжением, а кожа жаждет ласки чужих губ и ловит обжигающие прикосновения длинных каштановых локонов.
— Какие необычные глаза! — шепчу я и наклоняюсь для поцелуя.
— У всех вампиров такие! — слышу в ответ и вижу улыбку. — Но помни, лишь вампир может увидеть радугу в глазах вампира!
Она смеется, и разноцветные радужки полыхают яркими огнями в обрамлении длинных ресниц.
— Ты жаждешь поцеловать кровопийцу? — она снова смеется и прячет губы, прижимаясь ко мне бархатной щекой.
— Сгораю от желания! — перекрикиваю музыку и целую маленькое ушко. — А вампир спрячет клыки?
— Клыки? — она отстраняется и удивленно смотрит на меня: в ее глазах кружат осколки радуги. — Какие клыки? Ты начитался россказней о кровососах, чесноке и осиновых кольях?
Смеется, обнажая два ряда жемчужно-белых зубов.
— Не верь, я инициирую тебя поцелуем!
Я ловлю прикосновение ее мягких губ, и наслаждение захлестывает меня, захватывает в бешено вращающийся водоворот страсти, несет к водопадам, что разбиваются в сверкающую пыль на дне каньонов неосуществленных желаний.
— Ты красив, — говорит она, снимая черную маску с моего лица. — А голос твой также прекрасен как лик? Арию мистера Икса споешь, если уж им нарядился?
— Ты начиталась театральных программ и жаждешь услышать мой голос? — улыбаюсь, отвечая иронией на иронию. — Я — охотник на вампиров, спрятавший глаза за маской, а душу в черную мишуру одежд. Я пришел за тобой!
И снова поцелуй, и снова полет над толпой, пульсирующей в ритме танца как многоцветная медуза в океанских водах. Ее ладони жгут спину сквозь тонкую ткань костюма, а зубы оставляет на губах глубокие, саднящие от удовольствия раны. Она пахнет Кензо, молодостью и страстью.
— Пойдем отсюда!? — шепчу я, спрятав губы в шелковых прядях каштановых волос. — Я так давно искал тебя!
— Ты когда-нибудь занимался сексом, танцуя в толпе?
— Нет! — соврал я и опустил руки к массивной застежке на ее широком кожаном поясе.
— Не моргай. Смотрим друг другу в глаза. И пусть весь мир подождет!
Она положила маленькие ладошки мне на плечи, и увлекла к ближайшей колонне. И слова пропали куда-то, канули в Лету, растворились в звуках чарующей мелодии, сменившей монотонный ритм быстрого танца. Зал Титаником поплыл на виду у звезд, пришедших на смену цветным прожекторам. И мы на палубе. Сгораем от нестерпимого жара желания. А рядом холодный айсберг реальности. Белеет прямо по курсу, грозя гибелью нашему еще не родившемуся чувству.
Мои руки уже проникли к ней под рубашку, пальцы ласкают соски, напрягшиеся и затвердевшие от жестких прикосновений, а язык не покидает ее губ, влажных, полураскрытых свежим розовым бутоном. Ее пальчики на моем теле. Ногти. Прикосновения остро заточенных бритв к незащищенной коже. Я опускаю ладони и расстегиваю жесткий ремень, придерживая брюки. Она выгибает спину, я чуть приседаю и вхожу в нее, прижимаясь спиной к холодному мрамору колонны. Медленные покачивания в такт музыке. И пусть смотрят все, пусть видят, пусть чувствуют, как нам хорошо...
— В детстве ты мечтал о полетах, — не прекращая ритмично двигаться, прошептала она, — мысли твои нестройным рядом теснились в неразвитом мозгу, ты хотел ДРУГОЙ жизни и ДРУГИХ ощущений?!
Она улыбнулась и поцеловала, не отрывая взгляда от моих, светящихся от наслаждения глаз.
— Ломая руки, ты вырывался из железных оков обыденности, стремился куда-то, — Она резко дернулась в сторону, и боль раскаленной иглой пронзила тело. — Не бойся. Я просто играю с тобой. Как кошка с мышкой...
— Или мышка с кошкой, — я сладко улыбнулся, пролив яд на слабый росток взаимной симпатии. — Прелесть в неведении...
И снова поцелуй, и снова ее глаза, чарующие, баюкающие разум, сковывающие волю. В них кружились водовороты цветовых бликов: голубая лазурь плавно сменялась насыщенной бирюзой, в которой тонули ярко-красные лепестки, песочные вихри заметали океанскую синь, а изумрудная зелень переходила в вишневые и коричневые аккорды. Мы были в плену у наслаждения, оно длилось и длилось. Уже закончилась песня, уже гремели вокруг стройные ритмы в четыре четверти, а мы все не могли остановиться. Когда наслаждение стало нестерпимым, сознание подернулось рябью, и сладкая истома наполнила тело. Я безвольно повис у нее на плечах.
Боль... Губы отзываются резкой болью...
Жест... Я отталкиваю от себя девчонку, и она тут же исчезла в танцующей толпе...
Кровь... Капает из прокушенных губ и ложится красными кляксами на белоснежную майку...
Вино... Шатаясь и неуклюже лавируя между танцующими телами, я бреду к огням выхода...
Такси... По шахматному полю на оранжевом фонаре гуляют пешки и ферзи...
— Вам куда? — хитроватый прищур и дымящая сигарета в руке, уверенно покоящейся на руле.
— Большая Якиманка.
— Пятьсот. У тебя вся майка в крови.
— Это — моя кровь, едем!
Усталость... Ничего не соображая, падаю в машину и сливаюсь с неудобным сидением. Усталость и увядание. Меня мутит от выпитого, ночные огни за грязными окнами сливаются в светящиеся полосы и исчезают за поворотами...
— Приехали, вылезай.
Дом... Смятые купюры исчезают в широкой ладони, я слышу урчание мотора за спиной и ищу цель — обшарпанную дверь подъезда. Монотонно переставляя ноги, поднимаюсь по древним ступеням. Поворот. Еще поворот. Кто планировал эти лестницы? Дверь надсадно заскрипела, и я оказался в своей квартире. Десять шагов до кровати. Здравствуй белое безмолвие...
Сон... Я лечу над землей. Усеянный звездами полог ночи держит тонкие нити, привязанные к моим рукам и ногам. Из-за черной линии горизонта встает солнце, нити начинают плавиться и растягиваться, я камнем падаю на переливающийся кроваво-красный диск. Свист воздуха и писк летучих мышей...
Пробуждение... Открываю глаза и рывком сажусь на кровати. Липкий холодный пот покрывает все тело, меня трясет как в лихорадке, мысли беспорядочно плавают в голове, рвутся и склеиваются, рождая невероятные картины и образы. На чердаке пищат летучие мыши и мешают мне спать…
Свет... Подхожу к окну и отдергиваю штору. Свет тысячами раскаленных иголочек вонзается в глаза, проникает в мозг и, кажется, в самое сердце. Закрываю ладонями лицо и отскакиваю в спасительный полумрак комнаты…
Вино... Только хорошее грузинское вино. Ахашени. Много вина. Потом ночной клуб и девчонка с радужными глазами. Только вампир может увидеть радугу в глазах вампира. Я опускаю голову. Майка пропитана уже запекшейся кровью. Бурые пятна на простынях и подушке…
Ванная... Первобытный ужас наполняет меня. В зеркале мертвенно-бледное лицо и водянистые глаза в глубоких, обрамленных морщинами впадинах. Нос стал крючковатым, губы опухли и посинели. Только черные волосы не изменили свой цвет. «Я инициирую тебя поцелуем», — говорила девчонка. Но вампиров не бывает, не существует! Это все сказки, сказки для устрашения маленьких детей! Я в отчаянии срываю майку и вижу тело, еще недавно накачанное и упругое, а теперь дряблое и морщинистое, покрытое тонкой сеточкой вен…
Слезы... Тяжелые капли медленно тянутся вниз, свистят как бомбы в полете и с грохотом разбиваются о кафельный пол. Я зажимаю ладонями уши и кричу во весь голос, но летучие мыши на чердаке пищат громче. Я врезаюсь лбом в зеркало, и дождь из сверкающих осколков окутывает меня. Но крови нет. Есть только буро-зеленая субстанция, забрызгавшая сверкающие грани.
Темнота...
***
Меня будит писк летучих мышей. Я открываю глаза. Потолок непривычно высок, а кафельный пол необычно жарок. Я поднимаюсь и только начинаю думать о том, что нужно пройти в спальню, как оказываюсь перед кроватью. Муха, случайно залетевшая из летней уличной жары в спасительную прохладу старого дома, падает на пол, сбитая мной. Обернувшись, я успеваю увидеть последний дюйм ее смертельного полета. Хищно раздув ноздри, запрыгиваю на подоконник. Разбитое стекло обрушивается с четвертого этажа, и внизу слышатся крики испуганных людей. Я смотрю в ночь.
Я никогда не видел ее до этого. Только тьму и неяркий свет фонарей. А теперь НОЧЬ и ЗВЕЗДЫ. И симфония звуков расцветает на тонких как луч барабанных перепонках. Я слышу, как в сотне километров от меня летит в темноте сова. Ее крылья со свистом рассекают воздух, взрезают его, как нож — масло, прессуют и давят, платя за возможность полета. А в трещинах дороги растет трава. Она тихо тянется из-под земли, со скрежетом, с надрывом взламывая асфальт. В окне напротив ярко-красной звездочкой полыхает кактус, расцветший в руках заботливой бабульки. Сама она тихо спит в старой металлической кровати, распространяя вокруг себя ореол умиротворенной старости.
Хрустальность восприятия мира. Я вижу любое движение во тьме, ловлю каждый звук, чувствую самый слабый запах и двигаюсь быстро, как кошка, нереально быстро. Сделав обратное сальто, оказываюсь у шкафа с одеждой. Огромное зеркало пусто — в нем меня нет.
Я кладу ладонь на стекло и впитываю тепло всей поверхностью кожи. Шаг до выключателя, щелчок, вспыхнувший свет, поворот головы. В зеркале снова нет моего отражения.
Бросаюсь к ящику письменного стола и среди прочего хлама нахожу пыльный и исцарапанный «Polaroid». Отвожу руку с фотоаппаратом на полметра от лица и нажимаю кнопку. Вспышка слепит меня, отзывается болью в глубинах разума, я отбрасываю фотоаппарат и закрываю глаза ладонями. Разноцветные всполохи, светящиеся точки и линии беснуются на экране зашторенных век.
Когда способность видеть возвращается, я подбираю наливающийся цветом пластиковый квадратик и вглядываюсь в проступающее изображение.
Красивое и совершенное, как будто выточенное искусным скульптором лицо. И глаза. Сверкающие радугой глаза вампира.
