Из серии рассказиков, начинающихся словом "ОДНАЖДЫ"
Чехов считал, что это и есть лучшее начало даже и для всякой прозаической мелюзги
...В деревню к на"м приехало кино. Ничего не знал тогда про это диво. Мне было семь лет. Я взволновался вдруг. Предчувствие необычайного коснулось моей души, которая не оперилась, ясное дело, и не умела ещё летать. В бывшем Божьем храме должно было всё это произойти. Бог был из него изгнан, конечно. Он удалялся от нас стремительно. об этом можно было догадаться. Следы его стремительности так и остались зиять в церковном остове. Я так и представлял его тогдашнее стремительное бегство, он бежал без оглядки, потому что ему было бы больно увидеть ещё раз свой бывший Божий народ. У раненого храма, между тем, уже некоторое столпотворение образовалось из деревенского люда. Самая мелкая лепта на входе в бывший храм составляла два яйца. Куриных, ясное дело. Все уже вошли в заветную дверь и я остался один. Выглянул механик, глянул на меня. Надежда на встречу с чудом горела в моих глазах, ведь это должно быть видно было...
Золотой с чёрными полосами бок вспыхнул и погас в захлопнувшемся райском дверном проёме и всё в этом мире потухло для меня. Это, узнал я много позже, было кино "Укротительница тигров".
И первую горькую истину я постиг тогда — этот мир несправедлив. И он не для меня....
Я впервые узнал тогда цену горю. Оно никак не равно оказалось тем двум куриным яйцам, которых у меня не было. Именно с тех пор я знаю, что детское горе неизмеримую имеет глубину и целое море взрослой скорби никак не сравнимо с ним.
Потом много было, конечно, разных других печальных, горьких и не очень происшествий в моей жизни. Некоторые даже возвращали мне веру в людей и я забывал про тот, вспыхнувший нестерпимым счастьем, счастьем, которого мне не дано было испытать, тигриный бок моего детства.
Но вот я вспомнил его опять и всё опять пошло прахом.
Как же так, думаю я, неужели этот бродячий киномеханик, который ведь видел же тот маленький кусочек живой плоти, окаменевший вдруг от горя. Ставший его воплощением. Эх, люди, как вы бываете неосторожны с детскими душами.
В тот миг я стал черствее. На самую малость я стал любить людей меньше, чем это определила нам природа. И в добро я стал верить меньше. Уродство этого мира, может, от того и взялось, что не все люди умеют вовремя прочитать написанное в детском взгляде.
Конечно, да, горе тогдашнее моё — капля в море общих житейских разладов с добром и духовным ладом. Но ведь каждая капля имеет свойство переполнять море. Ведь моя-то капля горя никак не испарилась со временем. Я стал беднее душой. И веры в совершенство людей и всего белого света стало меньше во мне.
Когда в магазине я покупаю теперь десяток яиц, я вижу, что никто тут не догадывается об истинной их цене. Вот ведь беда какая...