Страницы журнала "Русскiй паломникъ"
До революции в Америку русские нередко приезжали на заработки: поживут, поработают – и обратно. Таков был благочестивый Николай Пантелеев, впоследствии ставший диаконом. Душой он был монашеского склада, переписывался с монахами на Афоне. Посылал им большую долю своих заработков, и за это ему оттуда присылали духовные книги: «Добротолюбие», «Пролог» и другие. Незадолго до окончания срока пребывания его в Бостоне грянула революция на родине, опустился железный занавес, и Россия оказалась в тюрьме. Переписка прекратилась. Родственники, друзья в России стали как бы погребены, и он остался один в стране, чуждой его духовной настроенности. Он пал духом. Церковная жизнь без России – довольно скучное явление, если она окажется замкнутой в свое узко-русское существование, без желания наводить контакты с непонимающими американцами, чуждыми понятия православного национального быта, с их нажимом на материальное благополучие и телесный комфорт, с устройством жизни на чуждый русскому человеку лад, в котором духовные ценности ставятся на уровень хобби, диковинки и нежизненной реальности. Пал он духом, пал и телесно. Грех овладел его душой. Когда он пришел в себя, то ужаснулся и поспешил в храм исповедовать свой грех. Придя в храм, нашел батюшку, исповедовался. Но то ли батюшка оказался неопытным, то ли в раздраженном духе, когда выслушивал признание в тяжелом грехе, он вспыхнул от негодования и как духовник дал епитимью в несколько тысяч земных поклонов ежедневно. И сказал, что нужно это исполнять до тех пор, пока он сам не отменит, и никто иной не может снять с него епитимью. Чтобы он шел и каялся со слезами, и что иначе над ним висит вечное проклятие. В ужасе выскочил отец Николай из храма, бегом прибежал домой в скучную убогую комнату и бросился со слезами творить поклоны. Через некоторое установленное время он пришел в храм за разрешением исполненной епитимьи. Каково же было его удивление и потрясение, когда он увидел посреди храма своего судию-священника лежащим в гробу. Он умер и унес с собой на тот свет разрешение его епитимьи: никто, даже архиерей или патриарх, не в силах снять духовническую епитимью, по словам епископа Вениамина (Федченкова). (Он говорил об этом супругам Концевичам, от которых узнали об этом и мы. Им историю своей жизни и поведал отец Николай). Он глядел в гроб на лицо почившего своего судии и сознавал, будучи хорошо начитан духовных книг, что епитимья эта может быть разрешена только на том свете. Он знал, что отныне он пожизненный узник, что вести нормальный светский образ жизни ему уже не под силу, и что он должен смириться со своей участью. Придя домой, он завесил окна черной материей, зажег лампаду и принялся отбивать поклоны. Днем он работал на фабрике, а ночью отбивал поклоны. Вскоре его соседи начали жаловаться, что стук от его поклонов и его всхлипывания, и рыдания мешают им спать. Он переменил работу на ночную смену и уменьшил потребление пищи. Он и так часто постился, имея через своего соотечественника, местного еврея лавочника, довольно черного русского хлеба и селедки по дешевой цене. Отец Николай перестал есть другую пищу, потерял много веса, и глаза его были вечно красны от слез. Он изменился внешне и внутренне, перестал быть похожим на себя. Так как он работал ночью, а днем в темной комнате творил поклоны, то стал чужд дневному свету. Был очень худой, бледный и еле держался на ногах, но не сдавался. Со временем содержание духовных книг, которые он продолжал получать с Афона, обретало другой, более глубокий смысл. И он жаждал свободной минутки от поклонов, чтобы насыщаться той сокровенной действительностью, которая теперь по-новому проявлялась в ему уже хорошо известных аскетических сочинениях. Святые стали его друзьями, и хотя он не ходил в церковь, но в своей квартире чтением Часослова восполнял церковные Богослужения. Особенно близок стал ему преподобный Серафим Саровский. Отец Николай продолжал посылать свой заработок на Афон знакомым монахам, которые после закрытия выезда из России и гонений крайне нуждались в материальной помощи. Русский Афон вымирал.
Однажды ему прислали пачку бумажных иконок с просьбой продавать русским верующим в помощь голодающим престарелым монахам в вымирающем Андреевском скиту и в других пустынных келлиях. Среди этих иконок были и иконки преподобного Серафима. Вспомнив одного доброго профессора Гарвардского университета, отец Николай поехал к нему в предместье Бостона. Был прекрасный день. Путь лежал через весь город. По дороге, уже подъезжая, он спохватился, что забыл дома листок с адресом профессора. Он очень скорбел, тем более, что поездка была весьма продолжительная. Он залился слезами, сетуя на свое окаянство и безвыходность ситуации. Выходя из подземного поезда, в шумной толпе, окружавшей его, он очень переживал о бессмысленности своей поездки. Когда поднялся наружу, впереди в четырех метрах от себя, неожиданно увидел в спешащей толпе образ очень почитаемого им святого. Преподобный батюшка выглядел так, каким его изображают на иконах, в мантии и епитрахили без камилавки. Это был сам Серафим Саровский! Он смотрел приветливо на опешившего отца Николая, маня к себе рукой и удаляясь от него на то же расстояние. Автоматически отец Николай пошел за ним, несмотря на суетящуюся вокруг него толпу. Так он перешел улицу, авеню Массачусетс, по другую сторону от университета. Преподобный Серафим шел в толпе, оглядываясь на отца Николая и маня его за собой. Черная мантия скрывала его ноги. Отец Николай заметил, что он как бы плывет, а не делает шаги. Сначала он подумал, что перед ним привидение, но все было совершенно реально, и проходящие уступали ему дорогу. Так прошли они несколько кварталов, и на третьем перекрестке преподобный Серафим остановился и указал пальцем правой руки перейти на другую сторону улицы. Сосредоточившись при переходе улицы, он потерял из виду преподобного Серафима. Но продолжал идти вперед, думая, что догонит его. Но того и след простыл. Он рванулся вперед, ища глазами своего путеводителя, но его нигде не было. Тут он ощутил себя оставленным. Слезы появились на его глазах, и старое унылое чувство одиночества на чужбине снова заныло в сердце. Он вспомнил, что не знает адреса русского профессора. Что же ему было делать? Он никогда не бывал здесь. Чтобы пропустить спешащих мимо прохожих, он приблизился к стене дома и глаза его автоматически остановились на табличке жильцов этого подъезда. В этот момент ему бросилась в глаза табличка с фамилией профессора, к которому он шел. Тут ему стало явно, что преподобный Серафим привел его к профессору.
Он позвонил в дверь, и профессор его приветливо принял, купил предлагаемые иконки, снабдил угощением, и отец Николай радостным вернулся обратно. Затем он послал деньги монахам и продолжил свой скорбный путь покаяния.
Мы познакомились с ним, когда он был уже старым. Я одалживал у него духовные книги. Он сам мне все это рассказывал, и у меня не было никакого сомнения, что он говорит правду. Он продолжал свой подвиг, а в свободное время переплетал книги. Переплел и мне мой первый молитвослов. Когда-то его рукоположили в диаконы, но так как он был глуховат, то забраковали и даже не благословляли читать часы и Апостол по той же причине.
В другой раз отец Николай опять видел преподобного Серафима на улицах Бостона: на улице Тремонт около улицы Бойлстон, в старом городе недалеко от кинотеатра. Тогда преподобный Серафим не очень спешил, и он даже говорил с ним. Нас интересовало, каков был преподобный Серафим. Отец Николай видел его высокого роста, несогбенным, сияющего радостью, очень быстрого в движениях, и у него был высокий голос. Преподобный что-то ему говорил, но отец Николай скрыл от нас содержание разговора. Я не настаивал, так как было какое-то предупреждение. Но его радость лицезреть преподобного Серафима была окрыляющая, вдохновляющая умилением. И когда отец Николай рассказывал нам об этом, его глаза орошались слезами, невольно льющимися из его старческих глаз. Последние годы его жизни прошли в больнице, куда попал он по старости. Там он, срезая ноготь на ноге, поранил себя, началась гангрена, от которой он скончался. Задолго до своей смерти он купил себе могилу на русском кладбище в соседнем штате Коннектикут, где и похоронен.
