Глава II
***
Дёмушкин вдруг понял, что случилось.
И ему сразу же, до жути, захотелось курить.
Он остановился и по привычке похлопал себя по карманам в поисках папирос.
В карманах захлюпало, он чертыхнулся и смачно сплюнул с досады.
Дёмушкин остановился, облизнул пересохший рот и понял, что очень проголодался.
- Странная штука жизнь.. - сказал Дёмушкин, доставая из чужих котомок сало в мокрой тряпке и такой же мокрый хлеб.
- Человека, можно сказать, чуть не укокошили за сегодня дважды, а ему не нравится, что вилок нет.. - продолжил он немного спустя, макая яйцо вкрутую в слипшуюся соль..
Дёмушкин пытался одновременно переваривать духовную пищу с материальной.
Сытная еда, вперемежку с событиями дня толкали на рассуждения.
Он молча хрустел чьими- то огурцами и думал, что жизнь его всё- таки любит, как бы он не сопротивлялся, попутно выуживая из одной из котомок бутылку самогонки, бережно обернутую в газету " Правда".
- Ну, что Дёмушкин! - набирая воздуха перед глотком, обратился он сам к себе, подытоживая неудавшуюся поездку в места не столь отдалённые,- С днём рождения тебя, наш дорогой друг!
Горлышко бутылки прильнуло ко рту, кадык дёрнулся, отмеряя глотки́ алкоголя.
Весь этот набор - усталость, еда, самогонка, очень коротенькое путешествие на буксире, с незапланированным купанием, окончательно добили Дёмушкина.
Он выдохнул, мотнул головой, пытаясь смести наваждение.
- Хорошо, хорошо! - согласился непонятно с кем Дёмушкин, через минуту, прижатый тяжестью улик неожиданно вмешавшегося провидения в его жизнь:
- Допустим! А что дальше?!
Не дождавшись ответа, в новенькой тельняшке, ужатой от воды на два размера меньше, найденной здесь же, в одной из котомок, и в которую заботливо были завернуты огурцы с помидорами, он, лихо сбив бескозырку на затылок, принялся рассуждать о превратности сегодняшнего дня.
Сначала досталось толстомордому НКВД-шнику с его дурацким постановлением, потом сволочам- немецким лётчикам, безнаказанно положившим уйму народа, потом нашим зенитчикам, профукавшим сволочей- лётчиков, потом Гитлеру, которого непонятно какая мать родила и начавшему всю эту мутотень.
Алкоголь снял напряжение.
Захмелев, Дёмушкин разошёлся не на шутку, активно сдабривая характеристики перечисленных персонажей матом, помогая себе жестами.
На Сталине он осёкся и на всякий случай посмотрел по сторонам.
Излив душу в пустоту, Дёмушкин засобирался.
Вывалив содержимое котомок на землю, чтобы не тащить ненужное барахло, он среди множества вещей, обнаружил аккуратно сложенный свёрток.
Содержимое не успело намокнуть. Оно находилось внутри тканевого мешка, с петлёй на конце, больше напоминающий кисет.
Льняная ткань набухла и не пропустила воду.
В кисете оказалась икона, завернутая в лист бумаги.
Дёмушкин оглядел со всех сторон икону, скорбный лик с нимбом на ней, потусневшие краски, ухмыльнулся, и бросив короткий взгляд на небо, прижал её к груди, склонив голову, и не без ехидства сказал:
- Вот за это отдельное спасибо! Это то, что мне сейчас необходимо!
Он хотел её выбросить к остальным ненужным вещам, но вдруг увидел, что на листе, которым была обернута икона что- то написано.
Листок бумаги оказался письмом.
Развернув, Дёмушкин прочёл:
"Дорогой батюшка, отец наш Аввакум!
Кланяемся тебе всем приходом и желаем всех божеских благословений и милостей... "
Дёмушкин пробежал глазами вниз, минуя торжественную часть.
По всей видимости, проситель, вероятно, служитель какой-то поместной церкви, ходатайствовал взять на попечение своего сына из оккупированной уже территории.
" Вверяем судьбу нашего отрока и прихожанина общей паствы Николая. Поблагодействуйте в его судьбе насколько возможно, Будем премного благодарны!
Спаси Вас Бог! "- заканчивал письмо чей- то заботливый папаша..
К письму с иконой прилагался адрес на картонке, написанный химическим карандашом.
Картонка намокла, шрифт расплылся, и Дёмушкин с трудом разобрал написанное.
" Ленинград, Преображенская площадь, 1."
Дёмушкин сложил письмо, вернув его вместе с иконой в кисет, и так стоял несколько минут в раздумье, то ли вспоминая, где находится указанная площадь, то ли что делать дальше.
- Хорошо, - опять неизвестно с кем согласился Дёмушкин. У него неожиданно нарисовался план, - Сын, так сын!
Волею случая, Дёмушкин понимал, что оказался в подвешенном состоянии.
Час назад взрывная волна подняла его над буксиром, но не опустила.
Назад, домой дороги не было. Без документов, без работы, без жилья, без связей в городе тоже делать было нечего. К тому же, наблюдая, как движутся колонны с людьми, с вооружением, в сторону Ленинграда, нельзя было не понимать, что война пришла серьёзная и надолго.
Нужно было выживать, письмо с иконой давали какую- никакую зацепку.
Дёмушкин неожиданно обрадовался, вспомнив вдруг:
- Преображенская - это хорошо!
Это же совсем рядом с Большим домом.
Он по опыту знал, что самое спокойное место всегда в непосредственной близости от тех, кто сам всегда угрожает спокойствию.
И случись чего, никому и в голову не придет его искать возле главного здания НКВД..
Демушкин закинул за плечо котомку, поправил бескозырку и выкинув коленце, бодро пропел:
- Эх, яблочко! Куды ты котис-с-я!
Через несколько минут, машина, груженная солдатами, весело подхватила одинокого, немолодого матроса с надписью на бескозырке " Буксир 234" по дороге в город.
На многочисленные вопросы попутчиков, Демушкин отвечал что он юнга славного Балтийского флота, и откомандирован для дальнейшего прохождения в центре города, назвав адресом приписки штаб контрразведки на Литейном проспекте.
Услышав про органы безопасности, солдатики погрустнели, замолкли и больше лишних вопросов не задавали.
***
Батюшка Аввакум, настоятель Преображенской церкви, довольно крепкий ещё и не старый мужик, почти ровесник Дёмушкину, внимательно прочитал письмо.
Пока он читал, Дёмушкин стоял рядом и выжидательно курил папиросу, которой его угостили солдаты в машине.
Дочитав, батюшка свернул бумагу, потом долго разглядывал икону. Насмотревшись вдоволь, поцеловал её прямо в центр.
- Ну? - обратился он с вопросом к Дёмушкину, когда закончилась церемония передачи святынь, оглядываясь по сторонам.
- Что "ну" ? - изобразил простачка Дёмушкин.
- Сын- то где? - нахмурил брови священник.
- Так ить.. Все мы сыны божьи! - сказал Дёмушкин и истово перекрестился на крест.
- М- м-м! - удивился батюшка необыкновенному откровению.
- Раб Божий Николай! - представился Дёмушкин и поклонился в ноги отцу Аввакуму.
- А на баркасе за номером " 234" не хватятся раба божия Николая ? - сурово спросил батюшка.
- Очень не хочется дизертиров покрывать! Опять же, человеческий суд порой строже божьего! А у меня паства! Кто пасти овец будет, случись чего? -
Отец Аввакум кивнул в сторону Большого дома.
- Так нет корабля- то! - развёл руками Дёмушкин,- ещё в час дня был, а в три уже нет..
Дёмушкин уверенно назвал место и время трагических событий, и хотел опять перекреститься:
- Вот те истинный крест!
Но батюшка остановил, поморщившись.
- Ну, хорошо! - согласился он с доводами и принадлежностью Дёмушкина, - Моряк, так моряк!
И отвернувшись, быстро пошёл, показав знак следовать за ним.
- С печки бряк..- послышалось Дёмушкину, который поспешил следовать за батюшкой.
У входа в храм, отец Аввакум, неожиданно приблизившись к самому уху Дёмушкина прошептал:
- Праву бы руку, сииречь десницу, уставливали по крестному воображению: большей палец да два нижний перста воедино совокупив, а верхний перст с середним совокупив....
- Чего?! - отшатнулся от него Дёмушкин.
- Чего- чего! - передразнил его батюшка и выпрямился,- Крестным знамением себя осенять следует справа налево, а не наоборот, дурья твоя башка!
Дёмушкину показалось, что в глазах батюшки промелькнула еле заметная улыбка...
- Топор в руках держать умеешь?
- спросили его, уже, когда они спустились в полуподвальное помещение.
Дёмушкин поначалу кивнул головой, согласившись, и снял бескозырку, но потом настороженно оглянулся..
- Это смотря для чего..
Продолжение следует...