Василий Петрович Лихоимцев, чиновник средней руки на службе государевой, с достойным умиления патриотизмом обожал пончики.
Чем ставил в тупик рестораторов Неаполя, Ниццы, Мадрида. С упорством, переходящим в лёгкий садизм, заказывал к кофе не круассаны, чуррос,тирамису, а именно пончики.
Рестораторы краснели, бледнели, бормотали извинения на ломаном русском. Но Лихоимцев был непреклонен - пончики и баста! А так как отличался завидным постоянством в пристрастиях, рестораны посещал одни и те же, бедным иноземцам, никуда не денешься, пришлось осваивать мудреную русскую выпечку.
Но сильней, чем пончики, Василий Петрович обожал мзду. " Мздя, мздя, мздяшечка! " - приговаривал он. Толстые сосисочные пальцы пухлых ручек при этом инстинктивно делали загребающие движения к небольшому округлому чиновничье му пузцу, а лицо под венчиком редеющих кудряшек невнятного серого цвета делалось благостным, как пасхальное яичко.
Вот и сегодня, откушав кофею с пончиками, виртуозно испеченными домработницей Марьей Гавриловной, чиновник с удовольствием прикрыл глаза. На горизонте маячила ОНА. Взятка. В воображении Лихоимцева уже нарисовался новый " Ламборджини". Изящный, грациозный, сильный, как пантера. Или молодая танцовщица.
Дыхание участилось, руки сделали пару загребающих движений. Он кинул взгляд на часы: пора.
Всё шло по накатанной. Сотрудничали давно и прочно. Лихоимцев такие связи ценил. И человека, с которым встречался сегодня, уважал : тот мог бы и без него, Лихоимцева, всё провернуть. Дольше, конечно, да и тяжелее пришлось бы. Но уважил, через голову прыгать не стал.
Пухлый конверт перекочевал к чиновнику у портфель. Душа встрепенулись, сердце пропустило один удар. Жизнь заиграла красками радужными, как у Ботичелли. О котором Лихоимцев слышал штрихпунтиром на заре туманной юности.
Личный рай дал трещину дома. После сытного обеда и компота всё с теми же пончиками. В конверте было МЕНЬШЕ, чем грезилось и мечталось. В воображении Василия Петровича "Ламборджини" скукожился, сменил цвет с красного на скромный серый и превратился в "БМВ".
Чиновник издал стон замученной полонянки. Ну не пойдешь же, не скажешь:"Вы мне это, недодали три- четыре миллиончика." Больно уж человек был непростой.
Лихоимцев в душевных корчах смахнул дланью блюдо с пончиками. Часть сдобным дождем рассыпалась по столовой. Часть практически погребла пол собой кота Авессалома, породистого, как Тутанхамон. Кот издал сдавленный мяв и нагадил мимо лотка. В знак протеста ли, по идейным соображениям или просто от страха, Лихоимцеву было не до того.
Поднялась температура. Зазнобило. Зубы выбивали "ламбаду", ноги подергивались, будто Василий Петрович норовил пуститься в пояс.
Перепуганная Марья Гавриловна вызвала "скорую". Платную.
Врач, проверив всё, от фокуса прикуса до тонуса ануса, ничего не нашел, развел руками и вколол успокоительное.
Колбасить Лихоимцева не перестало, только от лошадиной дозы лекарства было на это наплевать.
Домработница, позвонив жене чиновника, зависавшей на модном курорте и лечившей несуществующие подагру, гастрит и вполне реальное отвращение к мужу, по её указке набрала номер медицинского неврологического светила.
К этому времени Лихоимцев уже икал. Лежал в позе эмбриона, прижимая конверт к груди.
Медицинское светило, озарив собою жилплощадь , пришло к выводу: во всем виноваты нервы. На курорт надо, на воды. Светилу до смерти почему- то хотелось пнуть пациента в зад. Аж нога начала подергиваться. Переставала только при мыслях о гонораре. Схватив оплату и чуть не поскользнувшись на начавшей выдвигаться вперёд ноге, светило поспешило к выходу.
Лихоимцев начал подвывать. Почему- то морзянкой. Марья Гавриловна ахнула и заметалась по квартире. Взгляд её упал на журнал, который читала с неделю назад, да и забыла. Журнал вещал о чакрах, энергиях и третьем глазе. С телефоном специалиста по всей этой муре. От отчаяния старушка судорожно набрала номер.
Спустя полчаса существо неопределенного пола и возраста возвестило, что у Лихоимцева закрылся третий глаз. Надобно открыть.
Чиновник мотал головой, существо вопило "ом!!" К нему присоединился кот. По тембру вокала совпали полностью. Глаз не открывался. Существо возвестило о размерах суммы, безнадёжности случая и смоталось, прихватив блюдо для пончиков.
Вытерев слезы и перекрестившись, преданная домработница позвонила сыну:"Петька, за Степановной смотайся живой ногой! За нашей , да!"
Степановной вся деревня, где раньше жила домработница, звала бабку- травницу. Та заговаривала грыжу, снимала порчу и венец безбрачия. Осечек у неё не было.
У несчастного Лихоимцева начались корчи. Марья Гавриловна плакала и шептала:" Господи, помилуй!"
Степановна, маленькая, смешливая, сухонькая, глянула в глаза Василия Петровича, глянула на обстановку особняка, провела руками над чиновничьей лысиной:" Эк тебя, милай, выворачивает- то. Это у тебя от жадности!" Повернулась к Марье Гавриловне:"А ты надысь пончики пекла? - та кивнула, - а скалку далеко ли убрала?" Марья Гавриловна мигом принесла нехитрый пекарский инструмент.
Степановна примерилась и с точностью, говорившей о немалом опыте, стукнула Лихоимцева в лоб!
Отпустило моментом. Встал, распрямился, задышал ровно. На пухлый конверт посмотрел равнодушно, словно там не деньги, а стопка бумаги:
- Что это с ним?- удивилась домработница.
- Заговорила его. От мздоимства. Только вижу, надолго не хватит.
Ты меня через полгода покличь. И полено приготовь.