Первое правило ведьмовства: всё, что ты делаешь, возвращается к тебе троекратно, будь то добро, будь то зло. Так устроен мир, и это непреложный закон. Так же, как и закон гравитации. Тебе может тысячу раз он не нравиться, но, если ты, вдруг, решишь взбунтоваться против него и взлететь с крыши высотки, то… тебе остаётся лишь только соболезновать.
Именно поэтому, Валентина не сердилась на тех, кто творил зло. Для неё они были не более, чем ударенными на всю голову мазохистами. Мазохистами, которых затопили их чувство собственной важности, многочисленные комплексы и непрожитые обиды. Такие наказывают себя сами, причём, сами того даже не подозревают. И, поэтому, смысл на них злиться?
Но, сейчас Валентина была в ярости. Хоть и не подавала виду. А в ярости она была потому, что столкнулась с такой вопиющей подлостью, которой бы позавидовали даже самые отпетые адептки вседозволенности, свято веровавшие в свою безнаказанность.
Она знала, что в современном мире, деньги, личная выгода и успех являются мерилом человека. И ради них очень многие готовы идти по головам и вырывать глотки у ближнего своего (и это Валентину откровенно пугало, даром что она, как настоящая ведьма, вполне была способна постоять за себя)… Но то, что уготовили Владимиру Станиславовичу, директору небольшого научно-исследовательского предприятия его… с позволения сказать, партнёры, было за гранью добра и зла.
Дверь кабинета с лёгким скрипом открылась, и в предбанник вошёл мужчина, хорошо за сорок, но вполне себе приятной и даже привлекательной наружности, похожий на добродушного кота тёмной масти с яркими изумрудными глазами. Мужчина остановился около стола. Валентина сделала вид, что старательно набирает что-то в ворде. Только, когда уже Владимир Станиславович прижал пальцы к вискам и с гримасой боли на лице, стал массировать их, Валентина решилась вмешаться:
— Владимир Станиславович, Вам чаю принести?
— А? - несчастный кот добродушно и страдальчески улыбнулся. - Да нет, Валентин, не надо, спасибо большое.
— Тяжёлый разговор? - доверительно, понизив голос спросила она, лишь чуть-чуть добавив к мелодичному звучанию толику своей колдовской силы, которая очищающей энергией окутала изглоданную душу Владимира Станиславовича. Сняла боль со свежих ран, притупила боль ран застарелых. Голова, кстати, у директора, болеть перестала, он прекратил массировать виски.
— Ну, так… - он пожал плечами. - Всё, как всегда.
Валентина покивала. Владимир Станиславович был хорошим человеком, но управлять крупными делами в условиях, когда каждый норовит вырвать у ближнего глотку — не его конёк. Он бы прекрасно смотрелся директором какого-нибудь старого советского завода прямо как из старых фильмов, которые Валентина так любила, но в нынешних условиях, когда решает рыночек, таким людям как он делать нечего. Таких как он съедают с потрохами, а на их место встают ушлые дельцы, которые прекрасно умеют считать прибыль, но смачно плюют на людей.
— Знаешь, Валентина, я думаю, я последний месяц с вами работаю, - после недолгого молчания сказал Владимир Станиславович. - Похоже, что мне придётся оставить пост. Я так и не смог привлечь финансирование.
Валентина подняла на него глаза и тихо спросила:
— И совсем-совсем ничего нельзя сделать?
— Совсем. - покачал головой Владимир Станиславович. - Сергей Алексеевич отказал в субсидии, назвал проект убыточным. Я ему объяснял, доказывал… но…
Владимир Станиславович лишь с горечью махнул рукой.
— Владимир Станиславович?
Директор остановился, лишь приоткрыв дверь кабинета.
— Ничего не бойтесь. Всё будет хорошо, - она взглянула ему прямо в глаза. Немного силы в голос, совсем чуть-чуть, поделиться крохотной искоркой надежды, которая, незримо поплыла в сторону Владимира Станиславовича и угнездилась прямо в угасающем сердце, вдохнув в него новую жизнь. - Целый месяц впереди. Всё может измениться.
Владимир Станиславович благодарно и печально улыбнулся.
— Надеюсь, Валентина, очень надеюсь.
***
Ни тебе яблочка наливного, ни блюдечка с голубой каёмочкой.
Простое чайное блюдце и вода. Вода всё видит, всё помнит, всё покажет.
Валенитина осторожно извлекла из футляра ватку, которой собрала едва заметные плёночки слюны с чашек "уважаемых партнёров" и тихонько коснулась ими поверхности воды.
Ну, родненькая, Водица Родниковая, из Сердца Леса взятая, выручай!
Валентина сосредоточилась, не мигая вгляделась в прозрачную зыбь, отражающую её точёное красивое лицо, обрамлённое рыжими непослушными локонами, изумрудные глаза, стены, увешанные резными полочками, и потолок, с которого свисали пучки ароматных трав и обереги ручной работы, искусно выполненные самой хозяйкой.
Несколько мгновений ничего не происходило. Но потом, гладь воды тронула лёгкая рябь. Комната ведьмочки затуманилась, и вместо неё перед её взором предстал просторный зал, ряды столиков, за которыми сидели люди, беседовали, ужинали. Ресторан.
Ещё мгновение, и она увидела двух мужчин в дорогих деловых костюмах, сидящих друг напротив друга. Один высокий, подтянутый, с аккуратной укладкой медных волос и модной бородкой. А другой округлый, плотный, с крупными чертами лица, небрежной щетиной и короткой стрижкой, напоминающей чёрную шапочку.
— Сергей Алексеевич, вы отлично поработали! — сказал "красавчик"
— Ну что вы, Андрей Яковлевич! Я просто выполнил свою часть сделки. И надеюсь на причитающиеся мне проценты с прибыли.
— Я своё слово держу. - тот, кого назвали Андреем Яковлевичем улыбнулся одними губами. Аспид, вот, чес-слово! Такой и по головам друзей пойдёт, не то что каких-то там Сергеев Алексеевичей, и тем более Владимир Станиславовичей. Нет, этому точно нельзя людей доверять!
Картина исчезла. Валентина положила тонкий подбородок на сплетённые изящные пальцы с аккуратными ноготочками. С мгновение она думала, а затем, её алые губы растянулись в кошачьей улыбке.
***
Сергей Алексеевич Никаноров был человеком храбрым, но крайне суеверным. Если ему доводилось вернуться с дороги, он обязательно смотрелся в зеркало и здоровался с ним. Если черной кошке доводилось пробежать поперек его дороги, он обязательно менял маршрут. Если встречалась ему тетка с сумками, бросившая на него угрюмый взгляд, он обязательно плевался. И так со всеми известными приметами. Не то, чтобы он в них особенно верил, но… Все же может быть. И ему было приятнее чувствовать себя в безопасности. А еще Сергей Алексеевич верил в предчувствия. И, вот, сейчас, странное, тревожное предчувствие надоедливым насекомым билось о стенки его черепной коробки. Никаноров маниакально перебирал в памяти события предыдущего дня, но никак не мог отыскать крючочек, который так противно и ощутимо цеплялся за нити его нервов. Он пытался гнать от себя мерзкое надоедливое ощущение, перебивать его мыслями об удачной сделке и выгодном партнерстве, и, вроде как, даже получилось. Но все равно, где-то фоном чувствовалось противное вибрирующее напряжение, которое раздражало как соринка попавшая в глаз.
Никаноров вошёл в гулкий полутемный подъезд, поздоровавшись с консъержкой, поднялся на лифте на свой этаж и зашагал по направлению к своей квартире. По мере приближения к дому, чувство тревоги странно усиливалось. Будто что-то давило ему на мозг, тянуло куда-то, заставляло что-то вспомнить. Что-то такое, за что ему должно быть стыдно, за что в сердце вонзается тоненькая игла вины. Щелкнул замок. Никаноров вошел в пустую темную квартиру. Жена и дочь отдыхали у его матери в деревне, и на несколько недель он был предоставлен самому себе. Ему нравилось это время, когда он может делать, что хочет, ходить, как хочет, покупать, что хочет и есть, что хочет. Когда дома жена, фанатка правильного питания и здорового образа жизни, ему приходится подстраиваться, разделять ее образ мысли и образ жизни. Отчасти потому что любил супругу, отчасти потому что не хотел выслушивать вдохновенные лекции о вреде холестерина, сахара, пользе дофаминового голодания и прочих прелестях саморазвития. Сейчас, наедине с собой, он мог позволить себе расслабиться, посидеть перед телевизором с баночкой пива, большой пиццей и пакетиком чипсов. И никому ничего не надо объяснять и доказывать. Вечер обещал быть приятным, но Никанорову почему-то было не до отдыха. Когда он зашел в квартиру, у него появилось вязкое, липкое чувство, что за ним кто-то наблюдает. Пристально, недобро. Сергей Алексеевич настороженно огляделся. Просторная квартира была погружена в ночную тьму, а в окна большой гостиной пробивался бледный, обманчивый лунный свет, разбавленный тусклым неоновым свечением города. Ощущение чьего-то присутствия нарастало. Сергей Алексеевич нервно зашарил по стене и не сразу нащупал выключатель. Разувшись, он по привычке глянул в большое зеркало, висящее в прихожей напротив двери в ванную. Простое, но в изящной резной оправе, оно отражало невысокого плотненького человека с простоватым выражением лица и… Сергей Алексеевич на мгновение обомлел. Или ему показалось, или он, действительно, увидел, что его глаза стали изумрудно-зеленого цвета. Никаноров крепко зажмурился, а когда открыл глаза, то с облегчением заметил, как радужка приобрела свой естественный цвет.
— Привидится же такое! – буркнул Никаноров, сбросив с плеч замшевую куртку и повесив ее на вешалку.
Нет, нет, нет, только отдыхать. Видимо, вымотался настолько, что уже мерещится всякое.
Раздевшись и приняв душ, Никаноров вышел из ванной, снова оказавшись перед зеркалом. И снова он увидел в нем нечто, что заставило его вздрогнуть. Там, в зеркале, за самой его спиной, он увидел высокую, сгорбленную тень. Волна дрожи прошла по дряблому телу Сергея Алексеевича, и он резко обернулся. За спиной никого не было. Только открытая дверь в ванную комнату, залитую мягким теплым светом. Нет, точно отдыхать, отдыхать и еще раз отдыхать.
Если бы он только знал, во что превратится этот уютный спокойный вечер!
Никаноров сидел перед телевизором и смотрел какой-то остросюжетный фильм, хрустя чипсами и попивая пиво из высокого стакана, как вдруг, он услышал, как что-то зашуршало у него на кухне. По началу он не придал этому никакого значения. Шум повторился, к нему прибавился и такой звук, как будто кто-то резко хлопнул дверцей шкафа. Первый раз Никаноров не придал этому значения. Но во второй раз, когда к стуку добавился и звон разбившейся чашки, заставивший Сергея Алексеевича подскочить от неожиданности, он понял, что это все ему не чудится.
Никаноров поднялся с кресла, стараясь изо всех сил сдержать дрожь в руках. И, вооружившись ножом, которым разрезал пиццу, осторожно пошел в сторону кухни. Он крадучись подошел к углу, прислушался. Из кухни доносились постукивания, будто кто-то ходил по плиткам пола, стуча по ним длинными когтями — как ходят собаки, например.
Сергей Алексеевич изо всех сил старался унять бешено колотящееся сердце, прислушивался к шагам, к стуку резко захлопывающихся полок. К стуку собственного сердца, сорвавшегося в бешеный галоп. Что там такое? Что происходит? Что, откуда у него что-то, или кто-то взялось в его квартире? Вопросы бешеными шершнями роились в голове Сергея Алексеевича. Страх лютым зверем вцепился ему в горло. Стало тихо. Но лишь спустя несколько минут Сергей Алексеевич решился выглянуть и посмотреть, что происходит.
На кухне было пусто.
Сергей Алексеевич снова прижался к стене, вцепившись в нож обеими руками. Надо было решаться.
Для этого Никанорову понадобилось еще несколько минут. И только потом, словно ныряя в ледяную воду, Никаноров выскочил из своего укрытия и, ворвавшись в кухню, резко включил свет.
Сергей Алексеевич офонарело озирался вокруг, понимая, что на кухне ничего не изменилось и все было спокойно. Вся посуда была на местах, шкафчики закрыты. Даже оставленная на овальном столе сахарница оставалась целой. Было тихо. Только журчал в гостиной включенный телевизор, да доносился с улицы приглушенный гул моторов.
Сергей Алексеевич облегчённо выдохнул, и еще раз поругав расшалившиеся нервы решил вернуться к недопитому пиву, пицце и чипсикам.
И именно в этот момент он услышал голос. Холодный. Шелестящий. Страшный. Голос говорил:
— И далеко собрался?
Сергей Алексеевич встал как вкопанный. Мигнули, и с надрывным хлопком взорвались лампы хрустальной люстры, окатив Никанорова колючим дождём осколков. Волна животного ужаса окатила мужчину, тело мелко задрожало, ноги подкосились. За спиной он услышал приближающееся хриплое дыхание, да легкие шаркающие шаги. Словно невидимые путы оплели Сергея Алексеевича, а воздух обратился в едкую, удушливую ледяную гущу, в которой угадывались запахи тлена да старого болота.
Нечто приблизилось со спины к Никанорову, он услышал скребущий хрип совсем рядом, у самого правого уха. За его спиной стояло и хрипло дышало нечто. То, чего Никаноров совсем не хотел видеть. Странное, почти сумасшедшее любопытство заставляло его обернуться. Но он знал, что если он повернется, сердце его разорвется от ужаса. Зубы его застучали, а все внутренности сжались, когда он ощутил, как нечто сжало его плечи в своих тонких, но очень сильных руках. Он скосил глаза, с пересохших губ слетел слабый жалобный писк, судорожный всхлип. Плечи его сжимали черные длинные костлявые пальцы с острыми когтями, которые впились в его пухлую плоть сквозь ткань халата. Что-то наклонилось к нему испод самого потолка, приблизило к его щеке холодное лицо, обрамленное редкими черными волосами, мокрыми, тяжелыми патлами упавшими ему на плечо. Дыхание твари обдувало холодом, гнилью и смертью.
— Попааааалсяяя, – прошелестел хриплый голос. Раздался влажный костный хруст. Когти сильнее впились в его тело.
— К-кто ты? Что тебе нужно? – пролепетал Никаноров.
— Считай меня своей проснувшейся совестью, – тихо, почти нежно прошипел голос в его самое ухо. – Как часто ты затыкал меня, гнал от себя прочь. Делал вид, что меня нет, и все в порядке. И, вот, до чего ты меня довел.
С Никанорова градом катился холодный пот, тошнота подкатывала к горлу, от нестерпимого ужаса, запаха гнили и могильного холода мутилось сознание.
— Чего тебе надо? – жалобно прохрипел он.
— Чтобы ты поступил так, как я велю. Передай деньги тому, кто, по-настоящему их достоин, – прошипела тварь за спиной. – Тому, кто сумеет распорядиться ими… по совести. Ты знаешь, о ком я говорю…
Костлявая рука бережно коснулась когтями его подбородка, слегка надавила и провела по коже, едва не проколов ее.
— Ты понял меня.
Никаноров закивал.
— Ну, вот и хорошо, – в холодном голосе появились нотки удовольствия. – А то, ведь, я тебя совсем замучаю.
С этими словами жуткая хрень зашипела, раскрыла пасть и впилась кривыми желтыми клыками несчастному прямо в шею.
Сергей Алексеевич заверещал… и проснулся. Долго он не мог понять, где он и что происходит, но, вскоре, сознание вернулось к нему.
Он сидел на диване перед телевизором, на котором два персонажа какого-то старого фильма говорили что-то про честность. На столике перед диваном стояла пустая банка испод пива. В высоком стакане еще оставался глоток. Из помятого пакетика испол чипсов на стол высыпались крошки. В раскрытой коробке сиротливо лежал последний кусок пиццы с ветчиной и ананасами. Никаноров едва успокоил дрожь в руках, привел в порядок дыхание, прижал руку к пухлой груди, внутри которой бухало сердце.
— Приснится же такое! – пробормотал себе под нос Никаноров. Он потянулся за последним куском пиццы и обомлел. Рукава халата на плечах были разорваны, будто прорезаны. Как будто их прорвали длинные острые когти.
***
Роскошная, сочная блондинка по имени Рената поднялась со смятой простыни и, покачивая аппетитными бедрами направилась в душ. Сладкоедов, закинув руки за голову, с довольной улыбкой любовался ее обнаженным телом, стройной фигурой, манящими и волнующими округлостями и изгибами, водопадом золотых волос, доходящих до самых упругих ягодиц. Как она вернется, надо будет попробовать с ней еще пару поз, нужно насладиться в полной мере теми радостями, которые мог подарить этот спелый и изысканный плод. Тем более, Андрей Яковлевич имел полное право на праздник. Успешная сделка, пусть и обеспеченная не совсем честными методами увеличит его капитал и благосостояние на порядок. Он совершенно не беспокоился о последствиях, не испытывал никаких угрызений совести. Мир больших денег не прощает нерешительности, наивности и даже щепетильности. Выживает наиболее приспособленный, наиболее хитрый. В этом мире нужно уметь идти по головам, или пройдут по твоей голове.
Номер был погружен в приятный полумрак. Подтянутое голое тело ласкала прохлада. Сладкоедов предвкушал продолжение банкета, как вдруг, почувствовал, что что-то не то. Какое-то странное ощущение, вдруг, зародилось в глубине его нутра, и медленно, словно змея, поползло по всему телу, осыпая его мурашками. Предвкушение удовольствия сменилось чувством, что в номере, кроме него и Ренаты появился еще кто-то. И этот кто-то явно настроен враждебно. Сладкоедов попытался отогнать от себя это глупое, непонятное чувство, но чем больше он ему сопротивлялся, тем сильнее оно становилось. В какой-то момент, он не выдержал, встал, накинул на себя халат и зачем-то подошел к двери. Выглянув в коридор, он никого не увидел. Гостиничный коридор был пуст и тих. И в этой тишине ощущалось что-то странное. Что-то недоброе.
Фыркнув, Андрей Яковлевич закрыл дверь. Снова подумав о Ренате, о ее совершенном, гибком теле, о жарких, искусных ласках, он улыбнулся, и ощутив тепло внизу живота, пошел к постели. Но сладкое томление длилось недолго. Через несколько мгновений, смутное беспокойство вернулось. Что-то было не так. Но что? И тут, Сладкоедов понял, что он не слышит льющейся воды в душе. А вместо этого, слышит другой звук. Тихое, издевательское хихиканье. Этот смех резанул острой бритвой, проник под кожу ледяными пальцами. Вполз и свернулся черной змеей страха. Сладкоедову стало холодно. Смех доносился из ванной, эхом отражался от стен, постепенно заполнял собою все пространство.
Андрей Яковлевич, словно зачарованный, сопротивляясь странному порыву, подошел к приоткрытой двери в ванную. Из проема струился густой пар. Будто там лили кипяток. Дрожащей рукой мужчина коснулся ручки и открыл дверь. Смех звучал здесь особенно громко. Звонкий, по-девичьему заливистый, он колол словно миллионы ледяных иголок.
Ванную закрывала штора. Слышалось как капает из крана смесителя вода в наполненную ванную.
Сладкоедов на ватных ногах подошел к ванной. И, словно, решившись, отдернул шторку. То, что он увидел, заставило его отшатнуться. В ванной, погрузившись с головой в обжигающе горячую воду, лежала Рената. С ее тела слоями отходила кожа, плавая на поверхности воды ошметками и лоскутами. Глаза ее были открыты и затянуты мутными бельмами. Рот кривился в широкой уродливой улыбке, обнажая зубы, как у черепа. Сладкоедов закрыл глаза, помотал головой. Когда он открыл их в ванной никого не было. Ровная, гладкая поверхность воды, с которой поднимался пар. И гробовая, давящая тишина, которая, сжимала голову в тисках. Сладкоедов, пребывая в недоумении и глубоком шоке, заозирался по сторонам. В ванной он был один. Его взгляд упал на большое зеркало, покрытое матовой пленочкой влаги. Смутно, прямо за своей спиной, он заметил силуэт. Резко обернувшись, он никого рядом не увидел. Судорожно дыша, с колотящимся сердцем, он попятился назад, к двери.
В этот самый момент, снова раздался безумный девичий хохот, и дверь захлопнулась с оглушительным грохотом прямо за его спиной. Сладкоедов судорожно резко втянул воздух и, обернувшись к двери попытался ее открыть. Тщетно! Дверь не поддавалась. Смех все не прекращался. К горлу подкатывала паника. Замигал свет. Пар повалил неестественно густо, заволакивая все удушливой влажной пеленой. Сладкоедов завопил и отчаянно забарабанил в дверь, не веря, что это происходит с ним.
Пар душил, обжигал, не давал вздохнуть.
Сладкоедова с головой захлестнула паника.
Мгновение, и все прекратилось.
Растерянный, он стоял посреди ванной. Совершенно ясно он видел все вокруг. Воду в ванной, мрамор, покрытый тонкой пленочкой влаги, вычурные узоры на плитке кафеля, раме зеркала и под потолком.
Тишина. Тишина окутала его тяжелым покрывалом, и в этой тишине угадывалось смутное напряжение.
Сладкоедов отчаянно рванул дверь, и вылетел в комнату. В комнате было темно. Темно и тихо.
— Рената? – позвал он. Темнота ответила тишиной.
Тишиной, в которой раздались странные постукивания. По-началу Андрей Яковлевич подумал, что это ветер, разыгравшийся за окном, бросает на стекло дождевые капли. Но было в этом что-то неправильное. И, спустя пару мгновений, он понял что: ритм. Слишком правильный, дробный, будто по стеклу настойчиво барабанили длинными ногтями. Сладкоедов провел сухим языком по пересохшим губам. И медленно пошел к окну.
То, что он увидел за стеклом, отдернув штору повергло его в шок и ужас. Он вскрикнул, отскочил, споткнулся и повалился на пол у кровати, не в силах оторвать взгляд от ужаса, что творился за окном. Там, к стеклу льнула тварь, тощая, человекоподобная, с гривой блестящих волос, бледной кожей, длинными тощими конечностями и горящими, точно угли, глазами. Тварь скалила длинные острые зубы и барабанила по стеклу невообразимыми острыми изогнутыми когтями. Тварь улыбалась. Постукивала и махала тощей рукой с длинными костлявыми пальцами, будто издевательски приветствовала его.
— Нет, нет, нет! Этого не может быть! Да как же это?! – залепетал Сладкоедов. Он пополз в бок, но тут же испод кровати высунулась тощая черная когтистая рука и вцепилась ему в руку стальной хваткой — будто запястье зажали в тиски.
Сладкоедов заорал, тонко, надрывно. Попытался вырваться. Но у него ничего не получалось.
Раздался удар. Звон разбитого стекла. Это в комнату ворвалась тварь, что была за окном.
Сладкоедов забился в истерике. Бледная мразь, перебирая длинными конечностями, словно паук, скоро подползла к Сладкоедову и уселась на него верхом, сжав его голову в когтистых тощих лапах. Тварь раскрыла неестественно огромный рот, из которого вывалился мерзкий длинный лиловый язык, который, извиваясь, скользнул по лицу Сладкоедова, покрывая его жгучей, вонючей слюной.
— Ну что, не хочешь поразвлечься, красавчик? – прошипела тварь, скалясь ему прямо в лицо, буравя взглядом полыхающих глаз.
— Сгинь, пропади! – завопил Сладкоедов, силясь вырваться.
— Я-то сгину, – захохотал монстр, и смех его раздавался зловещим эхом, – Да только, вместе с тобой. И буду медленно, медленно есть тебя, отрывая по кусочку, от еще живого.
Сладкоедова трясло. Мочевой пузырь не выдержал, и он напустил под себя лужу.
— Свежее мясо, сладкая кровь, которую я буду тянуть из твоих жил, и как сладко будет высасывать мозг из твоих еще живых костей. Такого ты еще не испытывал!
Сладкоедов беззвучно безнадежно плакал.
— Пожалуйста, отпусти меня! – всхлипнул он.
Тварь скривилась в наигранной гримасе задумчивости.
— Это будет дорого стоить, – наконец, выдала она.
— Проси, что хочешь!
— Ох, даже так? – она провела языком по острым зубам. – Ну что ж. Тебе повезло, красавчик. Такую цену ты точно в состоянии заплатить.
— Назови, назови ее! – отчаянно взмолился Сладкоедов.
— Ты должен отказаться от своей последней сделки. Ты не обеднеешь. Научись вести дела честно. И тебе никогда не придется иметь дело со своей разгневанной совестью, – прошипела тварь.
— Ч-что! – не понял Сладкоедов.
— Ты все слышал! – тварь щелкнула клыками перед самым его лицом.
— Хорошо, хорошо! Только отпусти!
— Мы договорились, – довольно заворчала тварь. – А чтобы ты не забыл, я оставлю тебе на память кое-что.
Не успел Соадкоедов опомниться, как тварь разорвала на нем халат и резким движением полоснула когтем ему по груди. Сладкоедов вскрикнул… и проснулся.
Рената, голая, с мокрыми, невысушенными волосами, обрамляющими её испуганное красивое лицо, трясла его за плечи:
— Андрюш, Андрюша, проснись! Все хорошо, я тут! Это просто сон.
Выпученными глазами, Андрей огляделся. Он лежал на полу, у самой кровати, на мягком ковре. Горела лампа на прикроватной тумбе. Сквозь целое окно, обрамленное тяжёлым бархатными шторами, на него смотрела бледная луна с черного небосклона.
Он облегченно вздохнул и откинулся назад, облокотившись головой о мягкий матрас кровати. Только сон! Ну и привидится же такое! Точно, не стоило есть острое на ночь!
— Ну и напугал ты меня! – пожаловалась с облегчением Рената, одаривая Сладкоедова улыбкой. – Слышу крик! Выскакиваю из душа, а тут ты мечешься на кровати. Да так, что свалился, и орать начал, будто режут тебя. Еле разбудила.
— Умница, – улыбнулся Сладкоедов, прижав к губам изящную ладонь девушки. Нужно будет преподнести ей какой-нибудь презент.
Сладкоедов притянул девушку к себе и страстно поцеловал ее в алые, сладкие губы. От нее пахло персиком, и запах этот будоражил чувства.
— Ой, что это? – Рената отстранилась и подняла к глазам тонкие пальчики. На них была кровь…
***
Валентина поливала цветы, когда в дверь вошёл довольный и счастливый Владимир Станиславович. Старый кот будто светился изнутри.
Валентина улыбнулась. Значит, сработала ее маленькая хитрость. Скрыв свое удовольствие, она улыбнулась недоуменной, но доброжелательной улыбкой и спросила:
— У Вас как будто праздник сегодня, Владимир Станиславович!
Директор ликующе улыбнулся:
— Именно так, Валентина, именно так! Нам, все-таки выделили деньги под проект, и теперь мы можем не беспокоиться! Оказалось, что в аналитическом отчете была найдена какая-то ошибка.
— Отличная новость! Поздравляю! – улыбнулась девушка.
Благодарно кивнув, Владимир Станиславович пошёл к двери кабинета. Взявшись за ручку, он обернулся.
— Знаете, Валечка, – ласково сказал он, – в этом месяце вы очень много работали. Сегодня я справлюсь сам, Вы можете пойти домой пораньше. А с завтрашнего дня, у меня к вам будет поручение. Очень ответственное, и мне понадобится ваша помощь.
— Хорошо, Владимир Станиславович!
Директор улыбнулся и кивнул.
Дверь за ним закрылась, Валентина уселась за свое рабочее место. Делай добро, и оно к тебе вернется.
Конечно, сложно назвать добром то, что она сделала с Сергеем и Андреем, но они сами нарвались. Оба остались живы и получили неплохой урок, который запомнят надолго. Правда, его нужно будет уравновесить, искупить то, что с ними сделала Валентина, и она искупит. Конечно, только в том случае, если этим двум взбредет в голову сделать что-то хорошее и благородное. А пока, возможно, придется поболеть, искупить свой жесткий метод воспитания. Но, пожалуй, оно того стоило.
И, все-таки, добро делать в разы приятнее. Хотя, к сожалению, приходится из-за него идти на такие, вот, суровые меры.