Седые времена. Жизнь народа барга на берегах Байкала.
Часть первая.
Под палящим солнцем среди вывернутых комьев умирали всходы ячменя.
- Кто за это ответит? - содрогаясь от ярости, но не смея дать ей волю при матери, спросил Туулдай.
Цирена подняла отёчные веки. Из-под них на потравленный ячмень глянуло само терпение пришлого народа барга, которому только двадцать лет назад было позволено обрабатывать часть долины. До этого жили рабами.
- Мама! Кто?.. - не сдержался Туулдай, перешёл на крик.
Лоб Цирены рассекли страдальческие морщины, узкие губы сжались.
Туулдай осёкся, опустил голову. Он должен учиться у матери выдержке, мудрости и стойкости, с которыми она повела в неизвестные земли людей, не пожелавших добровольно расстаться с детьми и отдать их монахам. Встала против воли кагана, судьбы и богов. Расплатилась потерей любимого мужа. Он оставил путников возле могучей горной гряды, побоялся тягаться с неведомым, раскаялся и повернул назад. И Цирена с двумя малышами, которые цеплялись за подол рубахи, с третьим в животе, начала подъём во главе пятнадцати семей.
- Пойдём домой, сын, - чуть слышно молвила она. - Мы переживём потерю.
Новый приступ гневной лихорадки потряс Туулдая. Легко сказать -- переживём! Ей, старейшей в селении, в зимний голод придётся прокладывать тропу к полынье заснеженного Бэй хала. Ибо она сама создала закон, которому неукоснительно подчинялись переселенцы: выжить должны в первую очередь молодые, способные продолжить род.
Цирена будто услышала мысли сына, развернулась к нему - маленькая, сухонькая, с дрожавшей жилой на морщинистой шее. Но такой силой повеяло от хрупкой фигуры матери, что Туулдай отшатнулся.
- Ты не помнишь, как мы шли сюда и как расплачивались за пройдённый путь. Ты был мал...
И Туулдай, сам уже отец сыновей-подростков, вновь почувствовал себя малышом, который прикрывает материнской кацавейкой уши от кусачего горного мороза. Плохонький костерок и светит-то слабо, а уж тепла от него вовсе нет. Мать тихо уговаривает мужчину:
- Смотри получше за ней. Да, ваша дочь не вынесла пути, но ведь ещё трое остались... Это всё ради того, чтобы они могли жить.
- Уж лучше бы мы сразу оставили одного старшего, а других свели к монахам. Ведь так и так погибнут, да ещё и намучаются... - отвечает прерывистый голос.
- Отец ли ты своим детям? - голос Цирены взвивается к огромным звёздам, которые вдруг начинают дрожать, а некоторые из них срываются с места и, чиркнув по небосводу, исчезают во тьме.
Туулдай посасывает кожаную завязку кацавейки и представляет, что у него во рту горьковатая корочка хлеба. Слюна скапливается во рту, капает на материнскую руку. Он слышит шёпот:
- Терпи, сынок, терпи...
Какая-то женщина ходит кругами, встряхивая на руках младенца, который мнёт дёснами закоченевший сосок груди, выталкивает его изо рта, кричит и снова хватает холодную пустую плоть.
- А-а-а! - раздаётся дикий вопль, и женщина, оторвав ребёнка от груди, швыряет его вниз, на дно пропасти, которое и днём-то плохо видно.
Туулдай закрывает глаза - он не хочет видеть, что случится дальше. Через некоторое время его будит шёпот:
- Терпи, сынок, чтобы жить дальше. Живые всегда терпят, - говорит мать.
Туулдай открыл глаза. Цирена уже была далеко, она направлялась к домишкам из разномастного плавника, который можно было собрать после бури на берегах Бэй хала.
Мать... Маленькая хрупкая старушка, на плечах которой держался их мир.
Туулдай зашагал вслед. Он прикинул запасы вяленой рыбы, сушёных водорослей, число голов скота. Скоро можно будет отправить молодь в горы на охоту, женщин и детей - за грибами и ягодами. Но даже при особенной удаче и крайне умеренном расходе съестного без ячменя не выжить. Грудь снова опалило болью и обидой, и Туулдай в несколько шагов догнал мать.
- Ишээ отдадим замуж, - бросила она, не оборачиваясь.
Туулдай собрался было одобрительно кивнуть, но вдруг споткнулся. Ишээ, красивейшая из девушек, которых он когда-либо видел на побережье Бэй хала, была невестой младшего брата Айдара. Оба они родились уже здесь. И почти одновременно, с разницей в одну ночь.
Двадцать лет назад Цирена отправилась проверять сети, чего никогда не делала раньше, и исчезла на три дня. Вернулась посуху. Лодка, сети, улов -- всё пропало. Однако именно в этот же год переселенцам-барга была отдана самая непригодная часть долины -- камень на камне, овраг на овраге. В мешках на горбатых от работы спинах натаскали из лесу земли, привезли на тележках навоз. Нарастили кое-какой плодородный слой. И ушли от хозяев, зажили самостоятельно, отдавая небольшой ясак. А вскоре появился на свет Айдар. Никто не посмел спросить, чей это сын - кого-то из бывших хозяев или самого Бэй хала.
Ребятишки, Айдар и Ишээ, выросли стройными, высокими, ясноглазыми. Их должны были поженить ещё пять лет назад. Но Айдар, в отличие от парней-сверстников, противился: жизнь была тяжкой, пища -- скудной, и если бы Ишээ забеременела, кто-то из стариков отправился бы по зиме к полынье. Только в этом году ячмень так мощно взошёл, что люди стали весёлыми и добрыми в ожидании праздника: много хлеба - быть свадьбе. Быть новому человеку к следующему лету. И жить всем. Не случилось...
За Ишээ предлагали хороший калым и приезжие, и старшины ближних урасов*.
- А как же Айдар? - выкрикнул Туулдай.
- Я учила вас жертвовать, - сказала мать, поднимая полог над входом в дом.
У расписной коновязи всхрапнул конь, любимец Туулдая. Но хозяин не откликнулся ласковым взглядом. Он смотрел вдаль, на небольшое поле, потравленное злыми людьми.
Нет у Туулдая права прийти в урас и спросить за потраву. Он может только терпеть и жертвовать. Чего ж сама Цирена не стерпела приказа кагана отдать всех детей, кроме одного, монахам? Почему не пожертвовала своей кровью и плотью? Глядишь, кончились бы голод и война, нарожала бы ещё.
И Туулдай решительно нахмурился, дёрнул полог, вошёл в дом.
Оторванный край захлопал на ветру.
***.
Туулдай на правах помощника матери наблюдал, как Айдар вместе с рыбаками разгружал плетёные корзины, звонко, по-детски, смеялся: некоторые рыбины всё ещё были живы, трепыхались средь осклизлой зелени, которой их переложили для сохранности.
Рыбаки работали споро, принюхиваясь к горьковатому дыму и тяжёлому, с тухлинкой, запаху варившейся баранины. За пять дней они соскучились по бульону-бухлер, мягким одеялам, детской возне и теплу от очага. Но не войдут в дома до тех пор, пока Цирена не отмолит их от гнева Бэй хала. Великий непостоянен, непредсказуем, и если сегодня он отпустил их домой с полными корзинами улова, то кто знает, как он поступит в следующий раз?
С жалобным воем из дома вышла Цирена. Халат на груди потемнел от крови. Её руки, вытянутые вперёд, изгибались волной. Это рыба ходила кругами по воде. Из-за небольшого заборчика соседней постройки выскочила кривоногая толстая Гоохон. Её лицо было измазано синей краской, в руках дрожал шест такого же цвета. Это сам Бэй хал явился. Цирена вытаскивала из-за пазухи куски сырого мяса, требухи, бросала под ноги толстухе, которая валилась лицом вниз, хватала их ртом, старалась не выронить, громко чавкала, с трудом глотала. Бэй хал кормился.
Песня-вой оборвалась, обряд закончился. Цирена сочувственно глянула на Гоохон, которую натужно рвало у забора. Барана, сорвавшегося в овраг, закололи три дня назад. Свежее убоины не нашлось. Авось толстуха оклемается, и баран не вернётся за ней. Цирена махнула рукой - рыбакам можно отправляться по домам.
Айдар засмотрелся на высокий справный дом в стороне. Там весёлая Ишээ встречала отца, радовалась толстой рыбине, хвост которой волочился по земле. Этого самого крупного осетра добыл Айдар и подарил отцу невесты - Ишээ почти не ела мяса.
Цирена заметила, как сын чему-то улыбается, и сурово прикрикнула на него: нечего привыкать к мечтам. Жить нужно тем, что есть сейчас.
Когда Айдар поел и запил еду горячим солёным молоком с топлёным бараньим жиром, хмурый Туулдай рассказал о несчастье и очень удивился, что младший не вскочил, хватаясь за нож, не стал гортанно призывать предков и грозить местью. Только пристально поглядел на мать.
Туулдай сдвинул войлочную шапку с пышной меховой оторочкой на затылок, стал утирать рукавом обильный пот. На самом деле он заслонил лицо, чтобы проницательная Цирена не узнала его мыслей. Между ней и младшим была какая-то странная близость, которая вызывала тревогу. Айдар всегда слушался её, не куролесил, как остальная молодь.
Цирена кивнула, и младший вышел из дома.
- Коней нужно созвать в загон, - пояснила мать. - А ты ступай к себе, отдохни перед дорогой. Поедешь в урас, позовёшь стариков в гости.
Туулдай понял: вопрос о замужестве Ишээ решён.
Как только высветлился край неба, Туулдай уже выехал из селения. Возле загона придержал коня, который испуганно всхрапывал, тряс гривой.
В зыбком предрассветье другие кони казались рыжеватыми валунами. Вот только...
Туулдай спешился, подошёл к жердям. Точно: на боках и мослатых коротких ногах животных светлой масти чернел перегной. Та живительная почва, которая питала маленькое ячменное поле.
Туулдай коршуном взлетел в седло, яростно гикнул, помчался не по дороге, а напрямик, по покосу.
Это что же: Айдар сам согнал коней на ячмень? Но ведь он рыбачил вместе со всеми. Хотя известно его умение направлять табун только едва слышным свистом и даже взглядом. Вдруг он может усилием воли заставить коней нестись вскачь? Но зачем ему вредить самому себе? Не хочет жениться? Так никто не заставляет. Да и любовь к Ишээ у него на лице, в ясных лучистых глазах, в дрожи широких ладоней... Если только мать приказала потравить хлеб. Богатый калым захотела? Но и без потравы скажи она своё слово - перечить не станут.
***.
Айдара что-то разбудило ни свет ни заря. Может, чей-то крик. Нет, скорее мозжение на шее под правым ухом. И точно - татуировка, которую ему сделали в раннем детстве, набухла, пульсировала жаром.
Цирена уже раздувала угли очага.
- Хоогон при смерти, - сказала она.
Значит, жертвенный баран всё же вернулся за толстухой. Это плохо. Хуже и быть не может - Бэй хал отвернулся от них. Но ведь раньше, во время голода, Великий не гнушался плодом, скинутым кобылой из-за бескормицы, трухлявыми кедровыми шишками, солониной, от запаха которой слезились глаза.
- Ты вернёшь её, мама? - спросил Айдар.
Цирена покачала серой от золы головой:
- Нельзя. Она уже не наша.
Айдар знал: мать права. Только благодаря смиреннным жертвам Бэй хал терпит переселенцев-барга в долине. Стало быть, к ним будут терпимыми и соседние урасы.
Но отчего так жжёт веки слеза, словно барга теряют не толстую вдовую Гоохон, а красавицу Ишээ?.. Хотя и её они потеряют, стоит только вернуться Туулдаю со стариками. И поедет его Ишээ из родительского дома, построенного почти так же, как хижины на далёкой родине Цирены, в непривычную юрту, станет мыть сапоги старшей жене, сносить её попрёки, рожать крикливых детей, которые вырастут коренастыми, широкими в кости, но всё равно чужими в роду, ибо принесёт их барга. Зато будут презрительно смотреть чёрными узкими глазами на родичей матери.
За что же пришлось заплатить ячменём, жизнью Гоохон и судьбой Ишээ?..
Айдар оглянулся: где конь, которого можно загнать в бешеной скачке, где соперники, с которыми можно сразиться? Как успокоить сердце, которое вот-вот перестанет стучать, захлебнувшись горем?
Не успели мужчины отнести тело в горы, где меж плоских камней белели кости умерших барга, грянула новая беда.
Сразу несколько ребятишек, которые ещё штанов и халатов не надевали, сверкали ягодицами из-под коротких рубашонок, покрылись тёмными пятнами с кровоподтёками, словно укусами. Они, с раздутыми шеями и синим от удушья лицом, очень быстро перестали плакать. Навсегда.
Всем было ясно: виноват отвергнутый Бэй халом баран. И помочь может только Цирена, ведь она единственная, кто может воспользоваться шара шажан, жёлтой верой, которой научилась у монахов в родном краю. Остальным она дала мудрый совет - принять хара шажан, чёрную веру коренных жителей побережья Бэй хала. Только вот хара шажан отвергала смиренные обряды и просьбы барга.
Цирена вышла к соплеменникам, собравшимся возле дома, но по её бесстрастному лицу никто не понял, какое решение будет принято в ответ на мольбы матерей и гневный ропот отцов.
- Мы переживём эту потерю, - наконец сказала она.
Впервые за время здешней жизни барга возмутились. Сначала раздались недовольные возгласы, а потом над посёлком поднялись женский визг и гортанные крики мужчин. Однако все стихли, когда осознали: на Цирене не халат с запахом, а рубашка, расшитая диковинными птицами с длинными хвостами. Значит, она призовёт на помощь предков, жёлтую веру. Значит, всё будет правильно. Значит, она остановит хворь и вернёт дыханье детям.
Только Айдар в такой исход не поверил. Как говорила сама же Цирена, на двух конях не усидишь.
Мать весь день провела в доме у погасшего огня, не готовила еду и сама не ела и не пила. Тревожить её было нельзя: она находилась в долгом и трудном пути к предкам. Айдар устроился на ночлег во дворе. Его сон прервал шёпот Цирены:
- Выпей молока, сынок.
Он открыл глаза: рядом никого не было, а возле циновки стояла круглая чашка. Молоко в свете луны показалось синеватым.
Странно. Айдар оттолкнул посудину, жидкость выплеснулась и не разлилась по плотной утоптанной земле, а тут же впиталась. Он лёг на старое прожжённое одеяло и стал смотреть в небо. Юркой рыбиной мелькнул в черноте след звезды. Одной, другой...
Айдар скорее почувствовал, чем услышал шаги. Приподнял голову: это мать отправилась куда-то. Нужно присмотреть за ней, не ровён час оступится в темноте.
Цирена быстро удалялась, словно и не потратила сил на прожитую жизнь, а была такой же молодой и сильной, как много лет назад, когда повела барга через горы.
Айдар быстро натянул войлочные сапоги с кожаными подмётками и ринулся вслед.
От рубахи матери исходило странное свечение, но её фигура будто таяла, становилась частью ночного мира. Айдар краем глаза уловил движение рядом, однако не повернул головы: так можно и потерять Цирену, которую почти не различить в странном мерцании и сполохах. Но запах заставил глянуть в сторону. Ибо это был смрад от неперевязанных ран, которые сочатся гнойной сукровицей.
Рядом с Айдаром шёл незнакомец в одежде, покрытой чёрными пятнами.
Рука сама потянулась к поясу, на котором вместе с кресалом, свёрнутым волосяным арканом висел нож. Кто посмел появиться на землях барга, да ещё ночью, подобно врагу? Но лунный блик мазнул по шее идущего и помог Айдару увидеть татуировку.
Как? Как такое могло случиться, что рядом с ним оказался родич? Почему он не пришёл к Цирене, не показался ни старикам, ни семейным мужчинам? А о том, что это именно родич, можно было догадаться по стройной хрупкости тела, в отличие от широких, крепких, коренастых фигур коренных обитателей долины.
Вот же незадача: в тот недолгий миг, пока он дивился на незнакомца, мать исчезла.
Айдар пробормотал сквозь зубы ругательство и остановился, прислушиваясь, в какой стороне раздадутся шаги.
И тут он увидел ещё несколько силуэтов. Да ночь просто кишела ими! Одни как бы вырастали из тьмы и были чернее сажи. Другие высвечивались из лунного сияния.
Пришла страшная мысль: все эти люди давно мертвы. Ну не может с живых отваливаться кусками плоть, обнажая серые в лунном свете кости. Не бывает у тех, кто ещё дышит, глаз, похожих на стухший куриный белок.
Воздух стал холодным и колючим. Каждый вздох обдирал ноздри и горло. Лёгкие скрипели от тьмы слюдяных обломков, которые ворочались, вонзались, вспарывали и грозили порвать тело. Это, наверное, ощущает каждый, кто покидает мир живых.
Ноги Айдара словно приросли к земле. Тело перестало подчиняться усилиям воли, а в голове металась одна мысль: "Мёртвые хотят сделать его одним из них!" И вырваться не удастся. Вот почему мать приготовила ему сонное питьё, вот почему не хотела, чтобы он пошёл за ней.
Лунный свет исчез. Мрак через зрачки вонзался в мозг, ядовитой волной проникал к сердцу. Смерть была вокруг. Смерть была в нём самом. В мире не осталось ничего, кроме смерти.
Айдар почувствовал, как чья-то рука рвёт незримые путы, с силой выталкивает его из небытия прямо в жизнь. Только теперь он смог вдохнуть пряный ночной воздух, закашлялся, упал в мокрую от росы траву.
Мертвецы медленно удалялись. Айдар узнал по одежде тех, кто умер в последние годы. Позади всех ковыляла Гоохон с четырьмя крохами. И тот, кто показался Айдару первым. В спине торчал вогнанный по самую рукоять нож. Такой же хранился у матери...
А ещё на тёмной траве что-то белело. Наверное, обронили мёртвые. Айдар подошёл, нагнулся, подцепил тончайшую ткань, вышитую хвостатыми птицами. Так это ж точь-в-точь материнский платок! Только почему-то целый. Свой-то она разрезала на четыре части. Две из них отправились вместе со средними братьями к плоскому могильному камню на скале. Третья у Туулдая, четвёртая - у него.
Айдар позабыл о том, что нужно догнать Цирену, поплёлся куда ноги повели, размышляя, кем при жизни был незнакомец, который помог ему избежать смерти; кто его убил ножом, подобным материнскому; откуда у него платок, подобный материнскому...
Слишком много сходства с вещами, принадлежавшими Цирене. Словно бы всё сводится именно к ней. И отчего неведомый спаситель помог Айдару?
Татуировка!.. Айдар похолодел. Такой отмечали мужчин рода Цирены в день пятнадцатилетия. Сыном незнакомец ей быть не может, значит, бывший спутник, отважившийся на переход через горы... или муж. В отличие от других племён, барга заключали браки только между своими. Тогда понятно, почему у него материнский платок - нёс его, видно, в дар. А вот нож... им могла поразить изменника и отступника сама Цирена, а спутникам сказать, что супруг их предал, решил вернуться к кагану с его войнами, вездесущими монахами, голодным народом, жесточайшими казнями и призывом умертвить стариков и лишних детей.
Ткань растаяла в руке Айдара, еле видным в предрассветной мгле дымком просочилась меж пальцев и осела росой на травинках.
Может, отважной Цирене, которая ради цели не щадила никого, и, в первую очередь, саму себя, нужна немедленная помощь? И Айдару рано присоединяться к шествию мёртвых соплеменников. Да и зачем тому, кого уже нет на свете, кто холоден и бесчувственен, как лысые скалы горных хребтов, спасать чужого сына? Или... нет, это невозможно! И всё-таки, если мать лучше остановить?..На двух конях не усидишь". На сторону какой веры встанет Великий Бэй хал -- шара шожон или хара шажон, жёлтой или чёрной? Может, не помилует никого...
Ах он, Айдар, скинутый плод кривой коровы, вот он кто! Чёрвь безголовый, тухлая жабья икра, жидкий помёт больного барана! Конечно же, нужно вызволять мать, а не бродить потерявшейся иманухой* в темноте!
Айдар припустил в обратном направлении.
И успел вовремя.
Там, где земли барга были отрезаны от чужих пастбищ языком валунов, камней и гальки, который когда-то сполз с гор после урагана Байрун-хайта-хольтин, в попеременном мелькании тьмы и жёлтого света сражались двое: хвостатая птица и бургэд*.
Умирающим пламенем полыхнули перья хвостатой. Их закрыли громадные крылья орла. Из-под исполинских когтей хлынула кровь. Гигантский багровый клюв раскрылся, и всё вокруг содрогнулось от победного крика. Зарокотал вдалеке Бэй хал. Горная гряда откликнулась громыханьем.
Что делать? Айдар забыл, что он всего лишь человек, что его тело слабо, тоньше волоса перед всесильным духом. Бросился напрямик через валуны, не заметив, что почти не касается их кожаными подошвами войлочных сапог, а рука крутит аркан.
Петля звёздным следом прорезала тьму, упала бургэду на шею, высекла из его перьев искры.
Угрожающе взревело в горах, земля дрогнула и пошла трещинами, которые стали испускать ядовитый смрад.
Ножны рассыпались, словно пепел, и в ладонь Айдара легла рукоять ножа. Он метнул его наугад.
Глаз чудовища брызнул чёрными струями, а потом вспух кровавым пузырём.
Вершины гор вздрогнули, обрушились вниз. Над ними стала подниматься тьма, закрывая блекнувшие звёзды и посветлевшие облака. Это потревоженный Байрун-хальта-хойтин собирался снести всё подряд в неспокойной долине.
Но гул, который послышался со стороны Бэй хала, заставил ураган замереть, а ледяной вихрь, сорвавшийся с верхушек волн, остудил его гнев.
Орёл бросил добычу, взмахнул крыльями и растаял в первых солнечных лучах.
Айдар обессиленно опустился на покрытую испарениями землю.