Рассказывает Владимир Буре.
Отрывок из интервью Владимира Буре, бывшего пловца и отца звезд хоккея Павла и Валерия, для рубрики «Разговор по пятницам». В августе 2012 года он рассказал о детстве в Норильске и дорогом подарке на юбилей.
— Паспорт у вас американский?
— Канадский. Российский тоже сохранил. Я люблю Россию, любил Советский Союз. Сам выступал за сборную СССР. В Штатах оказался волею судеб. Провел там треть жизни. Сегодня в Америке мне более комфортно. Но дома говорим по-русски. Я встаю утром — первым делом просматриваю новости из Москвы.
— Расскажите об отце. Удивительный был человек.
— Папа меня до сих пор кормит. Всему научил только он. Если возникает какая-то сложность, я сразу вспоминаю, что пришлось вынести ему. И все мои трудности кажутся пустяками. Он играл за сборную в водное поло. Ко мне часто подходят старые ватерполисты и говорят: «Такого вратаря в Союзе не было никогда».
— Крепкий был человек — как все ватерполисты?
— Очень крепкий. Смелый. Я был совсем маленький, приехал дядя. Вечером пошли гулять втроем. Пристала к нам подвыпившая компания. Так один папа справился с тремя.
— Дядя не понадобился?
— Нет. Двух отец уложил моментально, а третий, отбежав, крикнул — мол, они пошутили.
— Вы в курсе, за какой анекдот отправился отбывать срок в Норильск ваш отец?
— Нет. Отсидевшие в те годы такие темы не обсуждали. Про отцовскую отсидку мало что знаю. В его беседах с друзьями слова дурного о Сталине не слышал. Говорили про Ежова, Берию, но не про Сталина. Боялись, наверное.
— Лагерных историй тоже не знаете?
— Разве что одну — отца собирались послать на рыбалку. А это в Норильске — на 99 процентов смерть. Холод жуткий, там и заболевали. Редко кто после нее выживал. Отца от рыбалки чудом уберегли товарищи. Он играл там в футбол, выступал в Доме культуры, где, кстати, подружился с Жженовым и Смоктуновским.
— Как интересно.
— Я Жженова встретил на инаугурации Ельцина. Мы оба были приглашены. Подошел к нему: здравствуйте, я сын Валерия Буре. Георгий Степанович чуть не прослезился.
— Прежде виделись?
— Он гостил в нашем доме, когда я был ребенком. Совершенно его не помню.
— Ваши впечатления от норильского детства — лютый мороз?
— Наоборот, хорошая-хорошая зима. В Москве поначалу плакал: «Что ж это за слякоть зимой?» Снег то выпадет, то растает. А в Норильске если уж выпал — до весны лежит. Жили мы в трехэтажном доме с деревянными ставнями. Однажды просыпаюсь ночью — родители прижались к окну и эти ставни изнутри держат. Чтоб не вырвало ветром. Такая пурга. Наутро я вышел на порог — смотрю: с крыш висят антенны. Пожарная лестница оторвана и согнута до земли.
— Дело отца изучали?
— Нет. Вот вы спросили — впервые задумался. Если б кто показал — я бы прочитал. Но специально заниматься этим не стану.
— Отец умер, кажется, прямо в бассейне?
— Так и было. Весна 1974-го. Я готовился к соревнованиям на призы «Комсомольской правды». Это что-то вроде зимнего чемпионата СССР. Чувствовал себя скверно, как-то не плылось. Переживал и я, и отец. Он был уже болен.
— Чем?
— Стенокардия. Тогда сердце не оперировали. К тому же люди того поколения докторов не признавали. Папа все переживал на ногах, ни единой тренировки не пропустил. Хоть я до бассейна ЦСКА шел пять минут — а он 45. Пройдет — остановится... И вот на его глазах проплыл сто метров, назавтра должен плыть двести. Чемпионат я все-таки выиграл. Сидим, разговариваем: плыть мне завтра? Нет? Две недели до матча СССР — ГДР, можно было поберечься. Неожиданно ему стало дурно. «Позвать врача?» — «Нет». Прошло несколько минут, повторяю: может, врача? И он отвечает — зови. Соревнования в разгаре, я несусь вдоль бортика. Весь бассейн понял — что-то неладное. Прибежала врач сборной Людмила Федоровна Набокова, вызвали «скорую». Когда папу на носилки положили — он еще жил. Но без сознания. Я был уверен — выкарабкается. Запрыгнул на ходу в неотложку, ждал у дверей реанимации. Через два часа вышел доктор и сказал: «Все».
— Много осталось в вашем доме вещей от того самого Павла Буре, знаменитого часовщика?
— Ничего нет.
— Вообще?!
— Абсолютно. Родителей так запугали в 30-х, что от всего избавились. Компания «Павел Буре» продана швейцарцам, те до сих пор владеют брендом.
— Производят часы?
— Уже нет. Я так и не понял, почему, хотя как-то с ними связывался.
— Но ваш старший сын выпустил партию часов «Павел Буре». Не спрашивая швейцарцев?
— Ну да. В 90-е можно было делать все что угодно. В России считали, что живем по своим правилам. Но бизнес с часами не пошел. А я, помню, в детстве приходил в поликлинику, называл фамилию — и сразу же слышал: «У меня такие часы были!» Потом со сборной бывал на массаже в Центральных банях — часы «Павел Буре» стояли при входе. На том самом месте, где теперь ресторан «Серебряный век».
— Сами в часах разбираетесь?
— Разбирать — разбирал. Собрать не мог.
— У вас сейчас на руке какие?
— Швейцарские, не очень дорогие. Хоть есть и дорогущие, «Пойет». Подарок друга на 60-летие. Не знал бы цену — но увидел случайно такие в магазине и обомлел: 40 тысяч долларов!
— Друг — Фетисов?
— Стоит ли говорить? Да, Слава подарил.