Памятные заметки Василия Денисовича Давыдова
Покойный светлейший князь Александр Сергеевич Меншиков был с самой молодости своей, в дружеских отношениях с отцом моим (Денис Васильевич Давыдов) и, в память его, часто удостаивал меня своими разговорами и некоторыми рассказами. Припоминаю один из них, весьма характеризующий нравы и обычаи времен царствования Елизаветы Петровны.
Дворец императрицы, во время стройки Зимнего дворца известным Растрелли, находился на Мойке у Певческого моста, напротив дома графа Строгонова (Сергей Григорьевич); в нем был большой балкон в виде террасы, под которым проходила и проезжала публика. На этом балконе, в весеннее и летнее время, сиживала императрица, после обеда, и большей частью обыкновенно в веселом расположении духа. Рядом с домом графа Строгонова находился дом фельдмаршала графа Салтыкова (Петр Семенович), на дворе которого помещался почетный караул.
Отец князя Меншикова, Сергей Александрович, был адъютантом у графа Салтыкова, и вот что он о нем рассказывал своему сыну. Граф Салтыков обедал у графа Строгонова, и, по-тогдашнему обыкновению, все пили очень много. За обедом граф Салтыков стал утверждать, что его венгерское вино лучше, и после сильного и бурного спора, было решено идти всем в дом графа Салтыкова испробовать и оценить его венгерское вино.
Но когда собеседники пожелали встать, то увидали, что только у некоторых ноги могли еще служить. Решено было послать за почетным караулом, дабы с помощью солдата дойти до фельдмаршальского дома, что и было немедленно исполнено. Императрица в то время находилась на балконе и увидала эту странную процессию. Впереди двое солдат вели старика графа Салтыкова, за ним графа Строгонова и всех адъютантов и гостей. Она послала спросить: куда их ведут? Ответа был: пробовать венгерское вино графа фельдмаршала, который хвастается, что его вино лучше строгановского.
Тогда императрица Елизавета снова послала сказать им, что её венгерское еще лучше салтыковского и что она просит всех пожаловать пить его к ней. Так и случилось, и она так угостила своих гостей, что те уснули на балконе, в виду всей проезжающей публики.
Покойный обер-егермейстер Дмитрий Васильевич Васильчиков всегда был ко мне очень милостив, и в мою молодость я каждую осень охотился у него в продолжение более 4 лет; он рассказывал всем нам очень часто эпизоды из царствования Павла Петровича и один из них я еще помню.
Однажды император Павел упал, вальсируя с княжной Лопухиной и немедленно отдал приказ, чтоб вальс был исключен из танцев, и никто не смел бы впредь вальсировать. Так прошел год. Васильчиков был в то время камергер или камер-юнкер, несмотря на свою молодость, весьма ловким и смелым молодым человеком без страха и упрека. Он, не боясь, навлечь на себя гнев государя, ухаживал за княжною Лопухиной.
Как-то раз на бале она ему призналась, что очень желала бы провальсировать. Желая понравиться прелестной княжне, Васильчиков решился на поступок, который мог бы обойтись ему весьма дорого. Он смело подошел в оркестру и объявил ему, именем государя, что велено играть вальс, и как только раздались первые звуки, он с княжною Лопухиной полетел по зале к изумлению всех.
Государь вошел в это время в залу, посмотрел, нашел, что эта пара отлично вальсирует, похвалил их, и тех пор помину не было о запрещении танца. Дмитрий Васильевич Васильчиков часто мне рассказывал, что, несмотря на строгость и страшные капризы Павла, никогда так весело не бывало, как при его дворе. Все пользовались минутою, все жили настоящим, а потому веселились до упаду и повесничали на славу.
Покойный мой дядя, Иван Петрович Поливанов, был адъютантом или квартирмейстером у генерала Талызина (Петр Александрович), командира Преображенского полка. От него слыхал я много анекдотов о царствовании Павла, но, увы! во многом уже изменила мне моя память и я передам только тот, который помню явственно.
Сумрачное и грозное состояние духа императора Павла находило всего более на него, когда дул южный ветер, и наследник престола, Александр Павлович, бывший тогда генерал-губернатором Петербурга, хаживал бывало в 4 часа утра, чтобы посмотреть на флюгер, с какой стороны дует ветер.
В один из таких ненастных дней, государь передал наследнику, что он намерен сделать в Петербурге войскам внезапную тревогу, причем настрого приказал ему о том никому не говорить. Александр Павлович, по доброте своей души и боясь, чтоб эта неожиданная тревога не причинила много несчастий, объявил каждому полковому командиру, под строжайшей тайной, о намерении государя, прося их быть бдительными; те, в свою очередь, говорили то же вступающим в караул офицерам, и таким образом все были в страхе и ожидании.
В таком же волнении находился молодой офицер, стоявший в карауле на одной из улиц, сколько мне помнится, на Галерной; желая кроме того выслужиться, он не сходил с платформы, все прислушиваясь не забьют ли где тревогу. На тот грех в это время ехала пустая бочка по улице. Лошадь, или испугавшись чего-либо, или от других причин, поскакала по мостовой; пошел от бочки гром, весьма похожий на барабанный бой; офицер, бывший на сторожке, как только услыхал тот шум, немедленно велел ударить тревогу; ближайшие караулы подхватили и пошла потеха.
Доложили государю, что в городе бьют тревогу; он немедленно велел подать себе верховую лошадь, по имени "Чёрт", и с пылающим лицом выскочил из дворца. От всех полков неслись туда офицеры с командами для принятия знамен, и каждого встречного государь спрашивал: "Куда бежите?" и на ответ: "Во дворец, за знаменем", немедленно раздавались приказания государя: "В крепость! В солдаты! в Сибирь!".
Наследник первый разобрал в чем дело и, чувствуя, что это его вина, рвал на себе волосы с отчаяния; но видя, что гнев государя, понимающего дело иначе, все растет, решился ему признаться во всем. Долго еще не успокаивался государь и только расспросив всех полковых командиров, помиловал разжалованных, из которых некоторые стояли уже на часах солдатами.
Дядя мой двоюродный, Петр Львович Давыдов, во время Павла служил в кавалергардах, и славился своим отменным щегольством и ловкостью; он был, в полном смысле слова, un élégant officier. Княжна Лопухина стала с ним кокетничать и, вероятно, так явно, что вызвала неудовольствие императора Павла. Однажды, на бале во дворце, Давыдов стоял за стулом княжны и разговаривал с нею.
В то время все офицеры носили палки при всякой форме. Во время разговора он почувствовал, что кто-то легко ударил его палкою по ноге; думая, что кто-нибудь из его товарищей шутит с ним, он на это не обратил внимание, но удар повторился сильнее и Давыдов обернувшись, увидел императора, стоящего перед ним с выражением на лице сильного гнева.
- Как вы смеете, сударь, стоять спиною к великим княжнам? - сказал ему Павел.
Давыдов оглянулся и явственно увидал, что великие княжны впереди его, а не позади. Он понял настоящую причину гнева и улыбнулся невольно. Негодование императора выражалось в весьма сильных эпитетах, но при виде улыбки, он приказал немедленно разжаловать Давыдова в солдаты и, наконец, повелел: "в Сибирь".
Давыдова свели на дворцовую гауптвахту, надели уже солдатскую шинель, как вдруг пришло помилование, самым неожиданным образом. Княжна Лопухина, которая тоже поняла настоящую причину гнева императора, бросилась ему в ноги, умоляя о пощаде Давыдова и представляя ему, что как ей ни дорога благосклонность императора, но что, по милости её, она будет ненавидима всеми, ибо она стала невольною причиною несчастья людей.
Мольбы княжны тронули Павла и он приказал вернуть Давыдова; но с тем, чтобы он весь вечер улыбался. К концу однако, вечера, невиновность ли дяди моего, или послушание его, так полюбились Павлу, что он его поздравил камергером, несмотря на молодость его лет.
Это звание сделало то, что Петр Львович очень еще молодым человеком был уже тайным советником и имел придворную должность гофмейстера. При открытии кампании 1805 года он стали проситься в армию, но государь Александр Павловичи велел ему сказать, "что он его примет только капитаном". Давыдов отвечал, "что хоть солдатом", и его приняли за это майором.
Он был отменно храбр и вернулся из Парижа уже генерал-майором с Георгием 4-го класса, и потом снова переименован в тайные советники.
Павел I выезжал обыкновенно прогуливаться в 12 часов пополудни, или один или с кем-либо из своих приближенных. Большей частью ему сопутствовали Обольянинов (Петр Хрисанфович), граф Кутайсов (Иван Павлович) и весьма редко граф Ростопчин (Федор Васильевич), и когда государь бывал не в духе, то горе бывало многим.
Однажды летом государь, находившийся в Петербурге, выехал кататься в свое урочное время. Проезжая мимо одного дома, где окошки были открыты, он услышал сильный и несколько раз повторявшийся звон колокольчика, с криками: "Парашка, Парашка!!"
Он остановился и послал узнать, кто это звонит и отчего так сильно кричат? Посланный нашел старушку, очень удивленную его приходом:
- Вы, сударыня, звонили сейчас?
- Я, батюшка.
- Государь здесь и велел вас спросить, отчего вы так крепко звонили, и так сильно кричите?
- Батюшка мой, виновата, звала мою девку, Парашку, до сих пор обедать не подает, я в это время обедаю, а уж первый час.
Посланный, узнавши имя старушки, вернулся с ответом.
- Сказать ей, чтобы она в это время никогда не обедывала, - сказал Павел. Посланный передал ей приказ.
- Скажите государю, что если его величеству угодно, я никогда больше обедать не буду. Павел поехал далее.
В последний год царствования Павла однажды был приглашен к обеду граф Орлов-Чесменский (Алексей Григорьевич) и кто-то еще. Император обедывал в час пополудни. К этому времени императрица (Мария Федоровна) и великие князья с приглашёнными дожидались прибытия государя, а он, обыкновенно весьма аккуратный в домашней жизни, на этот раз опоздал.
Проходит четверть часа, наконец, полчаса, государя нет; все присутствовавшие в недоумении и смущении. Вдруг донесли, что государь приехал; он вошел со шляпою на голове с самым сердитым лицом, и подойдя к императрице, сказал ей, стуча об пол палкою: "Я, сударыня, нигде не потерплю изменников, нигде, и даже в моей семье, слышите ли вы", - продолжал он, бросал грозные взгляды на великих князей.
Императрица, весьма смущенная, с низким поклоном отвечала ему "что она не знает за собой вины и потому просит государя сказать ей, в чем она провинилась?" - Это вы все скоро узнаете, - отвечал он, и быстро вышел из комнаты, сильно хлопнув дверью. Все остались в страхе и оцепенении.
Наконец, боясь снова прогневить государя поздним обедом, не в урочное время, императрица обратилась к графу Орлову, прося его сходить в императору и доложить ему, что обед готов. На это граф отвечал:
"Нет, государыня, я, хотя сжег турецкий флот, и кажись неробкого десятка, но, воля ваша, не пойду, хоть казните". Один граф Кутайсов вызвался идти и спросить Павла. Он постучался в запертые двери и на вопрос: кто там? отвечал кто он и зачем послан. "Сейчас буду, ждать!" был ответ.
Прошла еще томительная четверть часа, и наконец, государь вышел с улыбающимся лицом, потирая себе руки, подошел к императрице и сказал ей "что очень видно напугал я вас, сударыня, всех моей шуточкой. Пойдемте обедать".
Этот рассказ я слышал от моего отца.