Осенью 1978 года недавно сданный в эксплуатацию пятиэтажный дом в Алма-Ате, который вытянулся по улице Кирова (нынешняя Богенбай батыра) между Мечникова и Шагабутдинова, – принимал новоселов. У четырех подъездов стояли грузовики. Мужчины, радостно пыхтя, сгружали мебель, женщины таскали тюки с одеждой и одеялами, детвора – мелочи. Дети перебегали из одного подъезда в другой и носились по этажам, чтобы узнать, сколько комнат у соседей и какой открывался вид из окон их квартир. Деревья во дворе стояли совсем молоденькие, в рост человека, а потому внутри панельного прямоугольника эхом разносились голоса на непонятном для жителей соседних домов языке. На китайском?
– Яяя, как тяба...
– Мун татти ма...
То массовое заселение вызывало вопросы свидетелей, ведь только девять лет назад на советско-китайской границе произошел военный конфликт и были потери с обеих сторон. Однако опасения прекратились, когда после расспросов стало известно, что в дом напротив заселяются сотрудники корейской газеты «Ленин Кичи» (Ленинское знамя) вместе с семьями, переехавшие целой редакцией из Кзыл-Орды. Стало быть, свои!
Совпадение или нет, но с того самого года мама стала работать в газете, и в этот дом спустя 6 лет переехали и мы. Для меня и старшего брата (5-й и 6-й классы) переезд стал настоящим культурным шоком. Столько корейцев и все в одном доме! В школе, где я учился до переезда, мы с братом были единственными корейцами. Все друзья и ребята, с кем играли во дворе, были казахами, русскими, немцами, евреями, украинцами и так далее. Корейский дом открывал для новеньких свои легенды. В доме особенным авторитетом пользовался Дон Николай Владимирович, который лечил всех иглоукалыванием, а в газете работал в должности старшего мастера наборного цеха. Жил он через стенку, с женой и двумя сыновьями. Старший играл на гитаре. Однажды с удивлением я услышал, как он точь-вточь исполнил соло американского гитариста Джо Сатриани «Always With Me, Always With You», запись которого мы с братом ставили на всю громкость, когда родители были на работе. Рядом на площадке – квартира Цой Ден Ок (заместитель ответственного секретаря), по-русски – баба Рая. Она жила вместе с дочерью и внуком. От ее дочери, тети Светы, я получил первые уроки по фотоделу: проявка, фиксаж, печать и т. д. Напротив жил поэт Ким Кван Хён (редактор газеты) с супругой бабой Тоней. Помню, как для курсовой работы, я попросил его позировать мне. Снимал на видео лица корейских стариков.– Что мне нужно делать? – спросил он. – Просто закройте глаза и тихо так посидите, – я искал лицо с глубокими морщинами, как кора старого дерева. Дедушка улыбнулся, сел и закрыл глаза. Снимал очень крупно. Таких густых седых бровей я ни у кого еще не видел. Голова старчески подрагивала, брови немного стянулись, казалось держать глаза закрытыми требовало усилий, но на губах была легкая улыбка – или это мне показалось... Однажды видел у нас дома Ким сиина (с кор. поэт Ким), отец с мамой его с чем-то поздравляли и благодарили. Позже узнал, что он принес книгу своих стихов «싹» («Ростки») на корейском языке. На четвёртом этаже жила семья художника Тен Тхя Хона. Когда в доме кто-то умирал, он писал на красной ткани мёндён 명정 – траурный паспорт. Помню, как в первом подъезде били зимой чартоги – «ударный хлеб». В потемках деревянными молотками работали быстро. Как получалось – не разглядишь. Тусклая лампочка, чей свет терялся в поднимавшемся паре от горячего риса, помогала плохо. Тот чартоги был с зернышками риса – в подъезде было слишком холодно. Мой друг Лёша, с которым учились в одном классе, жил на первом этаже. Его родители работали в газете. Мама Пак Ген Ран (тётя Вера) – переводчиком, а отец Пак Ен Дюн (дядя Женя) – литсотрудником. Он окончил Пхеньянский литературный институт и писал стихи. Они с моим отцом написали песню. Отец играл мелодию на фортепиано, а дядя Женя проговаривал слова и делал пометки на бумаге. На втором этаже окнами во двор квартира Ли Хва Дя, мы звали её тётя Фадя (заместитель ответственного секретаря). Она жила с сыном Артуром, который учился в параллельном классе. Худенькая добрая женщина. В их квартире останавливался известный театральный режиссёр и драматург Мен Дон Ук, когда ставил очередной спектакль в корейском театре. У тёти Фади, да в принципе у всех взрослых при разговоре на русском языке слышался сильный акцент. Русская речь в быту перемежалась у них с корейскими словами и междометиями, которые легко понимали мои друзья, а я нет.
Поздней осенью, обычно в выходной, во двор заезжал грузовик, привозил «пячу» – пекинскую капусту. Из подъездов выходили люди – пришло время готовить кимчи. Когда несли мешки капуста издавала характерный звук, похожий на звук хрустящего под ногами снега. Грузовик с пячу знаменовал скорый приход зимы, – потепления уже не ждали, потому что кимчи хранили на балконе и нужен был холод. В каждой квартире, где жили корейцы, шла тщательная мойка каждого качана, каждого листочка. Этот и следующий день был ванным только для пекинской капусты. Никто не мог помыться, ведь после того, как капусту омыли, ее нужно было сразу же засолить. Для этого ванна вычищалась по-новому и заполнялась ледяной водой, в которую бросали соль. Уложенную в воду капусту, накрывали подносами или досками, а сверху придавливали камнями. И камни были у всех. На следующий день, а некоторые – через, начинали смазывать листья капусты красным густым перцовым соусом и аккуратно укладывать в бочки, которые потом вытаскивали на балкон и укрывали одеялами. До весны хватит...
В Алма-Ате нумерация домов, как и во всем Советском Союзе, шла с востока на запад и с севера на юг. То же с нумерацией подъездов. И это странно. Странно стоять лицом к дому и знать, что первый подъезд – справа, а не слева; все равно что начинать предложение с точки, а не с заглавной буквы. Странно, но логику в этом я увидел, ведь корейские имена всех взрослых дядь и тёть, которые работали в редакции, я узнал совсем недавно и пишу, получается, как бы с конца. В отличие от заселения 1978-го года – съезжали тихо и незаметно. Люди старели, старики уходили. Многие, выйдя на пенсию, уехали в Корею, а за ними – их дети. Внуки, которым уже за двадцать пять, тоже все там. Сегодня в каждом подъезде из тех, кто когда-то работал в «Корё Ильбо», осталось лишь по одной корейской женщине, всем уже за семьдесят. С торца дома выросло тонкое дерево, которое под тяжестью крон деревьев повыше приняло форму первой буквы корейского алфавита «ㄱ». Именно с этой буквы начинается название корейской газеты «Корё Ильбо» «고려 일보» (с 1991 года). По дереву видно, что оно вышло из корневища рядом стоящего старшего дерева, как газета «Корё Ильбо» вышла из «Ленин Кичи», а та – из «Сенбон», а та – из «Самволь ириль».
Густая листва высоких деревьев, заглядывавших в окна сотрудников, – слышала многое. К зиме, как полагается, она покрывает землю, и холодная тишина, и неприкрытый бетонный торс панельки ничем не выдают истории, которую вы прочитали. А их у дома много.
Владимир Хан.
