В чем было моё преступление? В том что я посмела отстаивать свои права и задавать вопросы.
Я выбрала один из двух роддомов в городе, предлагавших платные вертикальные роды, сходила на консультацию к врачу, имевшему сертификат о прохождении обучения именно по ведению вертикальных родов, мы мило побеседовали, и меня отправили подписывать договор.
Но договор, который мне дали на подпись, был совершенно пустой! В нем было указано только, что роддом обязуется принять у меня роды по программе «Ведение индивидуальных родов» стоимостью 60 тысяч рублей. Ни фамилии врача, который должен принимать роды, ни описания этой «программы» - ничего, за что они могли бы понести ответственность в случае не предоставления обещанных и оплаченных услуг.
Я отказалась подписывать договор в таком виде, зная, что я имею законное право требовать от медучреждения полной информации о предоставляемой услуге. Меня несколько дней футболили по всем инстанциям, дошло до беседы с главврачом, до консультации с юристом роддома. Они поняли, что так просто от меня не отделаются, и согласились присовокупить к договору выписку из каких-то внутренних документов, где было таки прописано содержание этой услуги.
Подписание договора с этим приложением было назначено на пятницу. До ПДР было ещё больше месяца. Но в ночь с четверга на пятницу у меня отошли воды. И начались 33 часа ада.
Было ли бы всё иначе, если бы я успела заплатить им эти деньги, или даже за деньги я получила бы всё то же самое – этого мне теперь никогда не узнать. Мелкие придирки, грубость, отчитывание меня, как нашкодившей девчонки, нелепые бытовые ограничения начались ещё в приёмном. В родильном отделении уже начались шушуканья, что это – та самая, которая ходила к главврачу.
За эти 33 часа как минимум три смены врачей пришли и ушли. Никто ничего не объяснял. Мои просьбы игнорировались. На мои вопросы отвечали издевательством. На мои жалобы отвечали, что я все выдумываю. Ни на ком не было бейджей – захоти пожаловаться, не будешь знать, на кого. Несколько раз мне прямо указали на то, что надо было платить, как все люди, а не выделываться с договором.
Мне трижды на разных этапах процесса вынесли мозг насчёт бритья. Мои жалкие оправдания, что живот мешает, что всё неожиданно началось, что по телефону не сказали, хотя я спрашивала, не принимались во внимание. Потом оказалось, что прекрасно они могут меня побрить, просто это был повод поиздеваться.
Мне дважды безуспешно пытались поставить клизму на схватках, с криками и обвинениями, и да, потом, конечно, заставили за собой убирать. На схватках же. И ласково пожелали обосрaться в родах.
Для обезболивания было сначала слишком рано, потом – слишком поздно. То есть, фактически, мне просто отказали. Обещанные даже для бесплатных родов душ, фитбол и прочие радости мне так и не достались.
Я ходила по коридору туда-сюда, потому что на ногах было легче. Меня ругали, за то, что я хожу, и за то, что шаркаю – мол, это всех раздражает. За много часов хождения я стерла в кровь ляжки, но мне запретили надеть мои пижамные штаны, вместо этого предложили зажать между ног пеленку и так ходить. Такое вот «свободное поведение в родах».
Мне никто не говорил, что делать, чего не делать, я была предоставлена сама себе. На схватках меня бросало в пот, между схватками бил озноб, потому что все окна были открыты, а ночнушку можно было выжимать. От боли я не соображала уже ничего. Я ненавидела своего ребенка за то, что он причиняет мне такую боль. Я хотела избавиться от этой боли внутри меня любой ценой. Я вставала на четвереньки и с диким рёвом выдавливала ребенка из себя. Меня ругали за то, что я ору, прицепляли КТГ и велели лежать. Лежать было невыносимо, я ёрзала, они приходили, орали, что я все испортила, и вешали клёпаный КТГ снова.
Когда до них дошло, что пора, они стали орать на меня вчетвером. Я изо всех сил старалась делать то, что они говорят, но моё тело, измученное многочасовой болью и ознобом, просто не слушалось меня. Я не могла поднять ноги, потому что всё мышцы живота сводило от усталости, не могла упереться ногами как надо, потому что мышцы ног сокращались произвольно, танцуя в воздухе нелепый канкан. Они орали, что я лентяйка, что я всё выдумываю, что таким, как я, вообще незачем рожать, что я буду отвратительной матерью, потому что уже сейчас не хочу постараться для своего ребенка.
Они давили мне на живот так, что он потом был весь синий. Они сделали эпизиотомию, хотя ребенок был маленький, и одна из них вложила в разрез свои пальцы и стала там ковырять. Я из последних сил старалась отстраниться от этой новой боли, но на меня орали, чтобы я не отползала и тужилась. Я собрала в кучу остатки своей адекватности и максимально чётко и спокойно попросила убрать оттуда руки, потому что мне больно. На что она ответила, мол, ничего не больно, это специально, чтобы ты знала КУДА тужиться. И пальцы не убрала.
Вместо этого они начали наперебой угрожать мне, что если я вот щас не рожу, они принесут вакуум, и мой ребенок родится инвалидом, и виновата в этом буду только я сама. Я была в ужасе. Ребенок-инвалид для меня –это было в сто раз страшнее, чем мёртвый ребенок, чем самой умереть в родах, чем всё на свете.
По счастью одна из них вдруг догадалась поставить мои пляшущие как попало ноги на эту подставку и придержать их руками. И я родила тут же – в одну потугу. Не понимаю, почему они не могли сделать это раньше.
Все говорят про первый крик ребенка. А я не помню. Ничего не помню. Поняв, что все закончилось, я смогла только выдохнуть «Ох, бл#дь!» и прослушать лекцию о том, какая я грубая, и какая я буду плохая мать.
Ну и напоследок – зашить меня на живую они тоже не забыли. То есть, она говорила, что сделала новокаин, но что мне с того, если у меня низкий болевой порог, и новокаин меня не берет? Я ж выдумываю все, понятное дело. Им виднее.
На послеродовом было уже полегче. Постоянные осмотры, когда всей палате надо разом снять трусы и раздвинуть ноги, чтобы врач пробегом там поковырялся, были не столько болезненны, сколько унизительны. Всякие регламенты насчет халатов в коридоре и тарелок в палате отдавали маразмом, но были терпимы.
Когда очередная врач попыталась запретить нам открывать огромные, выходящие на солнечную сторону, окна под предлогом сквозняка, а также задергивать занавески под предлогом, что детям нужно солнце, мы нашли уже в себе силы воспротивиться, несмотря на ее угрозы, что она отложит всем выписку за неповиновение, и вообще отправит всех в инфекционную больницу.
День, когда мне разрешили пойти домой, был самым счастливым днем. Шесть дней тюрьмы и целый месяц боли после – вот цена, которую я заплатила за счастье материнства. Я вернулась домой с сыном, но у меня отобрали моё тело, моё достоинство, мою сексуaльность, моё право быть человеком, наконец.
Да, прошло время, всё зажило, меня отпустило. Я больше не чувствую себя шл#хой, пережившей встречу с полком бравых гренaдеров. Я снова могу заниматься кексом с мужем и получать от этого удовольствие. И сына люблю, несмотря на все их проклятия.
Но вот пока писала – всё снова ожило, и снова холод внутри и дрожат руки. Неужели это всё было обязательно? Неужели именно так должен новый человек приходить в этот мир?