Революция открыла невиданные возможности для художественного творчества. Большевики, придя к власти, строго контролировали печать, сознавая роль слова в обществе, но контроль касался политических убеждений и таких же изданий, газет, журналов – сразу после свержения Временного правительства закрыты все крупные газеты, а 27 октября 1917 г. выходит Декрет Совета народных комиссаров «О печати».
Совет Народных Комиссаров постановляет: 1. Закрытию подлежат лишь органы прессы: 1) призывающие к открытому сопротивлению или неповиновению Рабочему и Крестьянскому правительству; 2) сеющие смуту путем явно клеветнического извращения фактов; 3) призывающие к деяниям явно преступного, т.е. уголовно наказуемого характера.
Понятно, что сам СНК и решал, кто сеет смуту, а какие факты извращены, поэтому вскоре закрыты все газеты, даже та, которую редактировал М. Горький.
Интересно, что М. Горький, «первый пролетарский писатель», регулярно поддерживающий до революции большевиков и финансировавший их деятельность из своих гонораров, одно время даже редактировавший «Правду», был поражён полной ликвидацией свободы слова. Писатель старается бороться, дерзко пишет «Несвоевременные мысли», пытается спасти Гумилёва (расстреляли) и Блока (не выпустили из страны), но в 1921 г. уезжает из России – по официальной версии, на лечение.
А вот всё неполитическое в обществе пока не интересует власти – и начинается невероятный и недолгий расцвет самых разнообразных художественных направлений, течений, групп и объединений: футуристы, имажинисты, ничевоки, конструктивисты, ОБЭРИУты, «Серапионовы братья», Левый фронт искусств, РАПП (Российская ассоциация пролетарских писателей), и все они издают свои гениальные произведения, выступают с концертами, проводят диспуты, открывают литературные кафе и клубы, борются за читателя и за внимание общества, порой обвиняют друг друга в «предательстве революционных идеалов» или, наоборот, в том, что увлечение идеями мешает творчеству.
Государство, занятое сначала борьбой с врагами явными, потом идейными разногласиями внутри партии, особого внимания творческим спорам не уделяло, но был создан в 1922 г. учреждён Главлит – Главное управление по делам литературы и издательств, организация, занимавшаяся цензурой художественных произведений и охраной государственной тайны. Пройдёт совсем немного времени, и цензор Главлита появится в каждой редакции, в каждом журнале и газете, и ни одна статья (тем более книга) без визы Главлита просто не будет напечатана, появится даже термин: «Попробуй залитовать!»
А пока Ленин прочитал Маяковского и написал резолюцию: «Кричит, выдумывает какие-то кривые слова, и всё у него не то, по-моему, не то и мало понятно. Нельзя ли это пресечь! Надо это пресечь. Условимся, чтобы не больше 2-х раз в год печатать этих футуристов и не более 1500 экз. для библиотек и чудаков».
Но прошло время, и партия вспомнила сама и напомнила творческой вольнице мысль Ленина о том, что «литературное дело должно стать частью общепролетарского дела, «колесиком и винтиком» одного-единого, великого социал-демократического механизма».
В 1932 г. Постановлением ЦК ВКП (б) «О перестройке литературно-художественных организаций» все литературные объединения были ликвидированы, решено создать Союз советских писателей, который и был объединением всех писателей с 1934 г. Возникла знаменитая «кольцовка»: книгу мог издать только член Союза писателей, а чтобы стать членом этого Союза, нужно иметь изданную книгу. А вот издавать или не издавать тебе книгу, решали «компетентные органы».
На съезде в докладе М. Горького, избранного председателем Союза советских писателей, утверждён социалистический реализм как единственный метод советского искусства, который требует от художника «правдивого, исторически конкретного изображения действительности в ее революционном развитии». То есть это произведения не о том, какая жизнь, а о том, какая она должна быть.
А для искусства «братских народов СССР» формулировка дополнялась утверждением, что искусство должно быть «национальным по форме, но социалистическим по содержанию».
И писатели встали в строй, потому что у власти появилась возможность прямого воздействия на каждого. Кроме чисто физического давления на «инженеров человеческих душ» (из 2800 членов Союза писателей были репрессированы 2000) появилась возможность стимулировать «правильное», идейно выверенное творчество.
Именно руководство ССП решало, кто может издать книгу, каким тиражом, где, могло дать писателю улучшенный паёк, а позже и квартиру, путёвку в санаторий, пособие на покупку автомобиля, а могло и не дать.
Именно поэтому произведения 40-50-х годов трудно вспомнить. Это идеологически верные, но такие однообразные! Если это книги о войне, то это обязательные «...не дрогнув героическим лицом, политрук Петров с криком «За Родину! За Сталина!» – поднимал роту в беспощадную атаку», а если это был роман о производстве, то статья в «Правде» в 1952 г. отмечала, что у нас «все свелось к одному конфликту: между «хорошим» и «лучшим», поскольку товарищ Сталин уже определил, что в СССР социализм в основном построен – откуда взяться плохому?
А.Т. Твардовский с понятной иронией характеризовал этот период советской литературы и произведения лауреатов Сталинской премии:
Глядишь, роман, и все в порядке:
Показан метод новой кладки,
Отсталый зам, растущий пред
И в коммунизм идущий дед.
Она и он – передовые,
Мотор, запущенный впервые,
Парторг, буран, прорыв, аврал,
Министр в цехах и общий бал...
Великая Отечественная война не смогла изменить общую тенденцию. Молодых поэтов-фронтовиков обвиняли в пессимизме, беспощадно критиковали стихотворение Исаковского «Враги сожгли родную хату» за упаднические настроения, беспощадно разгромили сатирическое творчество Зощенко «за клевету на советского человека», запретили стихи Ахматовой, которую Жданов заклеймил «полумонахиней-полублудницей», а ее поэзию назвал «хламом». Обоих исключили из Союза писателей и лишили продовольственных карточек!
И наступило время произведений, которые сейчас невозможно вспомнить. Отдельные книги, вырывающиеся из общего серого потока, например, «Молодая гвардия» Фадеева, написаны скорее вопреки идеологическим установкам – первый вариант романа читатели приняли восторженно, потому что автор, потрясённый фактами, написал о том, как наши мальчишки и девчонки вдруг поняли, что жить под немцем невозможно, это не по-человечески, и боролись (порой наивно, неумело – чего стоят листовки с призывом: «Долой немецких 200 грамм, даёшь советский килограмм!»). И они погибли, юные, красивые, несломленные!
А Сталин беспощадно раскритиковал книгу: как это могло быть, что не отражена роль партии, организатора всех побед?! И не мог сказать Фадеев, что райком так быстро бежал в эвакуацию, что брошены были все архивы, по этим спискам немцы и посылали полицаев арестовывать коммунистов!
И послушно уехал Фадеев на дачу, сел переписывать, вставлять выдуманных коммунистов-организаторов, и писал с тоской в письме: «Сижу в Переделкине, переделываю «Молодую гвардию» в старую!» (И не нужно писать в комментах: «Как афффтарок смеет говорить про героев!» Я говорю о трагедии писателя, которого ломали через колено ради идеи! А Вы почитали бы первый вариант – это не тот унылый кирпич, который нам известен, это блестящая книга о юных душах, которые не сломить!)
И сложился особый тип советского писателя: человек, послушно выполняющий очередное указание начальства ради того, чтобы остаться у кормушки, не потерять возможность пользоваться халявными благами: деньгами за книги, которые никто не читает, санаториями, поездками за границу, внеочередной квартирой и машиной.
И вспомнить в эти годы какую-то действительно художественную книгу очень трудно, и родилось злое определение: советский социалистический реализм – это восхваление начальства в доступных ему формах.
И в завершение – литературная история.
В Тбилиси проходила конференция: «Оптимизм советской литературы».
Среди других выступал поэт Наровчатов. Говорил на тему безграничного оптимизма советской литературы. В перерыв подошёл к нему грузинский писатель Кемоклидзе, который, скорее всего, успел побывать в буфете, и спросил:
– Вы знаете Байрона? Он был молодой?
– Да, – удивился Наровчатов, – Байрон погиб молодым человеком. А что? Почему Вы об этом спрашиваете?
– Еще один вопрос насчет Байрона. Он был красивый?
– Да, Байрон обладал чрезвычайно эффектной внешностью. И женщины его любили.
– И еще один вопрос насчет того же Байрона. Он был богат?
– Ну, разумеется. Он был лорд. У него был замок... Ей-богу, какие-то странные вопросы...
– И последний вопрос насчет Байрона. Он был талантливый?
– Байрон – величайший поэт Англии! Я не понимаю, в чем дело?!
– Сейчас поймешь. Вот посмотри на Байрона. Он был молодой, красивый, богатый и талантливый. И он был пессимист. А ты – старый, нищий, уродливый и бездарный. И ты оптимист!