Во многих человеческих деяниях видна рука судьбы, и, если мы можем выбирать путь, то обстоятельства жизнь всегда выбирает за нас.
...Когда находишься там, время течет по-другому. Зрение, осязание, и сам ты, и малейшее твое движение — в неимоверном, жутком напряжении. Ты не чувствуешь затекших от долгого стояния стоп, не ощущаешь одеревеневших пальцев. Ты сосредоточен на каждом мгновении. На каждом своем действии.
Молодые талантливые прозаики назовут это борьбой со Смертью. Прожженные циники скажут, что это азарт. Но ты просто делаешь свое дело, и подчиняешься, отдаешься ему весь. А потом выходишь на несгибающихся ногах, садишься и не двигаешься. Иногда закуриваешь. В такие минуты просто хочется, чтобы тебя никто не трогал.
Двенадцать часов подряд. Ненормированный рабочий день, слегка захвативший ночь. Все кончилось благополучно. Никому не нравится терять. Когда ты на пределе, цепляешь, рвешь на себя — и уходят. И вроде отстаивал до последнего, сделал все, как положено, а чувство — преомерзительное. Другое дело, когда все на грани, и ты неожиданным движением, сделал что-нибудь эдакое. И всё. И все скажут — чудо, а ты и себе не признаешься, что это, пусть и талантливая, но случайность. И будешь доволен, полностью удовлетворен сотворенным, за которое в иной раз и по шапке-то можно схлопотать.
Бывает, правда, что днями тянется рутина. Привычная, нудная, как застарелая зубная боль. С одной стороны, с ней спокойнее. С другой — сложности в такой работе как хорошая доза. Без них уже никак. Это твоя вторая шкура.
За спиной громыхнула старая рассохшаяся дверь. На мраморном крыльце было сыро и грязно. Он ступил на асфальт и поморщился — нога случайно угодила в лужу и ботинок немедленно промок. Черт, хотел ведь еще вчера заехать в обувной. И все некогда, нет времени… А, будь все проклято, на выходных можно съездить. Сейчас — домой, к Ирине — отсыпаться, отъедаться, смотреть местами глупые, но хорошо отвлекающие новости, чувствуя при этом тепло родного тела под боком. Чтобы в понедельник привычно войти в ординаторскую, усесться на скрипучий стул и лениво слушать язвительные выпады немолодого уже заведующего нейрохирургией, вечно воюющего с медсестрами-студентками.
Машина отозвалась сигналкой, неспешно влилась в поток мокрых автомобилей, усиленно работающих дворниками. Погода надвинулась на город непролазной серостью; затопила водоотводы и теперь хлюпала грязными ручьями под ногами уставших пешеходов. Проплыло справа здание местной администрации, за ним — приунывшие от рано начавшейся осени фонтаны. Слева выросло мощное, необычной архитектуры сооружение, созданное международной корпорацией «Второй шанс». «Мы меняем не прошлое, а будущее!» — гласил слоган, выбитый огромными буквами на серо-розовой стене.
Он инстинктивно отвернулся — никогда не понимал этого стремления переделать свою жизнь. Человек сам кузнец своего счастья, и никто, ничто не должно становиться посредником между ним и судьбой. Когда-то, очень давно, их — его и корпорации — пути пересеклись, зародив в нем стойкую неприязнь к закрытой арочной двери. С годами она лишь усилилась, временами перетекая в глухую ненависть.
Недовольно посигналил: справа пытался втиснуться слишком верткий юноша на расцвеченном яркими красками «паже». Еще два светофора, и он будет дома.
Зазвонил телефон. Как некстати.
Он взял трубку не глядя, одновременно поворачивая направо. Чертыхнулся, пропуская зазевавшегося пешехода и только потом нажал на клавишу вызова.
— Мама?
Голос звучал как-то далеко и странно. Устала на работе? Говорил же сколько раз, пора уже и на отдых, в её-то возрасте…
— Приехать? Прямо сейчас?
Кивнул сам себе.
— Да. Да. Хорошо, я понял… Купить что-нибудь?..
Сигнал отбоя.
Мгновенно вспотели ладони, и противно намок под пальцами выворачиваемый руль.
***
Конечно, можно было бы и не ехать. Тем более что в голове, в затылке нестерпимо ломило с самого окончания операции. Тем более что завтра суббота — и можно было бы, отоспавшись, купив тортик, спокойно заявиться посреди бела дня и устроить мирные выходные посиделки.
...Тащиться через весь город, чтобы, выбравшись из одной пятничной пробки, угодить в другую. Потом по темной, неосвещенной трассе в сторону дач, третий поворот на четвертом километре направо.
Он остановился, посидел. Спуститься вниз по улице прямо на авто, и потом, матерясь от усталости, выталкивать увязшую в глине машину. В конце концов, заночевать на даче, предупредив расстроенную Ирину, или попробовать вызвать такси — какой только идиот поедет сюда в такую темень?
Сергей Викторович вздохнул и открыл дверь. В салон немедленно ворвался ветер и дождь; он набросил на голову капюшон добротной куртки, которую не менял уже четвертый год — и вовсе не из-за отсутствия финансов. Привычка, консерватизм, если угодно. Да и зачем менять то, что уже исправно несет свою службу?
Ветер взвыл, но капюшон сбросить не смог; хирург захлопнул дверцу машины. Спуститься мимо четырех домов и наконец ощутить тепло; он выругался — при попытке наступить в грязь ботинок немедленно напомнил о неизбежном своем конце. Бурча под нос, осторожно держась за вбитые вдоль дороги колышки, врач почти наощупь пробирался по грязной дачной улице вниз.
***
В доме было не просто тепло — жарко. Невзирая на включенный бойлер, мать затопила печь, и теперь в печной трубе жутко выл ветер, и неестественно громко трещали дрова. Сергей Викторович с наслаждением скинул промокшие ботинки, повесил куртку. Поймал растерянный взгляд, осторожно приобнял.
— Я думала, ты не приедешь, — сказала глухо, будто не веря своим словам.
Растрепанные волосы, наспех наброшенная кофта. Кофта — это при такой-то жаре в доме?!
— Что-то случилось?
Руки её задрожали, соскользнули с плеч.
— Мам, ты чего?! Мам, ну в конце концов, все ведь решаемо. Слышишь? Рассказывай, что стряслось, мы со всем разберемся. Мама!
Она вытерла слезы трясущейся рукой. Он смотрел на нее и не узнавал — еще недавно он приезжал сюда и пил чай с бодрой, полной сил и неунывающей женщиной. Сейчас…
Любовь Николаевна неуверенно взяла листок — он только сейчас заметил, что на столе, рядом с кружкой, лежала пачка бумаг, — и протянула ему.
По привычке быстро, бегло пробежал лист. Анализы крови — так себе, результаты рентгенографии легких — множественные фокусные образования, УЗИ… И внизу, черным по белому, диагноз — окончательный.
Рак яичников IV ст. Tumor… Nodus… Metastasis…
Он задержал дыхание. Перевел взгляд выше: Любовь Николаевна Стормина, дата рождения соответствует, дата обращения...
Как же так?!
Медленно вытер со лба пот. До чего же жарко, сил нет… Так. Так. Спокойно. Завтра же с утра он позвонит в онкологию… Андрюхе. Да, точно. Андрюха гений, проверенный человек, надежный, как скала. Он точно скажет… можно ли тут что-то сделать.
Она сидела белая, как погребальный саван, ожидая, пока он дочитает. Поймав его взгляд, вымученно улыбнулась.
— А я все хотела похудеть. Думала, почему никак не получается. А это… это… жидкость в животе. — И снова чуть не заплакала, но сдержалась — тяжелым, невероятным усилием.
— Я останусь у тебя, — сказал решительно Сергей. — Завтра с утра мы едем в онкологию.
В прихожей, забытый в глубоком кармане, настойчиво звонил телефон.
***
Для больных у Сергея Викторовича всегда был припасен с десяток подбадривающих фраз, и чуть меньше — шуток. Их арсенал менялся регулярно; в определенном кругу доктор слыл человеком с тонким чувством юмора и не собирался развеивать это убеждение. Но сейчас рядом с ним, на переднем сиденье, ехал пациент, для которого ничего из этого не годилось.
Слава всему сущему, дорога с утра была пуста. Радушно кивали зеленым светофоры, редкие машины пропускали на поворотах вперед. Он принял это за добрый знак и почти успокоился, когда они подъехали к главному корпусу онкологической больницы. Врачи не боги… но иногда и они могут совершить чудо.
Андрюха ждал его в кабинете — взъерошенный, как большой воробей. Впустил друга, закрыл дверь изнутри.
— У меня там…
— Садись, — кивнул Андрей, добывая из недр темного стола пачку сигарет. Взгромоздился на подоконник, приоткрыл окно, закурил.
— Не влетит? — спросил Сергей, кивая на вьющийся дымок. Он очень недолюбливал больничных курильщиков; нередко гонял студентов, пойманных с поличным. Но Андрюхе простительно — он сам бы простил ему что угодно прямо сейчас за одно обнадеживающее слово.
— Влетит, — невозмутимо ответил друг. — Если главная поймает, премии потом как своих ушей не видать. Но я ж шифруюсь, — кивнул он на дверь. Докурил, затушил старательно останки сигареты, слез с подоконника.
— Я к тебе по делу, — Сергей положил пачку документов на стол. — Здесь анализы, заключения узких специалистов, все, в общем. Мне бы очень хотелось, чтобы ты взял эту пациентку себе. И вообще… прояснил бы обстановку.
Андрюха пододвинул бумаги к себе, но разбирать их не стал. Постучал пальцами по стеклу.
— Я смотрел её лично, — он вздохнул. — Любовь Николаевна… верно?
Сергей глядел непонимающе. Потом вдруг:
— Так ты знал? Знал, и даже не позвонил мне?
Андрей отвернулся, нервно сцепил пальцы:
— Она сама просила. Никому… Врачебная тайна и все такое. Да что ты вызверился на меня? Не знаешь будто, как оно бывает? — Он подтолкнул ногой мусорное ведро в угол. — Хорошо так… рассуждать. А как бы ты поступил на моем месте?
— Мне и на своем достаточно, — резко и сухо ответил Сергей. Потом смягчился, понимая незаслуженность упрека:
— Извини. Навалилось… — И, с надеждой:
— И что?!
На этот раз онколог не отвёл глаза. Смотрел серьезно:
— Соврать?
Сергей посидел, помолчал. Зеленые часы на стене, с изображением известного дженерика, подаренные кем-то из медицинских представителей, чуть слышно отстукивали своё. За окном ярко светило солнце, высушивая вчерашние лужи в грязь.
Он поднялся:
— Я понял тебя. Спасибо. Пойду, а то она... ждет там, в машине.
— Множественные метастазы в легкие. Печень. Канцероматоз. Сама опухоль на грани развала. Оперировать поздно. Химия — только отсрочка.
— Сколько?
— Три месяца максимум. Ну, может полгода. — Сейчас он бессовестно, неприкрыто врал: правда нестерпимо горела на языке. — Серега... Я буду полностью контролировать всё, обещаю.
— Спасибо. Честно, спасибо, Андрюха. — Он уже был у двери.
— Стой, — окликнул его онколог. — Может быть… второй шанс?
***
Он был невероятно зол. Дурацкое предложение друга вывело его из себя намного сильнее, чем можно было предполагать. Розовый талон — шаг в счастливую жизнь, точнее, в жизнь без прежней беды. Ну кто, скажите на милость, кладет бесплатный сыр в такую мышеловку?!
Отвез мать домой, успокоил, как мог. Дал седативное: нервные потрясения последних недель в сочетании с фенобарбиталом сделали свое дело, и Любовь Николаевна быстро уснула. Сергей облегченно вздохнул: можно было, наконец, ехать домой.
Обратно, как раз по дороге — серо-розовое здание. Он чуть притормозил; потом, очнувшись, резко нажал на газ. Бесстыжее вранье, кого вы хотите обмануть? Пыль в глаза. Тонкая психологическая попытка сыграть на нервах обреченных.
Ирина уже ждала его: молчаливая, чуть встревоженная и всепонимающая. Отодвинулась, заглянула в глаза:
— Как мама?
Про себя он порадовался, что написал ей все еще вчера в лаконичном смс. Повторять и осмысливать все произошедшее не было никакого желания.
— Плохо. Были у Андрея…
— Терешкова?
— Да. Он сказал, что всё. Отсчет пошел на месяцы.
Ирина хорошо знала Андрея Владимировича лично: тот делал ей операцию, правда, по другому поводу. Если уж он сказал, что ничего не поможет, это конец.
Вечером, когда они лежали, обнявшись, он снова вспомнил. Скривившись, как от вкуса неприятного блюда, произнес:
— Андрей еще предложил съездить… гм… использовать второй шанс.
— А ты что? — осторожно спросила она.
— Не знаю, — нехотя ответил он. — Не знаю.
Ирине очень хотелось спросить, почему Любовь Николаевна сама не съездит туда. Или… или ей уже выдавали розовый талон? Но что-то внутри молодой женщины подсказывало, что сейчас не время для таких вопросов.
Она зарылась ему под мышку и тихо проговорила:
— Но ты ведь и не пробовал ни разу. Может быть, стоит?
Он раздраженно посмотрел на нее. Высвободился, отстранился:
— Много ли твоих знакомых ходило туда? Думаешь, это может принести счастье? — Он поднялся с кровати, всунул ноги в жесткие тапочки.
— Куда ты?
— На кухню, — ответил, не оборачиваясь. — Выпить… чего-нибудь.
Она встала тоже — демонстративно, легко. Прошла следом, налила в прозрачный стакан чистой, фильтрованной воды. Сергей сидел на высоком табурете, напряженный, сосредоточенный. Потом вдруг расслабился.
— А ты туда когда-нибудь ходила?
Вопрос застал её врасплох, хотя следовало бы подготовиться. Ирина намеренно закашлялась, поставила стакан на стол.
— Это так важно для тебя?
Он не отводил взгляда несколько секунд. Потом нехорошо улыбнулся:
— Возможно, ты и права.
Взял в руки телефон, покрутил. Открыл шкаф, полный синих, серых строгих рубашек.
— Ты…
Сказал, внимательно разглядывая качающиеся вешалки:
— Поеду, проветрюсь.
***
Зачем она вообще завела весь этот разговор?
Внизу, под окном, заработал мотор серого автомобиля. С высоты третьего этажа Ирина видела, как человек, вышедший из подъезда, нервно хлопнул дверью машины.
Она ходила по канату, натянутому над пропастью. Одно неверное, малейшее движение — и можно сорваться вниз, а там, вместо предусмотрительно натянутой сетки — острые обломки бетона.
Если Сергей узнает, он никогда этого не простит. С его принципиальностью, с его жестким мировоззрением. Более всего не простит, что молчала; хотя ему не хуже её известно, что такие вещи не позволили бы им прожить вместе почти пятнадцать лет…
… Пятнадцать лет. Нет, это было около четырнадцати лет тому назад, они уже почти год жили вместе. Да… Она отчаянно хотела детей, он не менее отчаянно рвался вверх по служебной лестнице.
Нет… не так. Сергей никогда не хотел постов и громких званий. Он хотел совершать чудеса. Ежедневно, ежечасно. Хотел стать богом — в залитой ярким светом нейрохирургической операционной.
Он был умен. У него были прекрасные руки, с тонкими, длинными пальцами истинного хирурга. Он знал теорию и великолепно владел практикой. Но медицина, за которую он охотно отдал бы жизнь, будто бы прокляла его.
Он делал точные, ювелирно выверенные операции — и пациенты умирали спустя несколько суток по самым странным, необъяснимым причинам. В один из таких дней его вызвал к себе заведующий — и популярным языком объяснил, что человек Стромин, конечно, неплохой, но вот в хирургию ему путь заказан. И плевать, что он ни в чем не виноват.
— Накривил ты, видать, где-то, Серега, — по-отечески хлопнул он Стормина по плечу. — Или кто-то из твоих. Займись другим. Уйди в диагностику, здравоохранение, в конце концов. Не твое это.
Домой Сергей вернулся с почерневшим лицом, выжженный и обугленный изнутри. Он молчал два дня, а на третий запил. Не буянил, не устраивал кухонные бои, не упрекал, не скандалил. Просто накачивался до смерти. Нейрохирургия для него была всем, и это всё изъяли у него из жизни. Отрезали, будто больной орган.
Она не могла смотреть на него в таком состоянии. Она...
Чем она провинилась? Тем, что желала видеть любимого человека счастливым, обретшим крепкую почву под ногами? За что, Господи?..
Ирина держалась еще с полминуты — а затем, прислонившись лбом к холодному стеклу, разрыдалась, как девочка.
***
“Ведь ты и не пробовал ни разу”...
Он яростно давил на газ: на дворе давно стоял субботний поздний вечер, читай — ночь, и в такое время не находилось желающих кататься по шоссе. В полуопущенное окно врывался свежий осенний воздух, и каждый его глоток ощущался, как спасительный.
Они что, сговорились все, что ли?!
Это неправильно. Такой выбор — его все равно что нет.
Кураж и злость оставили его на очередном повороте. Сергей выдохнул, медленно свернул на обочину. Андрей и Ирина, они ведь ни в чем не виноваты. Они по-своему хотят хоть как-то помочь.
Интересно, почему Ирина так напряглась, когда он спросил, была ли она там?
Наверное, боится, как он отреагирует. Будто зверь какой. Ну была и была, что теперь с того. Хуже, что скрывала — могла бы и рассказать. Он забыл спросить себя, простил бы он Ирину, расскажи она ему эдакое.
Страшно хотелось пить. Вышел нарочито медленно, раздумывая. Поискал взглядом на обочине ларьки — и наткнулся на серо-розовую стену.
Вздрогнул, как ударенный, отшатнулся. Над арочной дверью по черной ленте плыла полоса алых букв: “ДЛЯ ВАС МЫ РАБОТАЕМ КРУГЛОСУТОЧНО”.
Захотелось засмеяться, погрозить кулаком во вселенную,проявляющую сегодня особенное остроумие. Он открыл дверцу машины, решив во чтобы то ни стало немедленно убраться отсюда. Остановился на полпути.
Запах больницы, лекарств, резкая вонь из неубранного вовремя судна. Тело, опутанное трубками системы, катетеров, дренажей. Операции — бессмысленные, бесполезные, для того, чтобы отсрочить агонию. Живой труп… умирающий медленной, мучительной смертью, страдающий от невыносимых болей — его мама.
Такой выбор — его все равно что нет.
Он помедлил.
И шагнул вперед, под светящиеся алым буквы.
***
Внутри было тесно и сухо. Из темного коридора наверх вели невысокие ступеньки. Справа, за узкой конторкой стояла женщина в светло-розовом халате, и над её головой горела круглая белая лампа.
— Доброго времени суток, — певуче сказала она, будто не знала, что на улице царит ночь. — Пожалуйста, ваше регистрационное удостоверение.
Он вдруг очнулся. Растерянно похлопал по рубашке.
— Я… Извините, — сказал, тщетно пытаясь нашарить пластиковый прямоугольник. — Как-то не подумал…
— Водительское? — вежливо предположила женщина голосом палача, предлагающего воды перед казнью.
— Да. Да. Сейчас, — водительское и впрямь обнаружилось в кармане брюк. — Вот, возьмите.
— Стормин Сергей Викторович, — кивнула регистратор сама себе. — Не использовано. Пожалуйста, пройдите наверх, третий этаж, кабинет номер триста тринадцать.
Он хотел спросить, что означает «не использовано», но вместо этого сглотнул, забрал водительское с прозрачного блюдца и покрутил головой.
— Туда, — подсказала женщина, махнув рукой на лестницу.
— Спасибо, — он чувствовал себя страшно неудобно. Будто съел чужой кусок хлеба.
Перила оказались шершавыми на ощупь. Почему-то это беспокоило сейчас больше всего. Сергей поднялся наверх почти в полутьме — лестничный пролет вывел в широкий коридорчик с высоким потолком.
Кабинет № 313 оказался единственным на всем этаже. Ни души. Наверное, в такое время сюда никто не заходит. Он потоптался на месте, чувствуя себя студентом, опоздавшим на лекции. Постучать? Войти без стука? Что говорить, как себя вести? Что, если потребуют объяснений — зачем, для чего, на сколько?..
Умерил расшумевшееся сердцебиение. Положил ладонь на гладкую металлическую ручку, тронул на себя.
В маленьком кабинете, за массивным столом, сидела женщина и что-то писала. Она подняла голову на вошедшего:
— Да?..
— Стормин Сергей Викторович, — представился он, ощутив некоторую злость. Как здесь все по-обычному, бюрократически, надоедливо — не хватает коридорной очереди и людского гвалта. — Меня отправили… кхм… снизу. В триста тринадцатый.
Женщина пожевала нижнюю губу:
— Все верно… Присаживайтесь, — и вновь взялась за ручку.
Он ненароком поймал свое отражение в стеклах её очков с сиреневым бликом, сел, не зная, куда девать руки. От нечего делать стал разглядывать висевшие на стенах лозунги: «Начни все заново», «Живи сегодняшним днем, а завтрашний мы исправим!», «Вечная гарантия на новую жизнь». Между плакатами, изображавшими фальшиво счастливых людей, попался на глаза символ корпорации — знак бесконечности, напечатанный огромный шрифтом. Сергей почти физически ощутил приступ тошноты.
Женщина небрежно пододвинула к нему невесть откуда взявшийся розовый талончик:
— Вот. Это ваш. Берите!
Он вздрогнул, выбираясь из своих мыслей. Взял талон, повертел, не понимая, что с ним делать.
— А как… этим пользоваться?
— Все просто, — она сдвинула очки на переносицу, поглядела, как на мальчишку. — Говорите желаемое и рвете пополам.
— И все?
— И все, — сотрудница пожала плечами. — Вы свободны.
— А потом что? Выбросить?
— Можете выбросить. Можете в рамочку и на стеночку повесить. Некоторые съедают — считается, что вроде как к счастью.
— Что, простите?
— Я говорю, что вы вольны делать все, что заблагорассудится, — кажется, она потеряла терпение.
— А что, если я загадаю что-то плохое? Противозаконное? Войну, убийство?
— Загадайте и посмотрите, — она усмехнулась и вновь взялась за ручку, показывая, что посещение окончено.
Сергей вышел,окончательно потерянный. Он ожидал расспросов с пристрастием, соглашений на четырех листах, непременной подписи за драгоценный розовый талон, долгой волокиты с документами. Все оказалось слишком… слишком просто.
Он порвал талон внизу, уже сидя в машине.
***
Телефон вибрировал, не переставая. Прежде чем взять трубку, он выпроводил пациента.
— Да? Да??
Она плакала, смеялась и что-то говорила. Из потока сумбурной речи Сергей уловил только: «до сих пор не верю» и «назначили повторное обследование». Он положил телефон на стол и долго глубоко дышал, наслаждаясь моментом. Потом ответил:
— Я ведь тебе сказал, что все будет хорошо… Ну что ты. Да, обязательно приедем на выходные. Конечно. Как ты любишь? Хорошо, захватим.
В дверь постучали.
— Ну все, все. Все закончилось. Позвоню позже. — Шепотом, глядя на законченный вызов:
— Я люблю тебя, мама. — И громче:
— Да, да!
В кабинет заглянула темноволосая, худенькая новая медсестра с главного поста:
— Вас старшая попросила зайти. Желательно, как освободитесь, так сразу.
— Спасибо. Сейчас. — Он вспомнил, что Анна Игоревна и впрямь просила заглянуть к ней, но у него вылетело из головы. Надо бы сходить, пока снова не забыл. — Сейчас приду.
Старшая медсестра проверяла истории болезни. Лицо её при виде одного из лучших хирургов отделения сменило выражение с сосредоточенного на растерянное:
— Сергей Викторович?.. Закройте, пожалуйста, дверь. Вы знаете, пришли анализы крови с последнего медосмотра. Вот ваш, — она вытащила из стола листок тонкой бумаги. — Ваш на ВИЧ… положительный.
На мгновение ему показалось, что на него сверху кто-то вылил ведро холодной воды. Сохраняя внешнее самообладание, он взял анализ двумя пальцами. Не смог прочитать, положил обратно на стол.
Анна Игоревна что-то говорила. Что-то о том, что он, как врач, должен понимать, что результат, скорее всего, ошибочный. Это ведь ИФА, а на ИФА могут повлиять некоторые внешние факторы. Что надо обязательно пересдать, и уже смотреть по анализам, которые придут через неделю.
Он кивнул головой, поблагодарил. Вышел, едва прикрыв за собой дверь.
Вернулся к себе в кабинет. Сел, откинувшись на спинку кресла, и долго, с упоением, хохотал, вспоминая вытянутый знак бесконечности.
***
После субботнего разговора у них так и не было близости. Сергей будто ждал чего-то, и оно мешало ему жить, дышать, говорить. Во вторник он вернулся с работы с лихорадочно блестящими глазами. С порога сжал её в объятиях, ни к месту засмеялся.
— Поужинаем?
— Где?
— Где хочешь, в любом ресторане города. Хочешь, сходим в кино? Театр?
Она никак не могла понять, что с ним такое. С ним, никогда не любившим ходить по общественным местам, всему предпочитавшему домашнее тепло и уют.
— Я там… уже приготовила, — сказала, запинаясь. Не обидится ли? — Может, останемся дома?
— Хорошо, — ответил он, остывая. — Конечно. Дома лучше всего.
За ужином разговор не заладился. После Сергей уселся на диван, включил новости. По известному каналу телеведущая вещала о чем-то важном, жестами поясняя ситуацию. На миг появилась в кадре выжатая, как лимон, корреспондентка; слов почти не было слышно, потому что он убавил звук.
— О чем ты думаешь? — спросила она, усевшись рядом по-турецки.
— О том, как это работает, — ответил он задумчиво.
— Что работает?
— Я был в субботу там, — сказал Сергей и посмотрел на её ошарашенное лицо, наслаждаясь произведенным эффектом. — Я взял розовый талон и порвал его. Сегодня выяснилось, что мама полностью выздоровела. Или никогда не была больна? Как это работает?
— Разве тебе не объяснили?
— А должны были?
Это нечестно, подумала Ирина, в отчаянии глядя на него. Почему именно сейчас ей надо было оступиться, оговориться?!
Она набрала воздуха в легкие, прежде чем начать:
— Все очень просто: нашей жизни всегда есть другая альтернатива. Мы всегда можем выбрать иной путь… но все варианты предопределены. Мы не можем изменить их суть, мы можем только выбирать между ними.
— Откуда ты это знаешь? — произнес он очень спокойным голосом. И, поглядев на неё, добавил:
— Я хочу знать правду. Для меня это важно. Очень.
— Я была там, — ответила Ирина, слегка запнувшись. — Давно, очень давно. Тот мужчина в розовом халате, который тогда принимал, сказал, что для меня существует два пути. И я выбрала.
— Между чем и чем?
— Разве это так важно? — умоляюще посмотрела она на него. — Ну, хорошо… Я выбрала путь без детей.
Он удивился.
— Ты?
— Да. Потому что тот, второй, был... с детьми, но от другого. И там тебя ждал конец.
— Смерть? Авария? Несчастный случай?
— Нет. Ты бы спился и… повесился.
На экране телевизора продолжалось немое кино. Он смотрел на Ирину, и даже в темноте было заметно, как побелело его лицо.
— О чем ты попросила, Ира?
Она испугалась, соскочила с дивана, отошла в сторону:
— Сережа… Успокойся. Прекрати. Я прошу тебя, пожалуйста.
— Так вот почему ты так уговаривала меня переехать, — скрежетнул он зубами. — Новое место, новая жизнь. И про ту бабку, про проклятие ты все придумала.
— Сережа…
— А я-то, идиот, поверил, — горько подвел он черту. — Думал, что действительно талант, что золотые руки… А это — второй шанс!
Ирина молчала, прижавшись к креслу, стоявшему возле телевизора.
— А ты не думала, что за все будет расплата? Что именно на этом, втором пути, заболеет моя мать?
Она подняла руки, защищаясь:
— Я уже заплатила за это собственными детьми, — произнесла почти шёпотом. — И потом… Ты ведь сам поступил также. И, как видишь, все разрешилось.
— Да, — засмеялся он. — Всё разрешилось. У меня ВИЧ, Ира. И никаких… шансов.
И, больше не глядя на ошарашенную женщину, молча собрался и вышел из дома.
***
Она позвонила ему с десяток раз, если не больше. На последнем вызове он вытащил симку и, переломив, одним движением отправил в окно. Поменяться дежурствами оказалось проще простого — коллеги с радостью отдали ему среду и пятницу. Остальное время можно было переночевать на диванчике в кабинете.
Сам себе он сейчас напоминал бумажный кораблик, плывущий по бурному осеннему ручью. Его жизнь оказалась всего лишь порванным клочком бумаги. Будет вполне логично, если она закончится на дне грязной лужи. Ему больше не нужны были люди рядом; он отстранился от этого мира, позволившего прожить чуть дольше, чем следовало бы, и был готов к ожидаемому концу. Даже если тот немного и затянется.
В понедельник после обеда к нему в кабинет зашла старшая медсестра. Протянув готовый анализ, воскликнула:
— Посмотрите, Сергей Викторович! Я ведь вам говорила. Все нормально!
Невыспавшийся, небритый, он сонно поглядел на нее. Взял листок.
В маленькой табличке, в графе «результат», было напечатано: «отрицательный».
***
Он вышел на больничное крыльцо. Мраморные червоточинки под ногами складывались в удивительное панно. Далеко, за городом, садилось яркое осеннее солнце; на асфальте, подгоняемые легким ветерком, плясали опавшие листья.
Захотелось жить, дышать чистым, прозрачным воздухом, и он понял, что эта жизнь сейчас полностью в его руках, просто потому, что много лет тому назад кто-то сделал ему поистине царский подарок.
Сергей достал из кармана телефон. Поколебавшись, набрал заученный наизусть номер. На той стороне долго не брали; потом цепь длинных гудков, наконец, разорвалась.
— Здравствуй, — сказал чуть слышно. — Прости меня. Если хочешь, я приеду. К тебе… к нам домой.