Начало: https://dzen.ru/a/ZbUM-t8bhjhl0gub
21.06. Ещё одно лечебное удовольствие изведал - эндоскопией называется. Брезглив я с детства, а тут пришлось толстенную резиновую кишку заглотить. И от докторши-терапевта назиданий потом выслушать по поводу правильного для желудка и печени режима пития-питания.
Не осталось уже ни одного отверстия в моём организме, куда медицина не заглянула. И снаружи и изнутри весь провонялся я лекарствами. Уже не то, что никак не пристроиться в койке, чтоб «умное» место не болело, а и неболючую точку для укола на нём и в венах рук проблемно найти. Пора на выписку.
В обеденное время был приглашён дежурным врачом в ординаторскую, где меня дожидалась весьма решительно настроенная супружеская чета. «Хромой и раненый в голову дядя-десантник велел мне червей для рыбалки накопать». - Пожалуй, я бы тоже встревожился, услышь подобное от своих сыновей. Да черви, добытые Валентином, из неплотно закрытой банки расползлись по всей их квартире.
«Нападение – лучшая защита»! - В ходе беседы на тему воспитания детей удалось не только убедить родителей Валентина в честности моих намерений, но и вынудить их задуматься над тем, что личное участие родителей в жизни чада не должно ограничиваться процессом создания с последующим возложением забот о нём на детсад, школу и бабушек-дедушек. Хотя, если честно, лично меня тоже хлебом не корми, дай только детишек поделать, но вот воспитывать их потом…
Воспользовался случаем – позвонил из ординаторской домой и поинтересовался у жены: не завелась ли в доме какая-нибудь живность?
- А как ты догадался? - язвительно спросила она в ответ. И продолжила возмущённо. - Я со вчерашнего вечера не могу ванной воспользоваться – там какие-то головастики плавают! И на балкон дверь не открыть – не знаю, что за опару дети притащили, но вонь от неё непереносима!
Придётся всё же ехать на рыбалку.
После обеда Виталий привёл с собой молодого интеллигентного мужчину. Представил его лучшим городским адвокатом по гражданским делам и отправился служить дальше.
Адвокат достал из кожаной папочки стопку документов и стал бойко расписывать процедуру судебного оспаривания наложенного на меня административного взыскания.
Кроме того, что давным-давно известно (закон, что дышло - куда повернул, туда и вышло), весьма любопытно было от него услышать, что думцы нынче законы умышленно противоречащими друг другу издают, чтобы обеспечить заработком крючкотворов как истцов, так и ответчиков. И, в конечном итоге, у кого кошелёк толще, тот и прав.
По завершении спича адвокат предложил задать вопросы по непонятным мне позициям. Один-единственный вопрос я задал:
- Сколько это будет стоить?
В дополнение к двум штрафам предложил он заплатить ему два моих месячных оклада, чтобы снять взыскание.
На прощание адвокат просветил меня насчёт того, что информация о правонарушениях заносится в базу данных компьютера отдела внутренних дел и учитывается при последующих нарушениях, как отягчающее обстоятельство. Ажник до икоты напугал он меня, но из жадности своей отказался я всё же от его услуг.
"Загадочная русская душа. Русский народ". - Кому только не лень, трут и мнут эти понятия в Интернете и прочих СМИ!
Живо напомнило мне всё это многословие школьный факультатив по литературе, на котором «думающие личности» шестнадцати лет от роду разбирали авторов-произведения на составные части и высокоинтеллектуальные беседы вели. Тоже часами, наперебой и взахлёб. Да, поднаторев, так, что самому себе иной раз дивился в процессе: «Эк, складно и умно завернул-то»! До сухости во рту и звенящей пустоты в голове, и без того не отягощённой годами-знаниями, от всей этой литературщины.
Почему-то больше других горазды на подобные разглагольствования те, кто не очень-то обременен трудами-заботами и не причисляет себя к «простым людям».
Не только культура - тонкий пласт, который может смыть обыкновенный дождик. Сам облик человечий - чрезвычайно легко исчезающая в соответствующих обстоятельствах одёжка, под которой ТАКОЕ обнаруживается! Весьма показательно и неоднократно наблюдал я в столице на остановках общественного транспорта, как интеллигентного вида мужчины и дамочки, порассуждав о высоком-возвышенном, по прибытии транспорта начинали локтями рьяно прокладывать себе дорогу среди «простого народа» и норовили плюхнуться на свободное место поперёд инвалидов, женщин с детьми и прочих стариков-старушек.
Интересно, со своей собственной душой вполне разобрались пишущие-глаголящие, чтобы за все русские души сразу кукарекать?
Говорят, утрата близких, боль или дыхание смерти душу обнажают. А уж бой настоящий и подавно знакомит с ней так, что на себя самого потом дивишься, как на совершенно незнакомца. Словеса после такого близкого знакомства с собственной душой надолго иссякают.
И душа, на то она и душа, чтобы меняться каждое мгновение - потому что живая! Попробуй, застань ещё её на месте - не бабочка она, которую пришпилил булавкой и изучай да рассуждай об устройстве её. И чего возжаждет в следующее мгновение, поди, угадай! Оставил я, в конце концов, как безнадёжные, попытки разобраться, что ж она такое – эта самая душа.
Ну, а за русский народ, и подавно, всяк в меру своего разумения, аргументировано, категорично и размашистыми мазками: такой-то и всё тут.
Попробовал я выяснить на форуме у одного очень умного и высокообразованного политического обозревателя, который "идею приоритета обязанностей личности по отношению к государству, въевшуюся в психологию русского человека" с петровских времен выводил: почему не желает он в исследованиях своих учесть многие тысячелетия русской летописи, предшествовавшие петровским временам?
Поначалу отписался он: "Нет фактов и документальных доказательств тех тысячелетий. Одни только мифы и изустные предания". В последующей приватной переписке признал он, что "верхоглядство - обычная черта человека, предрасположенного к журналистике".
И высказал он одну весьма показательную мысль: "Хороший журналист увидит то, чего никогда не увидит каменщик, хоть он будет класть кирпич всю свою жизнь. Стенку он всегда сложит лучше журналиста, а вот написать толком о себе, своей работе, а тем более о своей жизни, не сможет".
Хоть как красочно ни описывай журналист и иной сказитель процесс, который лишь наблюдал, но не изведал сам, а всё услышит он от человека сведущего: "Не верю". Всегда сможет рассказать о деле своём так, что будет понятно и ребёнку, и без слов распознает коллегу печник, но только "поглотав и сам печную копоть, побив огню поклонов без числа". А журналисту-сказителю только и поверит такой же, как он сам, читатель-верхогляд.
В целом же, применительно к народу, видится мне картина Репина маслом: Сонмище умнейших и честнейших кровососущих тварей тяжконосимым горбом присосались всё к одной и той же сороконожке. Не отрываясь от кровососания, трудозадействованы со страшной силой - хором вопят ей, кто она есть, про личность-государство, прошлое-настоящее-будущее ей трактуют. Рассевшись вкруг, показывают единственно верную дорогу каждый прямо перед собой, очередность перестановки ног сороконожкой друг у дружки перекрикивают...
Прёт меня в последнее время от всех без исключения "радетелей русского народа". Так же, как Жириновскому, который пятидесятирублёвки расшвыривал "народу" на городской площади во время своей предвыборной агитации, орать во всё горло хочется мне любому, кто от имени русского народа берётся трактовать: «Минус один! Недостоин я такой чести»!!!
Вставай, страна огромная.
22.06. "Вставай, страна огромная. Вставай на смертный бой". - Медперсонал по-особому деловит и подтянут с утра - "люди в белых халатах" же! Тем не менее, промахнулась процедурная сестра и пропорола мне иглой вену на руке. Не иначе, из соблюдения традиции. Минимум две недели теперь синяк на локтевом сгибе будет рассасываться после внутримышечной инъекции хлористого кальция, что внешний вид мой совсем не украсит (а я уже и от костыля избавился и наглазную повязку заменил тёмными очками).
Непрерывно по всем телеканалам демонстрируют художественные и документальные фильмы о войне. Транслируют интервью и воспоминания ветеранов Великой отечественной войны, увешанных орденами и медалями до неподъёмной тяжести. Героев, отдававших долги Афганистану и боровшихся с терроризмом на Кавказе, привлекли к участию в мероприятии. И детский хор задействовали в исполнении патриотических песен.
С некоторых пор органически не переношу, когда поют дети. На первой школьной линейке у младшего сына в прошлом году хоть возможность была сделать паузу - незаметно в сторонку отойти, носовым платком воспользоваться да дух перевести. И дождь очень кстати тогда шёл. Отбрехался от сына чем-то на тему вреда здоровью от неправильных сна и отдыха на своём неположительном примере, когда он после линейки спросил: почему у меня глаза красные.
А на выпускном балу детсадовской группы старшего сына годом раньше опозорился так, что и сейчас краснею, вспоминая. Как нарочно, уселись с женой в первом ряду актового зала. Вместе с остальными родителями и бабушками-дедушками с несказанным удовольствием смотрел и фиксировал на фото и видео увлекательнейшее театрализованное представление в исполнении необычайно прелестных и талантливых чад. Пока не стали они петь.
Крепился я, крепился, а потом, совсем как в мультике «Жил был пёс»: «Теперь точно спою»! - но не вой, а слёзы ручьём из глаз полились, и плечи стали ходуном ходить у меня. Пришлось покинуть помещение и наблюдать дальнейшее действо из коридора, к великому огорчению старшего сына.
После обеда наведался в массажный кабинет. Массажист озадачил вопросом:
- Всё ли у вас в порядке с печенью? - Потом вместо того, чтобы кидаться на меня, вконец затравленного, хрюкнул успокаивающе:
- Солдат ребёнка не обидит, - и полез с кряхтеньем в тумбу своего стола (массаж ему самому нелишним был бы).
Извлёк он на поверхность стола конусную колбу, наполовину заполненную прозрачной жидкостью, консервную банку кильки в томатном соусе, полбуханки чёрного хлеба, две мензурки цилиндрической формы и вилки с ножами, завернутые в бумажные салфетки. Подмигнул на мой разинутый рот, салфетками сервировал край стола, столовым ножом привычно вскрыл "братскую могилу" и "черняшку" нарезал, ловко и точно плесканул по мензуркам, поднял свою и тост выдал, ещё и стихотворный:
Чтоб ... стоял,
Винты вращались,
И парашюты раскрывались.
Я от изумления всё слюной в мензурку капал, а массажист, выпил, подцепил вилкой кильку на горбушку, куснул и с набитым ртом продолжил стихами же:
Кто видел в небе парашют,
А не конфеток фантики,
Кто знает то, как нас е...т,
Тому - не до романтики. - И вопросил меня. - Как у вас с романтикой дела обстоят, молодой человек?
Выпил я правильно разведенный спирт, занюхал корочкой, потянулся вилкой за килькой, а массажист продолжил:
- Насколько я понимаю, предстоит вам жизнь новая и светлая, потому и позволяю себе молодым человеком вас величать. Считаю долгом предупредить - весьма отлична гражданская жизнь, тем более, нынешняя, от той, к которой вы привыкли.
Разлил он по второй и продолжил свою застольную речь:
- Умри ты сегодня, а я завтра! - в этом, пожалуй, главная идея теперешней жизни подавляющего большинства населения державы. Между прочим, естественная реакция любого живого организма, который пытаются умертвить - не вам мне это объяснять. - Внимательно посмотрел мне в глаза, тяжело вздохнул. Ну, чтобы не было войны, - чокнулся со мной, выпил и долго молчал, тщательно прожевывая хлеб с килькой.
Разлил он остатки по мензуркам и в очередной раз, и уже окончательно, ошарашил:
- Я тут полистал вашу медицинскую книжку. Впечатляет. Кое-какие даты сопоставил, и вопросик у меня возник: а не от вас ли сразу трёх "двухсотых" и, если не ошибаюсь, пять "трехсотых" вертушками доставили тогда-то и туда-то? - Как во сне слушал я его дальше.
- Уже под самый конец кампании я был командирован практиковаться в полостной хирургии. Чего-чего, а практики "за речкой" хватало. – доктор невесело усмехнулся, помолчал и после паузы продолжил. - Ну, а потом перестройка, знаете ли… Армия и в медицинской своей части оказалась ненужной народившейся демократии. - Вздохнул доктор, не дожидаясь моего ответа, взялся за мензурку и со словами: Третий, - встал, кряхтя, и выпил, не чокаясь.
Вернулся я в палату после массажной процедуры, рухнул на койку с последней мыслью о нереальности произошедшего: "Так не бывает", - и провалился в один из тех снов, которые долгое время запрещал себе смотреть.
...На фоне рериховского пейзажа - огромного ослепительно-красного солнечного диска, взошедшего над заснеженными горными вершинами - появились долгожданные чёрные точки вертолетной пары. Грамотно заходили со стороны солнца «крокодилы» (вертолёты Ми-24), быстро увеличиваясь в размерах. Нарастал стрёкот их двигателей и вселял надежду на скорое и успешное завершение многодневного приключения. Вот только поддержки в виде вертолётов Ми-8 с десантом что-то не было видно.
Стали потихоньку шевелиться и выпрямляться невеликие числом скорчившиеся фигурки на освещённом солнечными лучами склоне, выходя из анабиоза после ночного, космического прямо-таки холода. А по другую сторону хребта в глубоком ущелье торопливо прятался на днёвку немалый караван, сулящий богатые трофеи.
На подлёте довернули и дружно клюнули носами "крокодилы". Слишком часто раньше приходилось наблюдать это со стороны, чтобы можно было ошибиться - легли они на боевой курс. Пыхнули мелкие чёрные клубки дыма позади всё увеличивающихся в размерах силуэтов, стремительно потянулись от них короткие чёрные нити, ведомые точками головок неуправляемых реактивных снарядов. Как загипнотизированный, смотрел я неотрывно, не мог сдвинуться с места и бессмысленно сжимал в руках СВДэшку: "Да что же вы делаете"?!...
Очнулся, сидя на кровати и вывалив сухой и шершавый, словно наждачная шкурка, язык. Судя по тому, как смотрели на меня соседи по палате, вопил я наяву. Утратил бдительность, что называется.
Пошёл в ванную комнату и умылся. Попил водички из крана и, вроде, как похмелился. Но хоть и выпил с массажистом всего ничего, а в мутном зеркале над раковиной вместо собственного обличья увидел я посторонний образ.
Такой же туманный, как и виденный много раньше - образ человека в белом халате, склонившегося надо мной и знакомого с детства. В те дни настолько перемешались в фантастическом калейдоскопе непереносимо болючая явь, бредовые сны и бездонные провалы небытия, что не только не удивился я нежданному его появлению спустя двадцатилетие, но и обрадовался: Дядя Ваня!
- С днём рождения! – очень душевно поздравил он меня. Но слова выговаривал нарочито громко, медленно и внятно и смотрел при этом внимательно прямо в зрачки – как-то очень неуютно мне стало. И со сроками не вязалось его поздравление (два месяца назад был у меня день рождения). Возможности пошевелиться, не то, что в окно посмотреть, у меня не было, и ничего умнее я не придумал, как спросить его:
- А что, уже опять август»? С тем тогда и отключился.
Уму просто непостижимо - отцу шестнадцать с половиной лет было, когда казачком-добровольцем не отдавал он Москву в сорок первом! И не исполнилось двадцати лет ему же - командиру пикирующего бомбардировщика, победителю фашизма и освободителю Европы!
Долгое время ничего не рассказывал о войне отец. На школьных мероприятиях по случаю Дней Советской Армии и Победы в школе пересказывал газетные публикации, а по завершении официальной части в классе припоминал случаи всякие занятные. В ответ на мои прямые вопросы либо глухо молчал, либо отделывался односложными ответами, как например, про взятие Берлина.
- Батя, расскажи про рейхстаг, – попросил его как-то. И получил исчерпывающий ответ:
- А что про него рассказывать? Только на полдня дал комэск свою эмку. Пока добрались до рейхстага по разбитым улицам, уже и обратно ехать надо было. Я только и успел, что посс…ть на него. Пыль, гарь, вонь, развалины – ничего интересного.
И только спустя тридцать лет после окончания Великой отечественной войны, когда сам я вкусил-отведал этой концентрированной формы человекобытия, впервые состоялся у меня разговор с отцом о войне. Разговор так разговор, без прикрас и умолчаний – двух военных людей.
Война бывает детскою - до первого убитого,
Потом не склеишь целого из вдребезги разбитого.
Душа, брат, не оправится, исключена гармония,
Немало видел я ребят на этой церемонии. – Убедительно-правильно Юра Шевчук поёт. Хоть и разною она бывает, и у каждого она - своя, а полдуши забирает война у любого воевавшего. Взамен награждает вечным грузом памяти о том, что происходило на твоих глазах и при твоём непосредственном участии: «На, Колобок. Заслужил. Носи»!
Говорят, время лечит, но никогда не поверю я тем говорунам, кто взахлёб живописует боевые действия. А уж тем, кто делится свеженькими, что называется, с пылу-жару и прямо из окопа репортажами, и подавно. Лет этак через двадцать-двадцать пять, пожалуй, можно самому правильно увидеть происходившее и другим рассказать, как было на самом деле. Если решишься ещё вспоминать. И так-то не оставляет ощущение не «жизни взаймы» даже, а того, что всё происходящее чрезвычайно малое отношение к тебе имеет. А возьмись вспоминать - и как не бывало прожитых после того лет.
Любопытный файлец попался в Интернете под названием «Войны и военные конфликты 20-го столетия» с указанием: начало-окончание, кто с кем и суммарное количество погибших. «Ни дня без строчки»! – с завидной продуктивностью изводили друг дружку «хомы сапнутые» в одном только веке минувшем!
Археологи по всему миру, кроме того, что не знают, как подогнать находки, возрастом во многие миллионы лет, под единственно-верную теорию Дарвина о происхождении жизни на Земле, и (страшно даже сказать!) с библией их согласовать, еще и к неутешительному выводу пришли: в среднем 75% из померших не своей смертью пали от рук человечьих. Причём, процент тем выше, чем кучнее место обитания, и без малейшей связи с климатом, наличием-отсутствием пропитания или предусмотренной в животном мире саморегуляцией численности. Выводят даже отсюда, что в природе человеков - потребность истребления себе подобных.
И во всей планетной фауне, где едят все и каждого (так, что и непрерывно-нескончаемо хруст-чавканье раздаются, если внимательно прислушаться), зоологи нашли одну только какую-то дефективную ветвь бабуинов, особи которой изводят друг дружку не по каким-либо объективным и объяснимым причинам, а чисто по-людски - только что не из-за разногласий в толковании некоторых постулатов святого Августина.
От нашей жизни нынче на Руси.
23.06.06 «Дымит и кружится планета». – За ночь ветер поменял направление и столько дыма нагнал с недалёкого лесного пожарища, что и солнце еле проглядывает сквозь густую белесую пелену, сплошь окутавшую город, и дышать тяжко, и голова угарно трещит. Блеклое больничное утро.
Перед обедом появился Виталий ненадолго. Попенял мне за нежелание оспаривать взыскание, предложил вечером посидеть «за рюмкой чая» у него в общежитии, с тем и отбыл.
Несказанно приятно, просыпаясь, видеть родных и близких тебе людей - первыми, кого узрел после тихого часа, были сыновья. В палате находился и Валентин - точно в назначенное время прибыл рыбацкий коллектив держать совет по поводу завтрашнего мероприятия.
«Спокойствие. Только спокойствие», - как говорил Малыш родителям после того, как они с Карлсоном на люстре покатались. Да, уж, покатался – битый час ОМОНовский УАЗик маячит на больничном дворе. И это при наличии круглосуточного милицейского поста в вестибюле больницы! Интересно, кого и от кого они охраняют? Ну, да по порядку.
Вместо больничного ужина отправился на чаепитие. В каждой из пяти коммерческих лавок, встреченных по пути в общежитие сотрудников УВД, до того богатый ассортимент горячительных напитков оказался, что глаз разбежался от названий одной только водки.
Общежитие являло собой обшарпанную панельную пятиэтажку, расположенную за университетом в глубине квартала. Невольно отметил про себя один-единственный вход-выход, решётки на окнах первого этажа и отсутствие пожарных лестниц – весьма проблематично эвакуироваться из здания в таких условиях, случись что.
Внутреннее устройство общежития живо напомнило мне гарнизонное житиё-бытиё в совершенно аналогичном здании в 80-х годах. Иллюзию усиливали снующий по сквозному коридору и из двери в дверь по обе стороны коридора разгорячённый наступившим «днём автомобилиста» личный состав (пятница же!) и копошащиеся тут же детишки самого разного возраста.
За дверью с нужным мне номером оказалась двухкомнатная квартира. Обстановка помещений, начиная с платяного шкафа в прихожей, была знакома до мельчайших подробностей, хоть впервые здесь оказался. А смесь запахов – обувного крема, одеколона, кожи, металла, оружейного масла, табачного дыма и съестного – породила прямо-таки ностальгическую тоску.
Посреди большой комнаты уже был накрыт стол, за которым дожидались меня, просматривая телепередачу о ВОВ, пятеро обитателей квартиры.
Подняв гранёный стакан, наполовину заполненный водкой, Виталий вдруг сказал:
- В такой битве выстояли наши отцы и деды! Какого врага одолели! И как легко оказалось великую страну превратить в какую-то там «расейскую педерацию»! - Горестно вздохнул и провозгласил: - Ну, за Россию!
Чокнулись, выпили, помолчали.
Совсем невесело вспомнилось и мне, как в кинокомедии "Иван Васильевич меняет профессию" вор Мстиславский давал укорот ложному Ивану Грозному: «Ты пошто, сукин сын, самозванец, земли русские разбазариваешь? Этак на тебя никаких волостей не напасёшься"!
И как же щедрился свежеиспечённый царь воровских прорабских кровей: "Берите суверенитета, кто сколько сможет проглотить"! Достаточное количество князьков нашлось, желающих "разделять и властвовать" в отколовшихся кусках державы.
Толком посидеть «за рюмкой чая» не удалось – не успели закусить после третьей, как входная дверь распахнулась, и появились два посетителя: один с ящиком водки в руках, другой с ящиком пива и всяческих закусок в импортных упаковках поверх пивных банок. Состязание предстояло совсем не для моей весовой категории, и ёрш это когда пьёшь не что попало, а с кем попало, потому решил откланяться.
Виталий предложил меня проводить:
- Шпаны в городе много развелось. Сбиваются в группировки по интересам - «панки», «металлисты», «нацики» коренного населения и арийских корней, - и ладно бы только между собой пластались, так моду взяли шоблами грабить одиноких прохожих. - Время было ещё самое что ни на есть детское, и ходу до больницы неспешным шагом не более десяти минут, так что отказался я, поблагодарив его за заботу-внимание. И очень даже напрасно отказался, как вскоре выяснилось.
На ступенях лестницы университета, мимо которого я шествовал по площади, расположились четверо молодых людей. Чуть старше призывного возраста, якутской национальности, в высоких шнурованных ботинках, кожаных штанах и куртках с множеством заклёпок и металлических висюлек на них и с раскрашенными во все цвета радуги гребнями на бритых черепах.
Пока пытался я по оперению угадать породу этих "петухов", двое из них поднялись и преградили мне путь. Оба оказались росточком мне под подбородок, но тот из них, что был повыше и покрепче, категорично потребовал часы и содержимое моих карманов, ещё и в выражениях с яркой национальной неприязнью.
Подивился я такой наглости - белым, считай, днём (солнце висело над крышами домов и припекало вовсю), при всём честном народе (на улице тут и там мелькали многочисленные пешеходы)!
Хотел, было, ограничиться внушением на тему соблюдения Божественных заповедей и уважения седин. И кто-то из великих учителей восточных единоборств учил, что «высшей ступенью боевого искусства является умение избежать применения боевого искусства». Но посмотрел в мёртвые, с расширенными до краёв радужки зрачками, глаза молодых людей и понял, что к данному случаю слова великого учителя неприменимы. Тем более, что двое других спешили присоединиться, и явно был какой-то предмет в руке у одного из них.
До чего же хрупок и уязвим человечий организм! И как, на самом деле, ничтожно мало надо, чтобы даже самый могучий из них превратился просто в мешок, заполненный мясом с костями! После многих былых объяснений с правоохранительными органами по поводу нанесения повреждений разной степени тяжести телам граждан, взял я себе за правило в разборках бытового характера бить кулаком прямо в лоб. Помимо сногсшибательного достигается при этом и воспитательный эффект - долго потом в зеркале видится назидание за прегрешения против Истины.
Совсем даже не обязательно шаг назад – отступление или проявление трусости. Но почти всегда побуждает он к действию наступающую сторону и, при умелом использовании этого, на её же голову. Так и произошло. Едва отставил я правую ногу назад, чтобы получше на неё, толчковую, опереться, как сразу вдвоём кинулись на дистанцию поражения первые двое грабителей. А после того, как я "жестами обозначил намерения", так же тупо на те же грабли напоролась и вторая парочка. У четвёртого из грабителей, действительно, якутский нож в руке был - с длинным тонким лезвием, односторонне заточенным под правую руку, и рукояткой из берёзового капа красивой текстуры.
Тут как раз и «коляска подкатила» - с визгом затормозил на проезжей части рядом с площадью милицейский УАЗик. Выскочили из него трое патрульных и поспешили к месту происшествия. Протянул я удостоверение личности подошедшему ко мне сержанту:
- Грузите клиентов.
Остальные патрульные стали приводить в чувство живописный молодёжный квартет, отдыхающий на бетонных плитках площади.
Сержант взял моё удостоверение, посмотрел, сказал: «Угу», - попросил меня пройти к машине, открыл тыльную дверь «воронка» и жестом предложил в него забраться. Что я и сделал без задней мысли. Дверь захлопнулась, а дальше…
Сквозь зарешёченное оконце с неописуемым изумлением наблюдал я апофеоз торжества демократии. Сотрудники патрульно-постовой службы бережно помогли подняться поверженным грабителям (того, что был с ножом, так даже и отряхнули!), коротко переговорили с ними и по рации, после чего заняли свои места в кабине УАЗа, хлопнув дверцами. Автомобиль тронулся, и «повезли меня из Сибири в Сибирь».
Городишко небольшой, весь его за полчаса объехать можно, так что, недолго длилась бесплатная автомобильная экскурсия на незнакомую мне прежде его окраину. Проехав до середины одноэтажного деревянного здания с зарешёченными окнами, УАЗик затормозил и задним ходом сдал к крыльцу здания. С правой стороны от гостеприимно распахнутых дверей на стене красовалась вывеска пункта назначения: «Медвытрезвитель».
Выскочили из УАЗа патрульные, присоединились к ним два работника «трезвователя» - мордовороты со слоем сала в три пальца на бритых загривках, - и со штатными дубинками в руках выстроились все живым коридором от «воронка» до крыльца заведения.
На крыльце появился прапорщик, до того тощий, что кобура с табельным оружием на поясе, казалось, переломит его пополам. Дверь моего передвижного застенка отворилась, прапорщик расстегнул кобуру, извлёк из неё ПМ, направил его в мою сторону и скомандовал писклявым голосом:
- Спокойно, военный. Не дёргайся!
Вот ленив я природно, чтобы лишний раз напрягаться да своё придумывать, и люблю задействовать бонмо, метко сказанное другими. И тут употребил я оборот, произнесённый моим приятелем почти что в аналогичной ситуации:
- Пистолетик-то опусти. Не ровён час, кашлянёшь или пукнешь, беды потом не оберёшься.
Чуть из берцев не выпрыгнул прапорщик, визжа:
- Ты у меня не только пукать, а и маму звать будешь, когда ОМОН сейчас сюда приедет!
Уже и кровавая пелена глаз мне застить стала, и тёплая спираль бешенства раскручивалась из области солнечного сплетения, а вся сознательность перекочевала в мозжечок хладнокровно разрабатывать план оперативно-тактических мероприятий: "Прыжок. Кувырок. Офицерский разворот»... Но магическое слово «ОМОН» затормозило, обратило вспять и свело на нет начавшиеся, было, процессы. Выбрался я из "воронка" и, не прекословя, самостоятельно проследовал в заведение.
В кабинете приёма пациентов дунул в трубочку, предложенную мне медработницей, сдал солнцезащитные очки, часы, содержимое карманов и брючной ремень на хранение, вежливо отказался подписывать быстро заполненный протокол и очутился за решётчатой дверью в пустующем "обезьяннике".
"От нашей жизни нынче на Руси
Становятся убийцами мальчишки.
И кто бы там чего ни голосил,
Но это слишком, мужики, ей-богу, слишком». – Как заевшая пластинка, крутилась в голове дружеская песня Трофима, пока вышагивал я в тесном пространстве «обезъянника», аки зверь в клетке, стараясь успокоиться.
Вскоре послышался шум подъехавшей машины. Взвизгнули тормоза, вразнобой хлопнули четыре дверцы авто, и грузно затопали шаги многих ног по деревянному полу коридора.
«Вот приедет барин»! - После короткого невнятного разговора двух мужских голосов вдруг раздался звук, словно кусок мяса с размаху бросили на рыночный прилавок. А через несколько секунд после этого в поле моего зрения натуральнейшим образом вплыл по воздуху прапорщик с ярко-красным следом пятерни на левой щеке, придерживаемый Виталием одной рукой за шкирку, а другой за галифе сзади.
- Открывай, - приземлив прапорщика, коротко скомандовал ему Виталий.
Когда решётка отворилась, он бросил мне: Выходи, - и во главе с прапорщиком гуськом пошли мы втроём в кабинет приёма.
Там так же коротко Виталий потребовал:
- Бумаги - мне.
Прапорщик вдруг завопил:
- Да ты знаешь, чей это сын?! Я рапорт напишу!!
Но Виталий как-то даже ласково сказал:
- Ты меня знаешь, - и тут же у него в руке оказались сопроводительные документы на меня.
Надел я брючной ремень, рассовал мелочь по карманам, нацепил часы и очки, подошёл к прапорщику, который в прострации сидел за столом, протянул в его сторону руку (прапорщик почему-то испуганно отпрянул) и попросил:
- Нельзя ли удостоверение личности обратно получить?
Напоследок сказал ему:
- А вот от нервов вас, батенька, лечить надо. И от глистов, похоже, тоже. – С тем и покинул заведение (двое бойцов ОМОНа замыкали шествие).
До самой больнички ехали в полном молчании. По приезду Виталий, всё так же молча, направился вместе со мной в лечебный корпус (постовой в фойе, увидев его, вскочил и лихо отдал ему честь). Проводил до самого отделения и поинтересовался: чем собираюсь завтра заняться. Поведал ему о своих намерениях жалованье получить в сбербанке и съездить с сыновьями на рыбалку.
И тут Виталий огорошил:
- Ты уже сегодня пытался банк взять, только коммерческий, как следует из протокола твоего задержания. – И добавил мне горячего за ворот. - В чём-чём, Дед, а в оперативности и умении выбирать цели тебе не откажешь. За тот месяц, что в больничке прохлаждаешься, ты не только умудрился рассориться со всей административной властью города сразу, но и сынка заместителя городского головы и народного избранника успел приложить.
В ходе обсуждения выяснилось, что показания на меня дали охранники частного банка, расположенного рядом с университетом, и как раз в руке сынка головы-избранника нож был. Последнее обстоятельство Виталия встревожило не на шутку:
- Надеюсь, у тебя хватило ума к ножу не прикасаться?
На мою категоричную просьбу прояснить ситуацию, он после непродолжительного размышления вдруг сказал:
- Сто лет не был на рыбалке. Не возражаешь, если составлю компанию? Там и поговорим.
На том с ним и расстались.
Эк, меня разобрало – зело плодовито, что тот Оноре де Бальзак, текста накликал. Даже сбитые в кровь костяшки пальцев стали саднить от трудов печатных.
Вот знали бы призывальщики «добра с кулаками», как после того ручки болят, может, подумали бы ещё других призывать!
Да «во всём нужна сноровка, закалка, тренировка», а я уже и не помню, когда последний раз прикладывался. И в мои-то годы нет иной заботы, кроме как молодняк глушить.
Дети-дети
24.06.06. Словно серой бумагой заклеены оконные стёкла – ничего не видать на улице из-за плотной дымовой завесы, и вонь тлеющих головешек заполнила палату.
Когда утром шёл из больнички домой, солнце еле различимым пятаком виднелось в сплошной серой мгле, и не больше пятидесяти метров улицы открывалось взору.
Жена ещё на пороге встретила с тревожно распахнутыми глазами. А когда увидела мои ободранные кулаки, присела на стульчик в прихожей и тихо заплакала. Хорошо хоть «мышат-ежат» не было дома - трудотерапились в школьном лагере.
Пришёл за полчаса до открытия сбербанка, как умные люди надоумили, но всё равно оказался едва ли в первой сотне клиентов, заполнивших лестницу банка и прилегающую территорию. По возрасту и обветшалому внешнему виду клиентов догадался, что угодил я в день поступления-выдачи пенсий.
Было раньше в городе четыре отделения сбербанка, и ожидание в очереди в каждом из них занимало час-полтора от силы в самые ажиотажные дни. Теперь же отгрохали здание центрального офиса, сплошь из зеркального стекла, отделения ликвидировали, чем и согнали всю клиентуру в немалую толпу.
Определился я со своим местоположением в этом людском море, дождался, когда займут за мной очередь, отошёл в сторонку и открыл не напрасно захваченную с собой книгу.
Неоднократно раньше перечитывал Ильфа и Петрова, но впервые уделил самое пристальное внимание главному действующему лицу их нетленных произведений – обывателю.
«Бойтесь равнодушных – с их молчаливого согласия совершаются все убийства и преступления в мире»! – по-детски наивно восклицал-предостерегал кто-то из великих «душеведов».
Куда опасней равнодушных неистребимое сонмище тех, кто не только осанну споёт любому преступлению и убийству, но и примет в них самое деятельное участие, лишь бы им самим сытно и безопасно потреблялось-хрюкалось!
Будучи той породы, что сами никогда «не сеют и не пашут», безоговорочно признают они любой строй и любого властителя (без них просто немыслимы страшенные эти придумки – строи и властители!), и всегда оказываются они на хлебных местах. Именно они при смене власти, даже на прямо противоположную восхваляемой ими прежде, громче всех вопят: «Король умер. Да здравствует король»! – и с неиссякаемым энтузиазмом пляшут на костях былых кумиров.
Неожиданно и почти одновременно люди вокруг меня, стоявшие до того тусклыми и безголосыми призраками из их собственных снов, оживились и обрели голос – подошло время открытия. Как вода в узкую воронку, в банковскую дверь стала всасываться объёмная людская масса. И ноги не требовалось даже переставлять, достаточно было одну за другой их приподнимать – так и занесла меня могучая народная сила в операционный зал обслуживания физических лиц.
В обширном зале толпа трансформировалась в очередь к одному-единственному окошку выдачи вкладов и петля за петлёй, как лента с патронами пулемётную коробку, плотно заполнила всё свободное пространство.
Существенное обстоятельство увеличивало длительность стояния в очереди – облезлые бабульки-дедульки, пополнив пенсией сберкнижку, тут же принимались денежные переводы деточкам оформлять, чем вдвое увеличивали время ожидания остальных. Ничего другого мне не оставалось, как вернуться к увлекательному чтению.
Стоял уже где-то в первой трети очереди к заветному окошку, как приметил в дверях зала знакомую по продуктовому магазину старушку-финансистку – запыхалась она, тяжело опиралась на костыль и тщетно искала, где бы присесть. Набравшись наглости, поставил в известность прильнувшую к моей спине тучную даму, что передо мной занимала очередь ещё одна гражданка (дама недовольно засопела, но смолчала), и стал пробиваться к старушке.
- Мадам, ну, где же вы так долго ходите? - обратился к ней укоризненно. - Пойдёмте, пока и меня вместе с вами из очереди не исключили. Я для вас место зарезервировал. Старушка изумлённо вытаращилась на меня, а признав, поблагодарила смущённой улыбкой и засеменила следом.
Оказалась она коренной ленинградкой, пережившей в детском возрасте фашистскую блокаду, и очень мило скоротали мы с ней часовой досуг, беседуя о том, о сём.
Когда продвинулись очередью к банковской стойке, у старушки в руках тоже бланк перевода появился. Не утерпел и поинтересовался у неё здоровьем деточек. Ах, каким удовольствием было для неё рассказывать, как всё, слава Богу, хорошо у сына в Петербурге и у дочери здесь в городе! Сыну после того, как выучили его в институте, а муж её умер, она отписала квартиру в Питере и помогает с пенсии. Дочери, выученной в местном университете и вышедшей замуж, помощь оказывает с трудов своих (всё работает, хоть еле ходит уже!).
И сперва совершенно не поняла она моего вопроса: «Почему не дети вам помогают, а вы им»? - дар речи утратила и только глазками хлопала. А когда поняла, то даже возмутилась:
- Ну, как же? Ведь это дети! А мне ничего не надо.
Подключились к разговору другие бабушки-старушки, хором жужжа: Жизнь теперь такая, что без денег - никуда и ничего...
Под их жужжание вспомнилось, как в самый разгар «перекройки» навестил я родителей на Украине. Прибыл поездом из Москвы ранним утром и по пути к отчему дому повстречал «пару сивых, запряжённых зарёю» - мать и отца, которые катили на вокзал аж три «кучмовки» (самодельные тележки на колёсах от детских колясок), гружённые неподъёмными мешками с харчами-гостинцами, для отправки дочкам-внукам в Москву.
Поезд был проходящим, следовал до областного центра, там разгружался-загружался и через три часа прибывал, следуя уже в столицу. Так родители загодя доставляли мешки на вокзал, чтобы договориться с проводниками и всеми правдами и неправдами впихнуть мешки в вагон поперёд многих конкурентов.
Впрягся и я. Пыхтели-сопели, потели обильно (почти год перед тем провёл в госпитале, и при ходьбе мотало меня из стороны в сторону). И какое ж горе-горькое тогда приключилось – не выдержало непосильной нагрузки колесо у одной из тележек и отвалилось! Выть мне хотелось тогда на весь белый свет в голос с матушкой. Ну, да справились «беспрекословно, точно и в срок» с поставленной задачей.
Дискуссия в очереди меж тем разгорелась вовсю. Мнения сторон о детях и родительских обязанностях бушевали по всей гамме возможных. От креста, тащить который на своём горбу родители обязаны пожизненно, невзирая ни на что. До неблагодарных сволочей, от которых кружки воды не дождёшься в старости, хоть всю жизнь рви себя на части ради них.
Как всегда бывает в спорах, истина и на этот раз не родилась. И не прекратили переводы оформлять даже сторонники крайних мер в воспитании детей. Единственным результатом диспута можно было считать скрашенный досуг стояния в очереди.
Кроме всего прочего, пока слушал дедушек-бабушек и смотрел на них, сморщенных и уработанных жизнью, как-то неприятно царапнула мысль: «Теперь они – моя стая».
Перед обедом объявился Виталий и не один, а в сопровождении давешнего адвоката. Уточнил время выезда на рыбалку и убыл восвояси.
Адвокат увидел на прикроватной тумбочке принтер в придачу к ноутбуку и испросил у меня разрешение попользоваться ими. С завидной скорострельностью набрал на клавиатуре и распечатал в трёх экземплярах доверенность на право представлять мои интересы в судебных инстанциях всех рангов, до гаагского трибунала включительно, и вручил её мне вместе с ручкой для подписи.
На мой вопрос по поводу оплаты он, ехидно усмехнувшись, пообещал:
- Непременно к вам обращусь, когда потребуется физиономию подравнять кому-нибудь из моих оппонентов. - Взял у меня подписанные доверенности, козырнул, приложив руку к пустой голове, и покинул помещение.
В обеденное время, когда дедок с «Менингитником» отправились трапезничать, совершенно неожиданно обратился ко мне сосед по палате, который ногу свою поломанную вытягивал:
- Не моё это дело и извините, что вмешиваюсь, но ничего у вас не выйдет.
Не то, чтобы совсем до того с ним не общались, но всё больше про текущие больничные дела раньше речь шла.
Как я понял, владел он продуктовым магазином и всё свободное от просмотра телепередач время возился с бумажками и по сотовому телефону управлял своей коммерцией.
Проведывали его, никогда не пересекаясь, две дамы. Одна - ровесница ему или даже постарше - во время своих ежедневных визитов обихаживала его, рассказывала о делах-поведении двоих детишек, отправленных в черноморский лагерь отдыха, уговаривала отведать пищи домашнего приготовления и, судя по всему, приходилась ему женой. Другая - юная, смазливая и с пустыми глазами - пичкала его едой из импортных остро-пахнущих пакетиков, давая запивать шипучими напитками, и, как следовало из темы разговоров и обращения к ней «солнышко», бухгалтершей ему приходилась.
Из-за моего одинаково предвзятого отношения к торговле и козьим побегушкам как-то не возникало у меня желания с ним беседовать. А тут поинтересовался: почему он так считает? - и получил категоричный ответ: Все они в одной баньке парятся.
Из его последующей речи следовало, что руководители учреждений, предприятий и административных структур города еженедельно собираются в банном комплексе, построенном для этих целей ещё в дремучие советские времена.
Места в комплексе распределяются «согласно купленным билетам» – в строгом соответствии с занимаемой ступенькой на властной лестнице города. Кто в предбанник раздевать-одевать, кто в банкетный зал прислуживать, а особо приближённые в парилке «монаршие тела» веничком охаживать допущены. Сами же «тела» в ходе оздоровительного мероприятия обсуждают-решают насущнейшие проблемы города.
Баня – ничтожно малая часть всеохватывающей системы жизненных благ и привилегий, предусмотренных для избранных, но её посещение является неоспоримым свидетельством избранности, что накладывает свои ограничения. Помимо свято соблюдаемой иерархии действует и клановая дисциплина, за нарушения которой нарушитель карается самым безжалостным образом – вычёркивается из списка «допущенных к столу».
В качестве примера мой собеседник привёл руководителя крупного городского учреждения, который в разгар гласности-«перекройки» опрометчиво отрёкся от идеалов коммунистического учения и партийный билет прилюдно порвал. Не только вход в баньку ему с тех пор был заказан, хоть на смену коммунистическим пришли «демократические» кличи-лозунги, но лишился он сразу всех благ и привилегий и, поскольку достиг уже пенсионного возраста, был отправлен на заслуженный отдых на общих основаниях.
- Слишком длинна скамейка запасных - тех, кто спит и видит себя в этой обойме - чтобы кто-нибудь из «допущенных к столу» рискнул пойти против системы. – Кратко резюмировал он эту очень интересную тему, поскольку вернулись с обеда соседи по палате.
Спасение утопающих
В ответ на предложение съездить на рыбалку любящая жена и мать напутствовала мужскую часть семейства словами:
- Катитесь. Толку от вас всё равно никакого нет, хоть под ногами путаться не будете. - Каждую субботу с какой-то прямо-таки маниакальной настойчивостью наводит хозяйка идеальную чистоту в доме. И можно смело вычеркивать из её жизни тот месяц, когда она не передвинет или не поменяет местами хоть что из мебели в квартире.
В назначенное время у гаража собрался весь рыбацкий коллектив. Валентин был легкомысленно одет в футболку с короткими рукавами и шорты (то-то предвкушали его кровососущие твари на берегу водоёма!).
Виталий, несмотря на жару, пришёл в полевой форме. На мой вопросительный взгляд уклончиво пояснил:
- Из-за лесных пожаров выезд из города только по пропускам. - И маршрут предложил изменить. - На озеро ехать бесполезно – там от дыма не продохнуть. На реке по другую сторону города ещё более-менее дышать можно.
Когда я выгнал «Волгу» из гаража, Виталий оказался у водительской дверцы:
- Дай-ка я поведу. Всё меньше «гайцы» тормозить будут.
Заскрипела жалобно пружина передней подвески, когда Виталий уселся на водительское сиденье (шутка ли – 120 кг боевого веса!), устроились остальные – я на пассажирском сиденье, ребятки на заднем каждый со своей банкой наживки в руках – и неспешно тронулись мы в путь.
Не сильно-то и разгонишься при такой видимости. Ребятишки, не узнавая родного города, притихли и молчали до самого поста ГИБДД на выезде. Там только и оживились, увидев постового с автоматом на плече.
Виталий оказался прав – постовой, увидев его за рулём, лихо козырнул и пропустил «Волгу» беспрепятственно, и дымовая завеса заметно редела с каждым километром дороги, а у реки и голубое небо проглянуло.
На берегу реки с сухого, как порох, мха при каждом шаге фонтанами пыли вздымалась мошка, и очень кстати и по размеру Валентину пришелся спортивный костюм жены, не говоря о накомарниках для всех рыбаков. Тёмно-коричневая речная вода, хоть и холодная до ломоты в костях, давала еле ощутимую прохладу.
Нашли подходящую береговую излучину, со словами: Ловись, рыбка, большая и малая, - забросили донки с наживленными гольянами, окунули в воду поплавки телескопических удочек и приступили к рыбоужению.
Совершенно напрасно было рассчитывать на улов при такой жаре и северо-восточном ветре в придачу, но в рыбалке главное не улов, а сам процесс. Ребятишки раз за разом увлечённо забрасывали удочки, пристально вглядывались в плывущие по течению поплавки и косились на сторожки донок.
Когда мы с Виталием отошли в сторонку, он без обиняков приступил к обещанному накануне объяснению:
- Ты даже представить себе не можешь, какой клоповник вчера ненароком разворошил! Все четверо подонков – сынки высокопоставленных родителей. А тот, что с ножом на тебя кидался, ещё в школе по пьяной лавочке пырнул одноклассника. До суда дело тогда не дошло - папашка отмазал. Сынок подрос, с пойла на наркоту переключился, но привычку хвататься за нож так и не оставил.
Виталий приподнял сетку накомарника, закурил:
- Ты интересовался, как наркотики в город попадают? Проще простого – по депутатской неприкосновенности. Не подлежат досмотру ни сами депутаты, ни члены их семьи, ни их багаж, ни транспорт, которым их возят. По прилёту прямо у самолётного трапа их встречают персональные авто и увозят, минуя аэропорт – вези, что хочешь. Вот и везут вовсю и «траву», и «колёса», и героин. Известны курьеры, торговцы-распространители, ан «видит око да зуб неймёт», мать их так …
В воздаяние за употреблённые грязные слова тут же на вдохе мошка залетела ему в рот, вынудив долго откашливаться. И я по природному своему ехидству не удержался от невинного замечания:
- Очень хорошо всё это себе представляю. И даже наблюдал совсем недавно - как нас на посту пропустили, несмотря на запрет выезда из города.
Откашлявшись, Виталий опустил сетку накомарника и сердито продолжил:
- Ты всё шутки юмора шутишь, а ситуация серьёзней некуда, между прочим. Ведь намного проще и даже выгоднее для многих тебя «слить», чем просто начинать разбираться. Прикинь сам. На одной чаше весов слепой Фемиды никому не известный чужак, ещё и с тёмным пятном в биографии – участием в боевых действиях …
- Да-да, ты не ослышался, - продолжил он, хоть я ни звука не издал. – Сам ведь знаешь, какими возвращаются с войны. Тех, кто вернулся из Афгана, всего лишь «туда не посылали». А для тех, кто в Чечне побывал, ещё в аэропорту начиналась негласная «программа социальной реабилитации». Прилетают они в состоянии крепкого «дембельского расслабона» - тут им и первый протокол для острастки. Не помогает – следующий, чтобы не путал мирную жизнь с войной. Не очень торопятся брать на работу побывавших в горячих точках, дружить с бутылкой начинают те, кто без работы остался, да срываются многие через пару-тройку месяцев, а там уже и срок корячится…
Особенность характера Виталия – плеваться в расстроенных чувствах – и на этот раз не пошла ему на пользу, и смачный плевок повис с внутренней стороны сетки накомарника прямо перед его ртом. А мой взгляд сам собой устремился на зелёную полоску леса на противоположном берегу реки.
Уж как не знать этого омерзительного ощущения себя взведённой гранатой в слабеющей руке, которое неизбежно появляется некоторое время спустя после возвращения. Людская круговерть – не самое подходящее место для зализывания душевных ран и наращивания свежей кожи поверх оголённых нервов. Ответно внутреннему состоянию многие неприятности притягиваются, как магнитом, и самые близкие и родные люди ничем тут помочь не могут. Нет ничего лучше леса в таких случаях – он сам по себе лечит. Как, впрочем, и избавляется от всего лишнего и нежизнеспособного…
- Клюёт! Подсекай! Тащи! – Нашу беседу прервали истошные вопли ребятишек.
Побросав удочки и ухватившись за леску сразу втроём, как бурлаки на Волге, вразнобой тянули они одну из донок.
Когда у самого берега блеснул светлым брюхом небольшой налим килограмма на три весом, стоявший первым младший сын, как был в одежде и сапогах, вдруг прыгнул в воду и погрузился с головой. Тут же старший сын кинулся на выручку – нырнул «ласточкой» и сшиб брата с ног, едва он показался на поверхности с налимом в руках.
Пометавшись по берегу, Валентин решился и составил компанию барахтающимся в воде рыбачкам. Когда же подоспевший Виталий принял участие в спасении на водах и, оступившись на довольно обрывистом берегу, припечатал всю троицу своей увесистой тушей, ситуация стала выглядеть не такой уж и веселой.
Впрочем, водная эпопея завершилась вполне благополучно. И воды не сильно нахлебались – Валентин умел плавать, а сыновья держаться на воде были приучены сразу после роддома. И остудились все хором, даже сверх меры – вечная мерзлота, как-никак, и лёд устилает дно реки. И при добыче оказались – младший сын до самого берега так крепко стискивал налима, что у того жаберная крышка оторвалась, и печень из пасти виднелась.
Открывать купальный сезон мы не планировали, полотенец и запасной одежды не захватили, поэтому встал закономерный вопрос: Как дальше жить, дорогая редакция? Берег был безлесным, пары деревянных чурок, всегда возимых в багажнике, явно не хватило бы, чтобы быстро высушить одежду всех пятерых. Подпаливать для этих целей сухой мох и тем организовывать ещё одно обширное пожарище, было бы перебором с экологической точки зрения…
Об этом же, оказалось, размышлял и Виталий. Правда, по другой причине, печальной лично для него - отжимая одежду, достал он размокшую пачку сигарет из нагрудного кармана камуфляжной куртки и констатировал:
- Кончен бал, погасла свечка. Надо домой собираться.
Ребятишки тут же огорчились - всего-то два часа заняло рыбоужение. Ни то ни сё. Прикинув перспективы маеты в городе, укутанном дымовой завесой, выдвинул я предложение, которое всех не только удовлетворило, но и воодушевило:
- А почему бы завтра с самого утра не продолжить мероприятие?
Быстренько смотали удочки, собрали вещички, уложили всё в багажник. Замаскировали донки и банки с наживками, угнездились в салоне авто (младший сын, необычайно гордый, не выпускал из рук пакет с налимом) и двинулись в обратный путь. Стёкла машины сразу же запотели, едва включил я печку, словно находившиеся в салоне были с крепкого подпития.
Когда подъехали к дому, где проживал Валентин, и сыновья стали договариваться с ним о встрече на завтра (если родители ещё отпустят), задал я всему коллективу простенький вопрос:
- Как улов делить будем? - По рыбацкой этике каждому участнику коллективной рыбалки причитается равная прочим часть добычи. Призадумались рыбачки.
И тут младший сын совершил поступок, за который я мысленно им возгордился. С непередаваемой неохотой - как та чернокожая воровка в американском фильме, которая по требованию привидения отдавала монашкам уворованный ею чек на миллион долларов - протянул он пакет с налимом Валентину и сказал с большим облегчением в голосе:
- Мы завтра ещё наловим. - Виталий, наблюдавший эту сцену с одобрительной улыбкой, под впечатлением момента принял командирское решение:
- Пожалуй, захвачу я завтра и своих бойцов на рыбалку. Не всё же им в общаге киснуть да водку пьянствовать.
Занимательная статейка попалась в интернете с названием: «У России больше нет Вооружённых Сил».
Интересно, прежде всего, что автор - эмигрантка, покинувшая пределы державы в самом начале девяностых годов, но при этом член Союза Писателей РФ, дворянских кровей (не хухры-мухры!) и большая радетельница возрождения России монархического толка.
Из анализа исключительно зарубежных публикаций делает она безапелляционный вывод: настолько всё плохо во всех без исключения родах и видах Вооружённых Сил, что чуть ли не голыми руками Россию можно брать.
В форуме, где обсуждалась статейка, предложил я писательнице для начала съездить на тот же Кавказ, одной и без охраны, чтобы лично убедиться в собственной правоте, а потом и донести свои тезисы на боевых позициях бойцам несуществующих Вооружённых Сил.
Незамедлительно последовал ответ от неё: глуп, ничтожен и недостоин я её внимания. И подавно обиделась она, когда отписал ей, что не берусь судить о гинекологии, хоть давно женат и дети у меня имеются – заблокировала и долго в бессильной злобе словесами полоскала меня и мой моральный облик, как та барыня плетью провинившегося холопа.
Странное дело, после многих лет, отданных службе, нет у меня ни малейшего желания не только делать выводы о состоянии Вооружённых Сил державы, но и рассуждать на эту тему.
- Политики нарежут на карте, а тем, у кого погоны на плечах, эти нарезы в земле-матушке прогрызать или отгрызать обратно, своей и чужой кровью поливая. – Правильнее этих слов об армии, сказанных мне замполитом ещё в молодые мои годы, ничего и никогда я больше не слышал.
Продолжение: https://dzen.ru/a/ZbUbhvQGuT_ugDTK
