Первым словом Марины Гансовны Куликовой были не “мама”, не “папа”.
А …. “дырка”.
-Вот с того дня жизнь моя дырявая и начинается. Дядя помогал мне надевать носочки шерстяные, а я поглядела на пятку и сказала “дырка”.
Папины родители
Марина родилась в интересной и доброй семье. Дедушка (папа отца) в свое время был настройщиком музыкальных инструментов при царском дворе. Бабушка, его жена, была домохозяйкой.
-Бабушка в молодости была горничной, но своим хулиганистым характером и чувством юмора смогла покорить деда. Она была немка, но хорошо знала русский язык. При каждом удобном случае потешалась над дедушкой. Однажды, они еще не были женаты, она пришла к ним в дом и при всех, и при матери в том числе, громко спросила: “Вот я иду и слышу: ёф твоюмать, ёф твоюмать. А что это такое?" - Дедушка стал весь красный от стыда. Хулиганила… Хулиганила…
Мамины родители
Мама Марины Гансовны была певицей в Ленинградском Малом оперном театре. А вот вторая бабушка, Анна Генриховна, мамина мама, была бонной. И воспитывала, как вы думаете, кого? Будущего Николая Второго.
-Бабушка закончила Институт благородных девиц, и ее очень любила мама Николая Второго, Мария Федоровна. У нас были вещи, которые она ей подарила.
-Мужем бабушки-бонны был распорядитель балов при царском дворе. Вот такая у нас была семья. Замечательная семья.
_______________________
Судьба молодых родителей
Мама с папой жили в соседних домах и с детства друг друга знали.
-Мама папу очень любила. Когда началась война и театр эвакуировали в Казахстан, она осталась, сказав: “Сейчас война, мужчины нужны. Его обязательно выпустят из тюрьмы. Как же так, он придет домой, а меня нет”.
Марина еще не родилась, когда 22 января 1938 года за отцом приехал черный воронок. Его обвинили в контрреволюционной деятельности.
25 марта 1938 года он был уже расстрелян. Вслед за отцом пришли и за мамой, но, увидев, что она на последних месяцах, отпустили. Но только на время. Ей дали возможность родить Марину.
Когда малышке было три недели, ее снова забрали и отправили в лагеря.
-Маму вызвали в редакцию газеты “Правда” и сказали, что она должна написать заметку о том, что ее муж - “враг народа”.
Мама возмутилась: “Вы что? Мы росли в одном дворе. Я его знаю с детства, он был комсомольцем. Какой он вам шпион?!”
Маму отпустили только потому, что она, не выдержав лагерной жизни, попала в сумасшедший дом.
Какое-то время у мамы не было ко мне особых чувств. Однажды, когда мы шли к бабушке под сильным дождем, я наступила на лужу, а мама как треснет меня по заднице. Я аж подпрыгнула. Это было возле дома бабушки. На мой крик прибежал дядя, взял меня на руки и воскликнул: “Ты что делаешь, это твой ребенок”.
А воспитывали меня дядя Володя, мамин брат и бабушка Анна Генриховна, мамина мама, которая была в свое время бонной.
-Мой дядя Володя во время войны работал в политуправлении фронта. Он рассказывал, как приносил нам паек: “-Паек получу, приду к вам. Начинаю раскладывать на столе. Ты маленькая, сразу не хватаешь, а она свою схватит, съест и тут же за твое. Я ей: “Муся, это же твоя дочка”.
У мамы было помутнение рассудка. Лагерь не прошел для нее бесследно.
Марина Гансовна хорошо помнит, как в блокаду мама приносила столярный клей. Тогда ее театр еще не уехал, а она там работала. Они заливали этот клей водой и ждали, пока он набухнет. Получалось коричневое желе, которое они ели.
-Однажды мы с братом нашли во дворе воробья. Морозы были страшные. Воробей просто замерз. Мы его принесли. Бабушка была так рада. Она его ощипала и сварила в большой кастрюле бульон. Когда мама была более-менее здорова, приносила еловые ветки, которые мы тоже варили и пили чай.
Мы еще дядино пальто съели. Кожаное. Помню отмачивали, потом варили. Выживали вот так.
Помню я, как разбомбили Бадаевские склады. Бабушка дала мне ведерко поменьше, себе взяла большое, и мы пошли туда. Все шли туда. По земле текла коричневая жижа. Там было намешано все: сахар, масло. Мы вот эту жижу в ведрах принесли домой. Это было во как хорошо. Как вкусно.
А потом ничего не было, елки-палки. Ни воды, ни электричества. Горшки в подъезд выливали и во двор. Мать честная! И ведь не болели. Голодные были, а не болели. Только умирали от голода.
Марина Гансовна рассказывает, что по телевизору даже половины ужасов не показывают. Обо всем могут знать только те, кто там был и на себе все прочувствовал.
Чтобы дети не просили есть, тетя со своей дочерью брала гулять и маленькую Марину. У нее были очень красивые довоенные одежды, и маленькую Марину очень красиво наряжали.
Однажды к тете подошла совершенно чужая женщина и сказала, чтобы она малышку поскорее увела и ни в коем случае одну не оставляла. И так красиво не наряжала. Ее запросто могли украсть изголодавшиеся люди.
В семье никогда не было принято спать с детьми. Но тот вечер девочка запомнила. Она пришла к матери и попросила взять ее к себе. Мама отказалась, сказав, чтобы шла к брату. -Мусечка, (так бабушка звала маму) возьми ее к себе.
-Я полезла к маме. Утром проснулась, хочу спуститься. Кровать высокая была. Толкаю маму, а она лежит, красивая такая, глаза большие, голубые и широко раскрытые и волосы черные. Я толкаю, она не шевелится.
На мой плач пришла бабушка и закричала слабым голосом: -Гарик возьми Марину. Мусечка умерла!
Маму я запомнила очень веселой и постоянно поющей. Меня к ней все время тянуло. Я ждала ее с работы, чтобы она поскорее приехала и спела мне. Она пела мне: "Спи, моя радость, усни".
Вы же за ней пришли. Забирайте!
Вскоре за бабушкой пришли. Чтобы арестовать. Пришли в блокаду. Пришли только потому, что она была немкой. Потому что служила при царском дворе.
То, что было потом, Марине рассказал брат, который запомнил все до мельчайших подробностей. Спустя несколько дней умерла и бабушка. Брат укрыл их простынями и закрыл в комнате. В те дни по квартирам ходили волонтеры-комсомольцы.
В один из дней пришли люди. Незнакомые и не волонтеры.
-Пришли брать бабушку. Арестовывать ее, 73-летнюю.
-Анна Генриховна у вас?- спрашивают.
-Да, у нас, - сказал брат откинув простынь. -А это дочь ее, Мария Васильевна.
-Ааа, умерли. Ну, мы пошли тогда, - сказали они и повернулись, чтобы уйти.
-Нееет, вы не пошли. Вы же за ними пришли? Так забирайте, - сказал брат, разозлившись.
Люди вернулись с большими санками и забрали бабушку с мамой. И все.
Только позже дети узнали, что их захоронили на Пискаревском кладбище.
Какое-то время дети жили одни.
-Брат у меня был очень умный и красивый. Но такой избалованный был до войны. Его все любили и баловали. Как же: первый ребенок, мальчик.
Дядя Володя, который приходил за нами присматривать, сказал ему перед мобилизацией на фронт: - Гаричек, ты один остаешься. Ты Мариночку не бросай. Ты один у нее.
И брат меня никогда не бросал. А я такая зараза была.
Помню, брат меня в бомбоубежище тащил. У меня был синенький костюмчик и синие туфельки. И красненький костюмчик и красные туфельки.
И я начинала орать. Потому что красненький костюмчик очень кусачий, а синенький - мягкий. И он на меня синий костюмчик надел и никак не мог найти туфельки синенькие.
Я: - Давай синие!
Он: - Да бомбежка уже началась! Мы не успеем с тобой!
Я: -Я не пойду в красных туфлях и синем костюме!
Крейсер "Марат"
Через несколько дней после смерти мамы и бабушки брат повесил себе на шею кастрюлю, одел сестренку и сказал: “Пойдем”.
-Куда пойдем?
-Ну, надо искать, что поесть.
В те дни Балтийский флот встал на Неве. Вмерз в реку. Там же стоял крейсер “Марат”.
Дети подошли к часовому: и брат сказал: “-Дяденька. А наш папа тоже моряк”.
-Часовой нас не прогнал, а повел за собой. Нам дали рисовую кашу и компот. А ложки брат с собой, конечно, не взял. Он с ладошки кормил меня и ел сам.
Так в крейсере “Марат” детей подкармливали несколько дней. Потом о сиротах сообщили в органы, и детей оформили в детдом.
Детские панамки
Весной, когда открылась Ладога, детей повезли на кораблях. На одном берегу были фашисты, на другом - наши. Корабли плыли под непрерывными обстрелами. На корабль, который шел впереди корабля, на котором плыли Гарик и Марина, попала бомба.
-Прямое попадание было. Как сейчас помню. Корабль полностью разбомбило. И только детские панамки на воде. Много панамок.
Мы поплыли дальше. Все боялись, кричали, ложились на палубу.
Детдом
Дети попали в детский дом рядом с лагерем военнопленных.
-Их охраняли маленькие, шустренькие, полненькие итальянцы. Немцы раздевались до пояса и из одежд выгоняли вшей. Мы разговаривали с ними. Они просили у нас лук, хлеба. Если могли, мы давали, а взамен они делали нам игрушки.
Училась я хорошо, но очень много хулиганила. Почему хулиганила? Потому что мне скучно было. А еще нашкодивших ставили к печке, а печка была теплая. Каждое утро я придумывала новое “хулиганство”, чтобы меня опять к печке поставили.
“Что же сегодня придумать. Ведь учительница на вчерашнее уже не будет реагировать. Надо что-то новенькое придумать”, - думала я.
Девочка была немкой по национальности и с фамилией Герман. Герман Мария Гансовна, а брат - Гарри Гансович Герман.
-Мы часто дрались. Нас с братом часто били. Дети были злые, а для них мы были фашистами. У нас отнимали хлеб, а брат меня всегда защищал. Брата забрал к себе дядя. Меня он не мог забрать тоже. Его жена меня недолюбливала. Но на брата я никогда не обижалась. Когда брат уезжал, он попросил друга Сашу присмотреть за сестрой.
Саша стал для Марины вместо брата.
-Я уже тогда в Сашу влюбилась. Он стал моряком. А моя подруга его отбила у меня. Я так обиделась. Он был моей первой любовью. Я после этого пять лет к парням вообще не подходила. Даже когда у меня родилось двое детей от своего мужа, и я их без памяти любила, продолжала думать, а если бы они были Сашиными.
Дядя приехал к Марине только в 1948-м году в гости. Воспитательница позвала девочку и сказала: -Гляди кто-то идет. Кажется, это к тебе.
Когда дядя вошел, Марина его не узнала. Дядя достал коробку, открыл, а там красивая кукла. За куклой Марина пошла. Тогда и дядю обняла, а он заплакал.
-Мы дружно в детдоме жили. Дружно. Морозы тогда стояли 40 градусов. И зимы были не сырые. А окна. Какие узоры на окнах мороз рисовал. Веточки еловые, звездочки. Это иней. В каждой спальне печке была.
А по вечерам мы читали по ролям. Какие только книги мы не перечитали. Мы были голодными, а нас, несмотря на голод, было 20 отличников. Нам не есть хотелось, а жрать. У нас во дворе даже трава не росла. Мы ее всю съедали.
Дети шли парами по улице, когда навстречу им повстречалась плачущая бабушка. Утирая слезы, она сказала: “Детоньки. Война закончилась.”
В этот праздничный день детям дали гороховый суп.
Мимо детского дома пролегала железная дорога. Каждый день дети провожали солдат, которые ехали с победой. А солдаты кидали детям, что у них было: печенье, конфеты.
Марина попала в детский дом в 4 года, а пробыла там 10 лет. После детского дома Марину распределили в ремесленное училище.
Отец
Марине Гансовне все время не давала мысль об отце. Что он такого сделал, что его посадили и расстреляли. За что. В один из дней ее вызвали на Лубянку. Девушке не могли не показать документы, касающиеся отца. Он был уже реабилитирован.
-Когда я вышла из Лубянки, я была в таком состоянии, что дай мне автомат, я бы перестреляла всех. Перед глазами было красное все. Какие глупости я там прочитала.
В начале дела папа писал красивым ровным почерком, а в конце уже были одни кляксы и ужасные буквы. Так ему отбили пальцы.
Марина выяснила, что папа попал в тюрьму по доносу своего институтского друга, который всегда ему завидовал. Семья папы была состоятельная. Этот друг каждый день приходил к отцу.
Перед уходом из Лубянки Марину попросили подписать бумагу, где было написано, что она не будет мстить этому “другу” отца и их семье.
-А я им говорю: да пошли они, буду я еще им мстить. Папа. Какой он шпион. Он мальчишка 27-летний был. За просто так мальчишку погубили.
Когда папу забирали, они конфисковали все добро, которое было в доме. Среди вещей были подарки царицы: простыни, полотенца с царскими вензелями, столовое серебро, фарфор. Когда я спросила, где теперь наши вещи, мне сказали, что концов теперь не найти, а листочки из дела были вырваны.
Когда я изучила все дело, его пришел забирать человек в форме. Он увидел, в каком я состоянии, и сказал: “Могу только вам сказать, если вас это успокоит. Володю, который донес на вашего отца, тоже арестовали и тоже расстреляли. Тогда конвейер был”.
Была обида и Марины Гансовны. Была и есть. Это часть ее жизни. За отца.
-Что я могла, я добилась в жизни сама. Квартиру я сама купила. Все, что в России есть, у меня тоже есть. Льготы. Я ветеран труда, я реабилитированная, я блокадник, я инвалид.
Несмотря на всю тяжелую судьбу, Марина Гансовна сохранила удивительное чувство юмора. У нее осталось много привычек, которые были в блокаду. Например, крошки она до сих пор подбирает.
-Вот сейчас у меня сумка кожаная, - смеется Марина Гансовна. - Я смотрю на нее и говорю: "Милая моя, я ведь тебя могу и съесть. Ты у меня старенькая, а выбрасывать мне тебя жалко".
