Сегодня вечером проходила мимо детского сада, куда в счастливом дошкольном возрасте ходил мой сын. Уютно светились в вечерней темноте его окна, в окнах мелькали детские головки на фоне разноцветных стен. Невольно я погрузилась в воспоминания о своём детском садике.
В дошкольном учреждении я оттрубила от звонка до звонка, от яслей до нулевки. Да, раньше была такая штука, для тех, кто не помнит, расскажу. Это как бы первый класс системы 1-4. Очень было популярно в 90х годах.
В нулевку шли с шести лет. Обычно они были расположены при детсадах. Утром были уроки, а после обеда обычный садовый день — прогулка, обед, сон и далее по режиму. У меня даже есть фото, где я изображена с букетом гладиолусов и без двух передних зубов — в нулевку меня провожали торжественно, считай, почти настоящая школа.
Но вернусь именно к садику. Всего я сменила три детских сада. Последний был лучший, детский сад номер восемь. Там и был мой первый класс. Но туда, в это очень хорошее место, я попала уже взрослой, лет в пять. Мама потом говорила, что дед подарил заведующей флакон французский духов, чтобы меня туда записали. Странная взятка, ведь мы тогда жили прямо напротив этого садика… Видимо, правила тогда были иными, и место жительства не играло роли.
Хлебнула по полной горестной садовой жизни я в двух предыдущих садах. Я иногда вспоминаю моих воспитателей, почти всех помню по именам.
Анна Ивановна, сухонькая старушенция непонятного, но очевидно очень пожилого возраста. Кажется, она родилась ещё до Октябрьского переворота. Анна Ивановна была яростной коммунисткой, показывала нам портрет Ленина и говорила, что Владимир Ильич является дедушкой всех советских детей. И вообще — наше все, самое главное и дорогое. Мы, трёх- и четырехлетние смотрели на гигантский портрет Ильича, не моргая, затаив дыхание. Поговаривали, что Анна Ивановна в молодости работала в колонии. В общем, что греха таить, замашки у неё были соответствующие. Я не понимаю, почему, но она заставляла нас спать в определенной позе — на боку (строго с одной стороны) и с руками под щекой. Я не знаю, как справлялись остальные дети, но для меня не то, что заснуть, а даже просто полтора часа лежать было невозможно. Если кто-то нарушал правила и принимал другую позу во сне, Анна Ивановна требовала лечь правильно. Следила зорко, приказывала громогласно, не заботясь о спящих детишках.
Вторую воспитательницу в этой группе звали Татьяна Леонидовна. Она была молодая, красивая и училась заочно на педагогическом. Вот при ней у нас была демократия. Спали мы, как хотели. Ели, что нравилось. Татьяна Леонидовна очень любила детей, придумывала интересные игры и занятия. Мы постоянно играли то в больницу, то в стройку, то в вокзал. Татьяна Леонидовна однажды обезвредила две группы четырёхлетних головорезов, раздав всем волшебные камушки. Сказала, что камушек может исполнить любое заветное желание, и все тихо сидели, гипнотизировали свои камушки. Гениальная, короче, женщина.
Так вот, при Татьяне Леонидовне мы спали, как нам было удобно. Но, к сожалению, во время сна у воспитателей была пересменка, приходила Анна Ивановна. Ледяными с мороза руками она переворачивала сонных тёплых деток. Некоторые просыпались, хныкали, Анна Ивановна ругалась.
А ещё Анна Ивановна насильно нас кормила. Для меня это была очень актуальная проблема, ела я отвратительно, была хрупким, маленьким, бледным северным ребёнком. Но Анна Ивановна не оставляла попыток накормить меня мясом, которое тут же стремительно покидало мой организм. Когда приходили мама или бабушка, Анна Ивановна им выговаривала так, будто это была непосредственная их вина. «Дома все ест!» — стыдливо оправдывалась бабушка, а мама, вздыхая, переодевала меня в чистую одежду и уводила домой.
Но Анне Ивановне я отомстила. Я рано научилась считать до очень больших цифр, и во время тихого часа шепотом считала до тысячи. Анна Ивановна не могла понять, откуда этот проклятый шёпот, и тихо сходила с ума, крича: «Кто? Кто это? Щас же замолчи! Замолчи!». А я невозмутимо продолжала своё чёрное дело, надеясь, что Анну Ивановну увезут в больницу, лучше всего для душевнобольных. В четыре года я знала толк в гадостях, сейчас я гораздо добрее, честно говоря.
Потом был другой сад и воспитатель Нелли Михайловна. Нелли Михайловна обладала очень зычным голосом, как пылесос Буран. Я ее побаивалась. Я помню ее голову с перманентом и толстый тугой зад, обтянутый коричневой юбкой. Детей она не любила, игр не придумывала, а, скорее, играла роль надсмотрщика.
Как-то очень быстро случился восьмой сад. Из проблемных там была только одна нянечка. Она не любила разговорчивых. Если кто-то открывал рот больше положенного, она говорила: «Тааааак, я беру клей момент…». До конца фразу она не договаривала, я только догадывалась, что клей ей нужен, чтобы заклеить нам рты. Я почему-то думала, что вот она рты заклеит, а дальше? Что скажут наши мамы, когда за нами придут?
А вот воспитателей я помню очень хорошо. Замечательные, любимые. Софья Михайловна, Мария Константиновна, Антонина Алексеевна. Вас, наверно, уже нет с нами. Но знайте, вы внесли огромный вклад в воспитание детей и лично меня. Надеюсь, вы смотрите сверху на нас, своих воспитанников, и гордитесь нами. Ну хоть чуть-чуть .
А вот у моего сына не было проблем ни с воспитателями, ни с едой. Из сада он уходил неохотно, просил не забирать до вечерней прогулки. Поэтому забирали его сытого, довольного и нагулявшегося. Знаю, что он и сейчас не против вернуться в детский сад. Но детство уходит. Уходит все быстрее, словно кто-то специально толкает быстрее стрелки часов. И скоро, честное слово, скоро он сам поведёт в сад своих детей. Так и будет.
